Воспоминания

Раф Айзенштадт

Руководство к совершенству

(вторая часть 3-й книги)

Жизнь это вызов – прими его

Жизнь это дар – прими его

Жизнь это приключение – отважься на него

Жизнь это горе – преодолей его

Жизнь это трагедия – без страха встреть её

Жизнь это долг – исполни его

Жизнь это игра – играй её

Жизнь это тайна – раскрой её

Жизнь это песня – пой её

Жизнь это удобный случай – воспользуйся им

Жизнь это путешествие – доведи его до конца

Жизнь это обещание – выполни его

Жизнь это Любовь – открой её

Жизнь это Истина – осознай её

Жизнь это загадка – реши её

Жизнь это цель – достигни её

Из 18-й главы Бхагавадгиты

Фестиваль отгремел, и надо было возвращаться к прозе жизни и разгребать завал на углу дивана. Всё, что накопилось более чем за год проведения фестиваля – бумаги, газеты, факсы, обрывки с телефонами – всё летело в большой, предназначенный для макулатуры, мешок, который заполнялся до краёв каждую неделю. Горы газет, проспектов, рекламы, писем со всех концов земли, черновиков – всё шло под откос бурной жизни, которая неслась, бурля на перекатах.

Таким очередным порогом теперь был поэтический турнир. Не просто турнир, а Международный и поэтический. Сплошная гигантомания. Не просто фестиваль, а всей земли, хоть и Северной Рейн-Вестфалии. А турнир поэтический, Международный с Президентом во главе. С ним то есть. А как прикажете назвать того, кто возглавляет турнир – директором, председателем, начальником? Может, комиссаром? Министром?

Вот так и стал наш Раф президентом. Так вышло. Да и не подозревал он тогда, семь лет назад, что из его обращения к поэтическим собратьям из Дюссельдорфа написать стихи на строчку из баллады Франсуа Вийона «От жажды умираю над ручьём» получится такое мощное извержение поэтического вулкана, огненные лавы которого увлекли его за собой и теперь не принадлежал он себе, а тому ежегодному циклу, как временам года: зиме – региональным турнирам на местах; весне – финалу турнира; лету – работе над сборником турнира; осени – выходу сборника, рассылке его по всему свету и обнародованию строчки нового турнира.

И опять... ввязаться, взвалить на себя, тянуть этот неподъёмный воз без поддержки пресловутых спонсоров... Это потом стало обрастать некими подробностями в виде пятидесяти евро от одного бюро путешествий, ста евро от хозяина зубного праксиса, ещё ста евро от его лечащего врача, от большого русского магазина, ну и, конечно, долевое участие поэтов на издание сборника, что составляло только половину от той суммы, необходимой для оплаты работы компьютерного дизайнера, корректора, печати всего тиража, доставки книг, не говоря уже о рассылке книг участникам турнира по всей Германии, в Израиль, Америку, теперь в Австралию, Россию, Украину – а это ой какие деньги. А ещё был финал турнира, где он снимал зал, приобретал книги для призов победителям турнира, оплачивал выступления музыкантов, а на другой день устраивал широкое застолье для участников турнира, гостей и всех желающих выпить и закусить во имя высокой поэзии. И всё это без... И не будем больше повторяться и бить на сочувствие и жалость.

При Советском Союзе это было бы по плечу институту мировой литературы с его годовым балансом, зарплатой, отпускными, интригами... Ему же было проще: выжать его с этого насиженного места никто не мог – без зарплаты и отпускных ввязывался ежегодно он в это безнадёжное дело и двигал, и тянул, и заражал, и просил, и блефовал... И вытягивал, не имея на это никаких оснований. Что-то помогало ему, вело, может быть, свыше..

Это «свыше» материализовалось на третьем турнире в виде известной целительницы, живущей в пограничном голландском городе Венло. До этого несколько лет Галина делала о ней материалы в русские газеты, устраивала её оздоровительные сеансы для нашей скептической публики. Так они подружились. Сафо приезжала к ним в их скромную социальную квартиру с другом – красавцем, умницей Даудом, а они в её шикарный особняк, куда съезжались страждущие со всех концов Германии и не только.

В огромном подвальном помещении, переоборудованном из гаража в зал для приёма, собирались по пятьдесят, семьдесят человек два раза в день, ежедневно на знаменитые сеансы, где Сафо в течение двух часов обходила вдоль рядов собравшихся, посылая своими точёными ладошками целительные волны, которые вселяли, успокаивали, исцеляли, обнадёживали. На Рафа эти сеансы действовали усыпляюще, и он проваливался в бездну, из которой его возвращала Галина, расталкивая, когда могучий его храп разгонял всеобщее оцепенение. После сеансов для приближённых устраивалось обильное застолье, где искусные домработницы из Прибалтики, Белоруссии, Украины поражали своими изысками. Общение проходило на русском, немецком, иврите. Иногда среди гостей оказывались музыканты, и они пели, играли, танцевали, искренне радуясь и радуя окружающих.

Для них каждая поездка к Сафо была маленьким праздником, который они совмещали с посещением живописного городка Венло с его знаменитым магазином „Zwei Bruder“.

Совместно с Сафо Галина делала журнал «Оазис», в котором треть отводилась для рекламных материалов о целительнице, отрывков из её книг. То была обязательная часть, зато в остальном Галина была неподконтрольна и публиковала литературные и всякие иные материалы в своё удовольствие. Журнал был отличного качества, и вскоре на известный адрес и E-mail потекла бурная река эмигрантской прозы и поэзии. Галину в Германии уже знали, ценили, а кое-кто отдавал должное.

И вдруг неожиданно взяла на себя Сафо издание сборника турнира, проходившего под девизом «Поэт – что малое дитя».

Материализовался этот сборник, прекрасно оформленный, большим тиражом, с обязательной картиной – на этот раз «Пушкин в царскосельском лицее» художника Ильи Репина, где лица всех собравшихся были заменены лицами участников турнира, кроме самого поэта, и где с портрета государя императора в полный рост теперь выглядывала целительница Сафо, запечатлённая там в знак благодарности за поддержку турнира.

Вот так на глазах либо вершилась, либо обтяпывалась история их искусств, где все средства были хороши в достижении цели. И уже в сентябре 2003 года Раф разослал сборники всем участникам в Германии, Израиле, Америке, России, Украине. Адресаты прижимали к сердцу вожделенные экземпляры, находили себя среди поклонников Пушкина в царскосельском лицее и вдохновенно трудились над новой строчкой уже четвёртого турнира, спущенной для них свыше. И в этом была, что ни говори, стабильность, основательность: целый год участвовать во всемирном творческом процессе – творить, надеяться, ждать финала в мае, быть отмеченным, увенчанным, затем напечатанным в сборнике и уже с новой строчкой опять участвовать в этом поэтическом севообороте. Не задаваясь вопросом откуда что берётся, почему солнце светит днём, а луна ночью, а турнир катит себе и катит, из четвёртого в пятый, из пятого в шестой и так до...

Вот так пролетел и четвёртый турнир под девизом «Мы все прекрасны несказанно» Беллы Ахмадулиной и с картиной Рафаэля «Парнас». Всё так же была на высоте их благодетельница Сафо, помогая в издании сборника, который в сентябре 2004 года всё так же разлетелся по всем континентам вместе со строчкой уже пятого турнира знаменитого тютчевского «Нам не дано предугадать». Севооборот продолжался.

«О, если б навеки так было...»

Ах, как бы и в нашей жизни всё продолжалось неизменно без потрясений, разводов, кончин... Но всё это включено в наше жизненное меню и без этого никуда.

А он расслабился, а он поверил в торжество справедливости, в незыблемость основ и, когда их Сафо вдруг объявила, что прекращает спонсировать сборник, то мир рухнул и небо опустилось на землю, «и тьма пришла с Ершалаима».

А он смотрел на себя со стороны и ждал, когда же этот камикадзе заглохнет, пошлёт всё и вся подальше и станет просто жить, а не соответсвовать, не быть, не долженствовать, а просто дышать, радоваться простым мелочам, а не осуществлять глобальные проекты без малейшего шанса на успех.

А он в оцепенении смотрел на себя и ждал, что придёт второе дыхание, или уже тридцать второе, что «если не он, то кто же», и что маховик запущен им самим, и турнир должен быть доведен до конца, а завтра утром должно встать солнце – то если не он, то что же?

В очередной раз надо было выгребать, взбивать из сметаны масло, чтобы, как та пресловутая лягушка, не погрузиться с головой.

Сотни участников турнира, одухотворённые строчкой «Нам не дано предугадать» творили, не догадываясь, что мир рухнул и что свет погасшей звезды летит не одну сотню лет, рапортуя о достижениях и победах уже погасшего светила.

А «светило» опять не хотело и не собиралось сдаваться. В адрес крупных русских газет им были отправлены бандероли с книгами турнира и обращением оказать спонсорскую помощь в издании. Дескать, как почётно участвовать в этом всемирном проекте, что это станет лучшей рекламой для вашей газеты, что вы покроете себя и стяжаете себе...

Да, не зря прыгала та пресловутая лягушка, сбивая масло из сметаны... Не зря наш Раф дёргался, добывая свой кусочек масла. Через месяц раздался звонок, и молодой человек, назвавшийся Анатолием, торжественно объявил, что он представляет Вернер-медиахолдинг, и что его шеф, сам Михаил Вернер, заинтересовался этим проектом и готов поддержать турнир. Надо только определить, в какую сумму выльется печатание сборника и когда нужно приступать. И опять «свершилось чудо», опять «друг спас друга», опять солнце светило только для него, для него весь мир сверкал всеми красками – опять жизнь манила и обещала. Сам Михаил Вернер, хозяин самых крупных в Германии русских газет «Европа Экспресс», «Еврейская газета» взял его под своё крыло. Теперь можно было расслабиться и отдаться полностью творческому процессу.

Весна же была в разгаре. Это было удивительное время, когда в Дюссельдорфе всё цвело и благоухало наперегонки. Пылали кусты рододендронов и азалий, нежно переливались цветы магнолий, а камелии настраивали на лирический лад. Лад же был во всём. Уже все материалы, присланные со всех концов земли, кроме E-mail, были набраны на компьютере, подобрана очередная многофигурная картина «Диспут» Рафаэля. Раф уже обошёл своих основных спонсоров. Как всегда на проведение лотереи турнира книжный магазин „Atlant“ выделил две коробки любовной и приключенческой макулатуры, русская аптека на Bismarckstr. вручила два полиэтиленовых мешка со всякой косметикой, русский магазин „Grand“ одарил коробками ностальгических овсяных печений, мармелада, а бюро путешествий „Viktoria“ – тремя однодневными путёвками в Брюссель, Антверпен, Амстердам и двумя двухдневными в Париж и Вену. Своего часа дожидались купленные им на Майорке Пегасы из стекла, которыми он должен одарить олимпийцев турнира, поэтические сборники для призёров и лауреатов. Подготовка набирала обороты. За десять дней до финала у них дома собралось жюри. Три часа прошло в горячих спорах, препирательствах, отстаивании своих кандидатур на пьедестал, подсчёт очков и составление приблизительного списка победителей турнира. Затем измочаленное жюри активно угощалось, пило за высокое искусство и обещалось не подвести уже двадцатого мая.

А Рафу за оставшиеся дни ещё надо было забронировать номера в русской гостинице для приезжих, наломать в парке, воровато оглядываясь, веток для венков, которыми он каждый год увенчивал отличившиеся головы и головки. Затем съездил он в соседний город Метман и упросил выступить на турнире джазового виртуоза-пианиста Артура Кальмана, доцента Эссенской консерватории, из наших. Список необходимых дел постепенно сокращался. На гульбу, которая намечалась на второй день, уже были им закуплены три пятилитровых бутыля вина, пятнадцать коробок с итальянскими пасхальными башнями, три килограмма окорока и ещё всего и всякого для бутербродов, салатов и разовые тарелки, и стаканчики, и салфетки, и ещё что-то надо было бы, но он уже летел в аэропорт, чтобы встретить Михаила Богуславского, прилетающего из Сан-Франциско. Когда Раф определил его в гостиницу, уже было девять часов вечера, а турнир начинался завтра в пятнадцать часов.

Эти пятнадцать часов определились как время, необходимое, чтобы с любого конца Германии можно было бы за пару часов до начала быть на месте, побывать в гостинице и привести себя в порядок.

Дом, в котором вот уже третий год проходил финал турнира, назывался Gerhart-Hauptmann-Haus и находился он в трёх кварталах от центрального вокзала Дюссельдорфа, так что через десять минут прибывшие уже входили в уютный зал на 200 мест, располагались в первых рядах, отведённых для участников турнира и их жён либо мужей. У входа Галина проводила жеребьёвку, чтобы определить порядок выступлений. Стоял крепкий гул, как в рабочем улье перед заходом солнца. Экзальтированные поэты радовались встрече, знакомились, уже обменивались своими книжками, адресами. Над сценой висел плакат «V Международный поэтический турнир в Дюссельдорфе». Слева у самого края стоял стол, за которым Раф перебирал свои бумажки, поглядывал на часы и в зал, заполнившийся уже до отказа. Жюри за длинным столом в первом ряду было в полном составе. Эти испытанные бойцы – Клавдия Лейбова, Галина Педаховская, Белла Гулиева , Исидор Коган, Андрей Кучаев готовы были отстоять, постоять, очароваться и быть непреклонными... Рядом с ними сидела журналистка из «Европы Экспресс» Клавдия Ротманова, из того самого Вернер Медиа, взявшего турнир под своё покровительство.

И пошло, покатилось...

Раф объявлял выступающих, поэты поднимались на сцену, читали перед микрофоном стихи, удалялись под дружные аплодисменты благожелательных зрителей. Берлин, Чикаго, Гамбург, Беер-Шева, Мельбурн, Нойс...

Через полчаса такого крепкого натиска внимание зрителей стало ослабевать, и тогда президент объявил выступление пианиста Артура Кальмана.

Такого восторга, потрясения, удивления от «звуков музыки», наполнивших зал, переливающихся бриллиантами, не ожидал никто. Виртуоза не хотели отпускать, и только обещание, что он ещё выступит во втором отделении, примирило восторженных зрителей.

И опять лились потоки стихов до перерыва и после, опять выступал блистательный пианист, и, когда со сцены сошёл последний поэт, жюри удалилось на подведение итогов. Опять спорили, опять считали. Всё это время в зале шла лотерея, и когда члены жюри вошли в зал с заполненными дипломами, последние путёвки обретали своих счастливых хозяев.

Когда Раф и Галина подошли к краю сцены, зал замер. Первыми шли Олимпийцы. Отчаянно смущаясь, поднималась красавица Ульяна Шереметьева из Потсдама, изысканный бородач из Гамбурга Леонид Михелев, затем Призёры, Лауреаты. Все уже были увенчаны венками, с дипломами, Пегасами и книгами в руках. Эмоции без края,поздравления. И все вместе, и все счастливы.

На следующий день Галина с утра проводила для всех участников турнира, гостей и всех желающих экскурсию по городу. К часу в этом же зале уже были накрыты столы тем, что добыл Раф, и тортами, испечёнными нашими женщинами. Оживлённые экскурсанты, ввалившиеся в зал, быстро расселись, и начались тосты, полились стихи. Обнимались, фотографировались. Всё было чудесно, всё было вкусно. Клавдия Ротманова снимала красавицу Ульяну, Рафа, брала у них интервью для будущей статьи в «Европе Экспресс». Опять пили, пели и желали, и желали долгих лет турниру и всем, всем. Долго прощались, а к пяти быстро засобирались и шумной толпой двинули к вокзалу.

Вот так закончился пятый турнир. Отгремел. Но не для него. Впереди предстояла работа над сборником турнира. Ну и что? Всё было на уровне! Главное, чтобы «цели были ясны, а задачи определены». И Раф с головой ушёл в тексты, подбирал фотографии для будущей картины и начал уже загружать своего дизайнера.

Газета «Европа Экспресс», как и все русские газеты, продавалась на вокзале, и Раф в начале июня каждый четверг покупал свежий номер, тут же лихорадочно перелистывал её и разочарованно запихивал в сумку. Но в третий четверг он, наконец, увидел фотографию Ульяны с венком на голове и броский заголовок статьи «Звон поэтических клинков».

«Отлично», – подумал он, пробегая глазами материал. Здесь было всё – и история турнира, и впечатления о финале, и победители, и «наш традиционный сборник, который будет куда более объёмистым и солидным», и Сафо...

«Причём тут Сафо?», – мелькнуло в голове. Он вернулся к тому месту и внимательно прочитал: «А врач-целительница из голландского города Венло Сафо Лукумова взяла на себя бОльшую часть расходов на издание сборника стихов...»

«Как это... – опешил он, – что за бред, откуда она взяла это... Кто взял?»

Вернер взял! И этот бред в его газете?.. И как теперь... Всё! Закопала!

Раф звонил в Берлин в Медиа не раз – объяснял, доказывал Анатолию, что это чушь, что это не так, что эта дура всё напутала, что никто ничего на себя не взял, соединял эту дуру с Анатолием, та что-то лепетала в своё оправдание, но на той стороне провода было полное отчуждение. Поезд ушёл. Прекрасное строение рухнуло и погребло под своими останками его, его турнир, его мечту.

И опять надо было собирать себя по частям, собираться с мыслями, реанимировать.

И, как всегда, на помощь пришёл спасительный Александр Архангельский:

«Так что же? Прикажете бросить? Нет – так нет.

И Абрам, несмотря на осень, Писал о весне сонет.»

А лето уже было в самом разгаре. В эти дни мучительно и тяжко умирал их председатель клуба, их Зиновий Эрлихман. Все знали, что дни Зорика сочтены. И вся окололитературная возня отодвинулась далеко в сторону, стала ненужной. Раф ездил делать ему спасительные уколы, всё понимая... Понимал и их Зорик, но всё-таки надеялся, ждал:

«Так что же? Прикажете плакать? Нет – так нет.

И Абрам, проклиная слякоть, Прослезился в жилет.»

Хоронил его почти весь русскоязычный Дюссельдорф. Все вспоминали, сколько он сделал для клуба, для всех, его глаза мудрого ребе. Искренне сокрушались. Траурная процессия заняла весь путь от кладбищенской синагоги до могилы.

– Просто мы осиротели навсегда, – сказал Раф у гроба. Так он и подумал.

А ещё стоял он и прикидывал, сколько бы пришло людей на его похороны. Выходило, что не меньше.

А жизнь никто не отменял. И назавтра у него была назначена встреча с дизайнером. Сборник надо было кончать. Всё таки. Несмотря ни на что.

Отовсюду продолжали приходить деньги: долевое участие поэтов на издание будущего сборника. Будущего ли – вот это было под большим вопросом. Деньги не в таком объёме, как он предполагал, не ото всех, но Раф посчитал за должное в этой жизни к этой жизни относиться стоически – не отчаиваться и особо не обольщаться.

Теперь надо было отстраивать здание турнира по новой. Раньше его не касались ни вопросы печати, ни доставки тиража. Всё это брала на себя Сафо. Уйдя по горло в сметану, лягушка начала усиленно взбивать свой кусочек масла.

Раф позвонил в Венгрию, в Дебрецен, где до сих пор печатался сборник турнира. Там заломили цену, ничем не уступающую ценам в Германии. Он знал, что цена должна быть другой, но, видно, там решили воспользоваться моментом, или экономика Евросоюза заставляла его новых членов подтягиваться до общего уровня.

Теперь надежда оставалась на Одессу, куда в конце июля они отправлялись. Он и его Галина. Там жил их сын, там ещё оставались друзья, совсем немного, но там их ждали. Уже традиционно Флора Садомская устраивала встречи с ними в «золотом зале» литературного музея. Евгений Голубовский привечал их на своём телевизионном канале в рубрике «Наши гости». Фаина Мушкатина, его однокурсница, договаривалась с другими каналами, где о них тоже делали передачи: об их жизни там, в Германии, об их клубе, об их книгах, турнире. Всем это было интересно и они, спустя двенадцать лет, опять чувствовали себя дома.

Газеты тоже не отставали: «Одесский вестник». «Одесские известия», «Одесские новости», «Биржа» и, конечно, еврейские газеты «Шомрей шабос» и «Ор самеах». Их прозу даже напечатал в своём литературном альманахе «Дерибасовская – Ришельевская» сам Феликс Кохрихт. Теперь всё было во имя тридцати тысяч евреев, оставшихся в Одессе, вместо тех трёхсот тысяч – две синагоги, две газеты и один мэр города Эдуард Гурвиц.

Раф занёс диск сборника в издательство „Optimum“, хозяева которого были милыми, интеллигентными людьми, но, видно, прошло уже то время, когда при виде доллара туземцы готовы были потерять соображение – теперь соображали на тысячи. Решив с этим пока подождать, продолжили поиск более приемлемого варианта. И тогда Галина вспомнила вдруг о существовании своих знакомых во Львове, сын которых шустрил в этом направлении. Язва капитализма ещё не успела здесь окончательно поразить «патриархальный удоевский уют», и они сразу согласились с условиями парня. Тем более, что доставка книг тоже при этом значительно удешевлялась.

За этой мельтешнёй им удалось только три раза побывать на море, и в конце августа, к началу культурного сезона, они уже были в своём Дюссельдорфе.

И опять всё подступило вплотную, взяло загорло: её – газета, которая должна была выйти ещё вчера; его – девиз нового, уже шестого турнира, который он должен был разослать всем городам и странам, отсутствующий сборник, презентация которого задолго была намечена в его «литературной гостиной» на 21 сентября. А вот это не могло произойти ни при какой погоде.

При всём желании выехать сразу во Львов у них не получалось. Не пускали дела. Надо было открывать сезон: Рафу проводить свои заседания в «Литературной гостиной», Галине собирать группу на экскурсию в „Het Loo“ – резиденцию нидерландских королей, которая должна была состояться в середине сентября. А там опять подступала газета и 12 октября – «Осенние культурные импровизации в Эрлингхаузене». И без них ничего из этого не могло состояться.

На звонки со всех концов света Раф терпеливо отвечал, ссылаясь на трудности, непредвиденные обстоятельства, вселяя уверенность в положительном исходе дела, не имея представления, будет ли этот исход, и когда.

К концу сентября группа в пятьдесят человек для поездки в Эрлингхаузен уже была готова, и 12 октября в 13 часов автобус с грозным названием на борту «Тевтонский лес» увозил их в известном направлении.

А известными стали и пользовались большой популярностью его «импровизации» уже три года. В живописном лесном углу на самом севере их земли католическая миссия принимала эмигрантов за символическую цену в 50 евро за пять дней, в которую входило четырёхразовое питание, проживание в двухместных номерах. К этой сумме клуб набавлял ещё десять евро, которые шли на их газету, но и с этим сумма оставалась весьма привлекательной. Правда, за это надо было расплачиваться прослушиванием лекций на немецком по утрам; правда, лекции были небезынтересны – о крае Lippe, где они сейчас находились, об истории католицизма, о местных достопримечательностях, музеях... Зато вторая половина дня полностью принадлежала им. Зная, кто и чем интересен, Раф заранее составлял план вечерних мероприятий – отбоя от желающих участвовать в них никогда не было. Поэты, юмористы, певцы, музыканты, врачи, коллекционеры – перечислить всех выступающих весьма затруднительно, но всем предоставлялась возможность выступить, насладиться заслуженным успехом. Приехать сюда уже стремились со всех концов Германии на весенние, летние, осенние и зимние импровизации – здесь главным было удачное название. Гудели допоздна, а когда Раф начал устраивать видеопросмотры последних новинок, то и далеко за полночь. А в четверг Галина нанимала автобус, и они ехали в один из красочных городков, расположенных поблизости. Особой популярностью пользовалась поездка в столицу края Детмольд с посещением замка герцогов Lippe и к Германику, символу государственности Германии – огромной фигуре, облачённой в римские доспехи, с мечом в вытянутой руке. В последний день в каминном зале устраивался прощальный вечер, к которому ответственно готовились все, составлялась программа, усиленно репетировали номера и после ужина с обильным возлиянием рассаживались в зале перед горящим камином, и так всем было хорошо, так благосклонно аплодировали каждому выступлению – стихам, мелодекламациям, анекдотам; так самозабвенно пели щирые украинские песни вкупе с еврейскими на идиш, танцевали, подбрасывали поленья в камин и пели, и танцевали допоздна, а когда и до утра.

Как всегда неделя пролетала мгновенно, и в Дюссельдорфе, трогательно прощаясь, записывались уже на следующую поездку. «В следующий раз в Иерусалиме...».

На этот раз деньги с «импровизаций» Раф упросил правление (а это Галину и Лиду) выделить ему на издание сборника. Лида, как и положено председателю клуба, вначале проявляла большую принципиальность, несколько раз бросала телефонную трубку со словами, что никто ни о чём не думает, а только о себе, и что так не хватит на газету до конца года, а уже на следующий день, видимо, придя с собой в согласие, принесла всю сумму, которой не хватало на покрытие расходов.

Теперь их ничто не могло остановить, и они начали собираться в дорогу.

Выехать они должны были в субботу, чтобы воспользовать Wochenende Ticket, билетом конца недели, которым можно было доехать в любой конец Германии за 30 евро группе в пять человек. Но и для них это было несоизмеримо дешевле.

В Берлине они оказались в восемь часов вечера на Ost Bahnhof, откуда в полдесятого отходил поезд на Варшаву. После посадки проводники мигом исчезли. В их купе оказался молодой поляк, строительный рабочий из Берлина, который перед своим выходом в четыре часа ночи предупредил их задёрнуть занавески, никому не открывать и не спать, потому как здесь пошаливают «ваши ребьята».

Выполнить всё не представлялось возможным, так как дверь не запиралась, и Раф, сняв брючный пояс, притянул дверь за ручку к багажной полке. Первая «проба пера» произошла в половине пятого, кто-то тихо тронул дверь и пропал. Зато в другом конце вагона начались крики. Женский голос неуверенно звал полицию. Шум и грохот постепенно приближался к ним. Слышны были мужские, детские и женские голоса. По мощным силуэтам, мелькающим в корридоре, было ясно, что орудует банда из четырёх человек. Перед их дверью опять возник силуэт и уже беззастенчиво рванул дверь. Раф тянул на себя конец ремня, не поддаваясь.

Дверь ходила ходуном. Звучал знакомый мат, угрозы разделаться, но, видно, и без них работы в вагоне было предостаточно, и силуэт исчез. В соседнем купе плакала женщина, они догадывались, что там происходит, но... Может быть, на его месте Джеймс Бонд разметал бы эту свору в момент. Но...но... Он чувствовал себя препаскудно и тянул, тянул ремень в свою сторону. Вдруг ремень ослаб и оказался у него в руке. На другом его конце был виден ровный срез. Теперь и до них дошёл черёд. В Галининой сумке лежали деньги, собранные на печатание сборника. Это была катастрофа. Да, действительно, «нам не дано предугадать..» Девиз его турнира оправдывался полностью. Но Галина уже доставала из чемодана брюки и он, продев их в дверную ручку, опять тянул, тянул...

Дверь ещё дёрнули пару раз, промелькнули силуэты к выходу, и вскоре всё затихло, а он всё тянул, тянул и все те полчаса, что оставались до прихода поезда. Сборник был спасён и жизнь тоже.

Три дня во Львове ушли на бдения Галины у компьютера с Алёшей, сыном их друзей, в типографии, где сборник доводился до приличного состояния. Денег хватало на тираж в три сотни, денег, ради которых Раф полночи тянул на себя дверь, денег, которые собирал по крупицам по всему миру, этих чёртовых денег...

Перед отъездом они три часа прогулялись по центру города, по полуразрушенным достопримечательностям, по вздыбленным булыжникам мостовой. Шёл извечный львовский дождь, и они облегчённо вздохнули, оказавшись в тёплом автобусе, без приключений доставившем их через сутки в родной Дюссельдорф.

К концу ноября тираж был отпечатан и ждал своей отправки. О сборнике спрашивали каждый день. Особенно волновались поэты из Австралии, которые первый раз принимали участие в турнире. И каждый раз Раф доблестно держал оборону – успокаивал, ссылался на трудности, на роковое стечение обстоятельств и бодро заверял всех, что уже через шестнадцать дней они точно получат желанный сборник. И только потом ужасался своему опрометчивому обещанию, так как почта в далёкую Австралию шла два месяца.

За неделю он обошёл все бюро, специализирующиеся на отправке грузов, и везде ему заламывали такую цену, которая делала каждую книгу стоимостью, сравнимой со стоимостью древней инкунабулы на торгах в Сотбис. Он встречал и провожал автобусы, идущие через Львов, но и здесь водители были солидарны и стояли насмерть, защищая свои кровные интересы. Дни шли, а дело стояло на месте.

В середине декабря позвонил Алёша из Львова и сказал, что у его водителя сестра работает в таможне и что через неё он берётся перевезти книги через границу, и что будет это стоить 150 евро, цена вполне умеренная, но что груз он может довезти только до границы с Германией из-за отсутствия визы. Всё опять затягивалось тугим узлом, распутывать который предстояло Рафу, и только ему. Опять лягушка должна была взбивать свой кусочек масла, не позволяя себе расслабиться на минуту, перевести дыхание, чтобы не утонуть, встать на твёрдую почву, довести дело до конца.

Выяснилось, что водитель на микроавтобусе может отправиться под Новый Год, так как контроль на таможне будет никакой. Детективная история набирала обороты. За оставшееся время Раф обошёл с десяток пунктов проката автомобилей и остановился на одном, где пользование машиной в субботу и воскресенье стоило всего 30 евро, да плюс бензин туда и обратно... Итого вся доставка влетала в кругленькую сумму – 300 евро, но это было в два раза дешевле, чем у водителей автобусов.

Где-то там, в далёкой Австралии, Америке, Израиле его поэты терзались муками творчества, ждали вдохновения... Он давно забыл, что это такое. Главным для него был сейчас километраж, прогноз погоды, цены на бензин. Такая вот проза поэзии.

А погода портилась на глазах. Во вторник пошёл снег, правда, он тут же таял, но там, куда он отправлялся, были заносы, а Польша была завалена снегом. К концу недели прогнозы обещали усиление ветра до штормового, минусовую температуру, снегопад. Изучая карту, Раф отмечал для себя города, где жили участники его турнира. На всякий случай... В Ганновере жил Григорий Галич, в Дрездене был Андрей Фурсов, в Берлине – Станислав Львович, в Коттбусе – Дина Эзриль, рядом с Герлицем, пограничным таможенным пунктом.

В пятницу Раф взял напрокат «Рено-комби» с вместительным багажником, с тем, чтобы в субботу рано утром отправиться в путь. С экрана телевизора, работавшего на канале «Погода», звучали неутешительные сводки, о многокилометровых пробках на востоке, гололёде. Он уже смирился с предстоящим, в который раз с тоской разглядывая карту. Лечь он решил в девять и уже в полудрёме услышал телефонный звонок и как Галя объясняется с кем-то, затем она вошла в спальню и протянула ему трубку. Он решил было возмутиться, дескать, ему рано вставать.

– Слушай, слушай, – сказала она.

А там, на другом конце провода, сквозь шум и треск доносились обрывки: что-то о машине, коробке скоростей, теперь не раньше чем через неделю...

– А как же книги? – кричал Раф в пустоту.– Может, в воскресенье, может, успеете...

– Коробка скоростей, – твердили там, – Надо менять... Три дня, не меньше... Я позвоню...

Мысленно он был уже в дороге, героически преодолевая трудности... «сквозь пургу, огонь и чёрный дым, мы вели машины...» Он выругался и не только про себя, встал и побрёл в кухню пить с Галиной чай.

Чувствовал себя он препаскудно. Четыре месяца сборники не могли попасть к адресатам. Четыре месяца люди проявляли максимум терпения и понимания, принимали во внимание ту ахинею, что он им плёл, входили в его положение. А какое такое положение – положение авантюриста и пройдохи. Со стороны это выглядело так – собрал деньги и пропал, правда, в известном направлении и по известному адресу. Но пропал. Всё рушилось на глазах. В который раз.

22 января должен состояться региональный турнир. Если и к этому сроку не будет книг – это будет катастрофа, скандал, позорище на весь мир.

«Я гимны прежние пою...» Отовсюду ему шли стихи на новую строчку. Люди участвовали, верили ему... Доверяли.

В понедельник Раф сдал машину, не проехав на ней и пары километров. До Нового Года оставалось пять дней.

«Хана...» – подумал он.

По пути домой он всегда проходил мимо автобусного терминала. Сейчас здесь было оживлённо, чувствовалось приподнятое настроение. Пассажиры успевали встретить Новый Год на Родине. Звучала сербская, румынская речь и, наконец, русская. Он поравнялся с автобусом. Погрузка здесь уже заканчивалась. Он глянул. Номера были украинские, а на лобовом стекле виднелась табличка «Киев». Он остановил водителя, занёсшего ногу на ступеньку:

– Ребята, вы в Киев?

– Киев.

– Могли бы взять на обратном пути из Львова груз?

– Какой?

– Книги.

– Сколько?

– Книг?

- Килограмм.

- Сто пятьдесят.

Водитель поднялся, переговорил с напарником и вернулся:

– Сто пятьдесят.

– Чего? – не понял Раф.

– Не гривен же...

– Евро, – не веря услышанному, сдерживая себя, ликуя внутренне, говорил Раф. Он взял все их телефоны – и домашние, и мобильные, и ликовал; он дал им свои телефоны, и ликовал, ликовал... Внутренне. Долго смотрел вслед уходящему автобусу и всё не мог осознать, как это вдруг произошло, сложилось, так просто ...и вдруг. Он любил этих простодушных парней, этот мир, который совсем неплохо устроен, да и он, чёрт побери, тоже совсем не плох. Лягушка опять потрудилась на славу.

Через десять дней автобус отправлялся в обратный рейс. Его продвижение Раф отслеживал по часам. Особенно переживал он, когда, по его мнению, автобус проходил таможенный контроль. В его воображении рисовались страшные картины – вплоть до ареста и конфискации груза. Это напряжение не отпускало его, пока через сутки, дозвонившись по мобильному и услышав, что всё в порядке и встречать их надо в восемь-девять вечера, мог он расслабиться и поверить в благополучный исход.

Потом с приятелем встречали автобус, выгружали книги и за несколько ходок ручными тележками перевезли тридцать пачек домой, благо жил он совсем рядом, через площадь.

Несколько дней ушло на упаковку и отправку книг по почте – сто пятьдесят бандеролей. Но эта работа была в кайф, и когда начали поступать благодарственные звонки, он почувствовал себя полностью реабилитированным и готовым на новые подвиги.

Теперь будущая процессия за его гробом значительно увеличилась за счёт благодарных участников поэтического турнира. Так представил себе наш непредсказуемый Раф.

Но, видимо, урок не пошёл на пользу. Да и куда было ему деваться? Шестой турнир уже набирал обороты и катил себе по рельсам – только поспевай за ним.

А любовь? Как в любом лихо закрученном «экшн» должна быть любовь – что толку пересчитывать эти расползающиеся, как тараканы, евро!

Повременим. Не сейчас. Без любви никто дальше читать эту историю не будет. Закон жанра.

А влюблён он был всегда, и Галина понимала и входила в его положение. Да и как было не любить, не восторгаться трепетной и нежной Ульяной Шереметьевой, олимпийкой четвёртого и пятого турниров! Когда она приезжала на финал из далёкого своего Берлина и в первые минуты, держа её ручку в своей, наш Раф плыл и казалось ему, что это она не в силах убрать свою ручку, и тогда всё золото мира вкупе с олимпийским титулом было не жалко бросить к её ногам. Члены жюри подтрунивали над ним, но чутко относились к слабости президента. Да, да... Стихи, несомненно, хороши, никто и не спорит... Какая ирония? Согласны, они и сами пришли к этому. Только олимпийское звание. Она ещё и художница? Что вы говорите? Тогда тем более!

Нет, он просто отдавал ей должное.. И даже на телепрограмме «Европа – значимые люди», куда его и Галину пригласила редакция, он вдруг заявил во всеуслышание, что есть у него увлечение – это победительница его поэтического турнира и показал на сидящую среди зрителей зардевшуюся Ульяну. Чтобы все оценили и разделили его восторг. А на вопрос ошарашенной ведущей Галине, как она к этому относится, та сказала, что это наша слабость, что наша девочка лучше всех и что она рада участию в турнире молодости, таланта, красоты. Все зааплодировали её словам, и передача благополучно завершилась.

А любил тогда Раф ещё двух женщин. Первая тронула его сердце и душу ещё в те далёкие годы, когда они только переехали в Германию, в их Дюссельдорф. И это своё впечатление описал он потом в «Истории создания пьесы «Любовь моя, Вероника»:

«Когда однажды, десять лет назад, я совершенно случайно заглянул в этот сквер, то был в одночасье поражён и пленён стоящей там удивительной скульптурой, где мастерство скульптора восхищало, а прелесть и грация юного создания чуть кружили голову. Да, это была любовь с первого взгляда...»

Её скульптор Вальтер Шотт был отправлен нацистами в тридцать восьмом году в концлагерь. Это это была первая заноза в фундамент будущей истории.

Вскоре на экраны Германии вышел фильм „Comedian Harmonists“, где рассказывалось о хоровом коллективе под этим названием, весьма популярном в 20-е – 30-е годы. Из шести солистов четверо были евреи. Тогда, побывав на сеансе этого фильма, Раф впервые услышал песню «Вероника». Вот вам вторая заноза.

Третьей занозой стало гигантское здание Kaufhоf`а на Königsallee. Хозяевами его до войны была еврейская семья, которую уничтожили в концлагере, а магазин конфисковали.

И уже этот пепел стучал в его сердце. И этого оказалось достаточно, чтобы появилась его пьеса. Всё встало на свои места.. Он представил себе, что девушку, которая позировала скульптору, звали Вероника, любимый её был из группы „Comedian Harmonists“, а родители – хозяевами Kaufhof`a. Вот так возникла пьеса «Вероника, любовь моя», эта скорбная история о прекрасной девушке, которая должна была сгинуть в печи крематория, но которую он волею своего воображения спас и сделал это не только для себя.

Пьеса Рафа Айзенштадта «Любовь моя, Вероника («Дюссельдорфский Пигмалион)» была поставлена коллективом его авторского театра „Айзен-Stadt-Theater“. Сам он играл Автора, а роль Вероники – изящная, пластичная, музыкальная молодая женщина Екатерина Душина. Это было точное попадание в образ, это была ожившая скульптура:

«Я: Какой у вас сейчас год?

Вероника: Вы что? С луны свалились?

Я: Серьёзно.

Вероника: Тридцать восьмой.

Я: А число?

Вероника: Да бросьте Вы...

Я: Это важно. Я потом расскажу.

Вероника: Девятое ноября.

Я: Хрустальная ночь.

Вероника: Как красиво...Как в сказке...

Я: В страшной сказке, Вероника. Вы должны бежать! Спасаться!

Вероника: Бежать? Почему, куда?

Я: Не знаю. Знаю только, что сегодня вечером по всей Германии будут громить, жечь, убивать!

Вероника: Зачем? Кого?

Я: Евреев.

Вероника: Но этого не может быть! С чего Вы взяли? И вообще, откуда Вы?

Я: Я не могу Вам всего объяснить, но Вы должны мне верить.

Вероника: Что будут жечь, убивать? Чушь! Это же Германия! Двадцатый век!

Я: Но Вашу синагогу сожгли.

Вероника: Какую?

Я: На Kasernestrasse

Вероника: Как это? Она же огромная. Каменная!

Я: Сейчас на этом месте памятный камень. Вам надо уезжать из Германии, Всё бросить и бежать.

Вероника: Как это? Всё бросить... А папа, а мама? А магазин, а подруги? Мой Дюссельдоф? Это невозможно!

Я: А эта ночь? А шесть миллионов погибших евреев, а война?

Вероника: Какая война? ...Миллионов? ...Евреев?

Я: Да! Да!

Вероника: Это неправда...Правда? Это ведь сон?

Я: Мне и самому до сих пор так кажется.

**********

Я: Господи! А что теперь? Что я ей сказал? Это же шестьдесят лет назад. Господи, когда я хожу по этим улицам, меня не покидает ощущение, что это было здесь. И мне здесь хорошо, и я не могу забыть. И как теперь быть...

*********

Вероника: Вы?

Я: Вы? Вероника?

Вероника: Но как это? Я даже не знаю, как Вас зовут. Я даже не знаю – я здесь или Вы там.

Я: Слава Богу, Вы здесь. Я тоже не знаю, как это...

Вероника: Боже! Но я их бросила! Как мне теперь вернуться? Они пропадут!

Я: А Вы?

Вероника: Это не важно...Мне надо бежать.

Я: Куда?

Вероника: Я не знаю.

Я: Вы здесь в безопасности.

Вероника: А они?

Я: Они ещё смогут спастись. Всё бросить и бежать.

Вероника: Куда?

Я: В Америку, Англию. Через три года немцы захватят всю Европу, а в 41-м начнут войну с Россией

Вероника: А я?

Я: Но Вы уже здесь. Вы спасены.

Вероника: Как же предупредить моих? Всех.

Я: Это невозможно.

*********

Вероника: Прощай...

Я: Нет, ты останешься! Не будет этого! Ты нужна здесь. Вот твоё место – и навсегда.

Вероника: Я не хочу опять терять...Это одиночество...

Я: Здесь ты не будешь одинока.

Вероника: Я люблю тебя...

Я: Я люблю тебя...

В добрый путь и удачи, не говори – прощай!

В добрый путь, нашей встречи не забывай.

Ах, эти дни и мгновенья чудесные!

С нами был весь мир, а мы вдвоём.

Вероника: Улыбнись на прощанье

И трогай, в добрый путь!

Про свои обещанья, молю я, не забудь!

Дай мне сил для безрадостных будней,

Без тебя сгореть мне в огне.

В добрый путь и удачи! Помни обо мне!

Я: Когда я хожу по улицам этого, уже ставшего моим, города, любуясь изысканными витринами, я вижу иногда в них неясные отражения той жизни – с огромной, ещё не разрушенной синагогой на Kasernenstrasse, с твоей лёгкой фигуркой, Вероника, в развевающихся одеждах. И тогда всё отступает куда-то, и я стою в недоумении, оглядываясь по сторонам. Где я? Что это? Но это быстро проходит. Да и было ли? И опять город полон жизни, людей. Но без тебя...Вероника.»

И эта рана на всю жизнь.

О, Нарине Хаджакян! Эта любовь была самой запоминающейся и «дорогой». Тогда, в один из февральских вечеров, в страшную непогоду, поехал Раф в Benrath, окраину Дюссельдорфа, на её концерт. На афише значилось, что исполняет она интернациональный шансон из Франции, Германии, Португалии, России и авторские песни. И решил он для себя, что эта армянка – эмигрантка из Союза, то самое, так как искал он певицу для концертных номеров в финале его поэтического турнира, 21 мая. В уютной библиотеке собралась немецкая публика. Чувствовалось, что здесь её знали. Её ждали. И вышла она. Полуобнажённая, в муаровом платье, с перчатками выше локтей и сразу всех заворожила, и никак нельзя было прийти в себя ни от её джазового контральто, её ослепительной улыбки, а сердце сладко ныло от таких родных и близких мелодий, мелодий, которыми была счастлива твоя юность, где по радио из невозможного далёка доносился голос Азнавура, Ива Монтана, парижского воробышка Эдит Пиаф.

Она аккомпанировала себе, она комментировала песни, она проживала их. Её немецкий был безупречен, и Раф было засомневался, но нет, только оттуда, только «наша» душа могла быть такой щемящей, безудержной, родной. Она исполнила пятнадцать песен основного репертуара, затем ещё восемь на бис. Немцы бесновались, а он пропадал.

После концерта он купил её диск и отважился на русском языке предложить ей принять участие в его турнире. Певица объяснила, почему она не выступает перед нашей публикой – уже раз нагрелась, но всё-таки согласилась, очевидно, из-за его сокрушённого вида.

– Это чудо... Они увидят, все увидят, – твердил Раф по дороге домой. – Пусть увидят.

И они увидели все, прекрасным днём 21 мая. Все собравшиеся на финал шестого турнира «Я гимны прежние пою», и они задохнулись так же, как и он тогда.

Раф был счастлив, как будто аплодировали ему. Это была гордость первооткрывателя.

Теперь к будущей процессии за его гробом прибавились и эти аплодирующие. Несомненно. И хвост этой процессии уже виднелся за кладбищенской оградой.

И уже тогда он решил, что её должны увидеть все. В большом зале, в её большом концерте.

Как раз в это время он и Лида, их председатель, должны были встретиться с герром Лоренцом, членом правления еврейской общины, по поводу «терминов» на следующее полугодие. Все их желания были удовлетворены, и Раф уже в июне знал, что выступление Нарине состоится 24 ноября. А до этого надо было ещё дожить. Переделать кучу дел. И самое главное – сборник. Этот сборник он решил сделать юбилейным: само собой материалы шестого турнира и лучшее за пять предыдущих лет. И ещё картина. На этот раз в картине Жака Луи Давида «Коронование Наполеона» должны были блистать в окружении императора его поэты из Германии, Америки, Израиля, Австралии, Белоруссии. Ну, а в Наполеоны он давно наметил Лео Химмельзона, гения из Мюнхена, за его медальный профиль, величественную стать, а в Жозефину – юную поэтессу из Гамбурга Радомиру Шевченко, олимпийку этого года.

И опять всё завертелось, понеслось, как в убыстрённых кадрах фильма: подготовка материалов, сверка текстов, корректура, дизайн, картина, и чтобы всё это было готово к концу июля, надо было гнать, надо было подгонять и себя, и остальных. Том получался увесистым. И это одновременно вдохновляло и озадачивало, так как тут же взлетали расходы на печать и почтовые расходы.

А потом подоспела поездка в Одессу, и уже с готовым диском Раф и Галина отправились в родной город. Опять, как всегда, их ждало на том же месте море, друзья, газеты, телеканалы. И пока они почти отдыхали, во Львове уже приступили к работе над сборником. В этом году всё катило без сюрпризов и препятствий. В начале сентября Раф встречал автобус с книгами. Знакомые водители из Киева чётко провели операцию, и теперь он держал в руках том почти в полтыщи страниц, и листал, и принюхивался, и наслаждался, и радовался за всех будущих получателей книги.

И ровно в назначенный срок провёл он презентацию сборника в Литературной гостиной и разослал его по всем городам и странам.

А там приближалось и выступление его Нарине. Правда, до него оставался ещё месяц, но он ушёл на рекламу и в их газете, и в журнале общины, и в журнале «Партнёр». Афишки её концерта Раф пачками разносил по всем русским магазинам, бюро, раздавал на мероприятиях клуба вплоть до 24 ноября, дня её выступления.

«Теперь всё будет хорошо», – уговаривал себя Раф.

А что? В зале триста мест. Пусть придёт двести. Это уже тысяча евро. Из них четыреста ей и шестьсот – на турнир. А это решает почти все проблемы. В крайнем случае сто: четыреста ей и сто... Но в Дюссельдорфе восемь тысяч членов общины, да ещё члены семей, да и немцев столько же, горячился Раф. Если что, можно будет натаскать в зал приставных стульев штук пятьдесят, а это уже тысяча семьсот пятьдесят.

«Тогда набавлю Нарине сто евро», – решил Раф и успокоился.

«И в этот вечер, в час назначенный, иль это только снится мне, девичий стан шелками схваченный...» подъехал со своим мужем к общине на машине, гружённой всяческой техникой, за два часа до начала. Раф помогал артистам перетаскивать аппаратуру. Сам он тоже был, согласно моменту, в смокинге и при бабочке.

За час до начала стали появляться первые зрители. К их приходу всё было готово. На кассе сидела верная Вера, а на контроле неумолимый Марк. При входе в общину сегодня дежурил приятный мальчик, который пропускал всех, пришедших на концерт.

Галина была в зале и Раф присоединился к ней.

Первые два ряда уже были заполнены.

За редким исключением, здесь были все свои, знакомые лица. Усидеть на месте он не мог и пошёл за кулисы, чтобы заверить Нарине и её мужа, что народ прибывает, что он сделал всё возможное для этого и пожелал успеха. И тут его позвал Марк. Они вышли в фойе и Раф сразу понял, в чём дело. На дверях стоял гад, с которыми у них всегда были проблемы. Возле него толпились люди. У одних он рылся в сумках, другие сиротливо стояли в стороне.

– Пропустите их, – распорядился Раф. – Это наши люди.

– Ich verstehe Russisch nicht, – выдал этот.

Все знали, что он из наших, но только делает вид и косит под немца.

– Они пришли на концерт, – продолжал на русском настаивать Раф и, повернувшись к пришедшим, сказал: – Проходите!

Тут этот гад ринулся наперерез и преградил им путь:

– Ausweiss!

Ни у кого из них пропуска в общину не было, да и не могло быть. Они были не по линии избранного народа и пришли просто на концерт.

Тонкий ручеёк пришедших с пропусками растворялся в почти пустом зале, а уже толпа изгоев (из гоев) раздражённо гудела в вестибюле.

Раф начал уговаривать этого уже по-немецки, отбросив в сторону принципиальность – надо было спасать положение во что бы то ни стало. Пустой номер. Гад стоял на своём и, видимо, получал большое удовольствие от этой ситуации. Раф позвонил начальнику охраны, потом герру Лоренцу – никого не было на месте. А на часах уже было десять минут седьмого. Надо было начинать.

Он брал ответственность на себя, он унижался, он грозил, а люди начали постепенно расходиться. Большего унижения Раф никогда не испытывал, он посмотрел вслед исчезающим зрителям и, не глядя на этого, поплёлся в зал. На душе было препаскудно. Надо было начинать.

И опять он растворялся во всём: он не мог оторвать глаз от этих царственных плеч, её голос пронизывал, он вибрировал и заставлял вибрировать каждую клетку. Раф оборачивался, ища подтверждение своим чувствам, и видел глаза, много глаз в изумлении, восторге, потрясении. Это был момент истины. И Раф был благодарен им за это. Правда, их было мало, до обидного. Приблизительно около шестидесяти. Его обдало жаром, потом холодом – набиралось всего около двухсот пятидесяти евро. Только теперь он осознал, в какую историю влип. Все вокруг таяли от избытка чувств, а он скулил, утирая невидимые миру слёзы. Сто пятьдесят евро надо было выложить из своего кармана. С этим он уже потихоньку начал свыкаться, но только одно донимало его: за что? Ну, жил бы как все, не дёргался, не изображал бы из себя великого мецената, ценителя... Себе дороже. У-у-у...кретин... И тут он рванул себя за воротник... мысленно:

«А ты не дёргайся... Ну влип... Не первый раз. Вот такой ты, увлекающийся... Широкая натура. Взял и заплатил за билет на её концерт... сто пятьдесят евро. Другие поместья, целые состояния бросали к ногам... Подумаешь!»

Стало чуточку легче. История получала своё оправдание, а потому и становилась переносимой. Он даже чуть свысока начал посматривать вокруг, находя в своём состоянии признаки исключительности и жертвенности. А вот это можно было потреблять ложками. Упиваться и прощать...

Через тернии к звёздам, – пришло на ум расхожее. А звезда была уже на исходе. Ещё две песни было исполнено на бис. Зал заходился от восторга. Раф поднялся на сцену и от имени собравшихся поблагодарил Нарине, его «дорогую» певицу за этотнезабываемый вечер, за то потрясающее впечатление... Аплодисменты были подтверждением его словам.

Потом за сценой Раф ещё раз поблагодарил свою певицу, выписал ей квитанцию от клуба на двести пятьдесят евро, собранных за билеты. Она расписалась, и Раф вручил ей эти деньги и ещё сто, из своего кармана, и пятьдесят из другого – как договаривались. Хорошо, что на всякий случай он прихватил из дома эти деньги. Только об этом он решил не распространяться.

А жизнь катила дальше в обычном своём цейтноте. В конце ноября состоялся последний концерт Фестиваля культур, четырнадцатого января с большой помпой прошёл праздник закрытия Фестиваля, а двадцать второго Раф провёл региональный этап седьмого Международного поэтического турнира под девизом «Нет конца весёлым переменам».

Теперь «его» процессия уже растянулась от кладбища до вокзала и люди, прибывающие из других городов Германии, сразу вливались в её полноводную реку. Здесь были и участники его фестивалей, и турнира, и литературной гостиной, и театральные зрители. Это был просто праздник какой-то.

«Но сыр ещё был не пустой». На двадцать пятое января был назначен «Праздник жизни» – вечер караоке, где он выступал как диджей Рафаэль и готовил к этому дню оперу «Мойдодыр» со Стасиком Хуриным, учеником музыкальной школы из Вупперталя.

Были поездки на репетиции в Вупперталь к Марте Коган, фанатичной аккомпаниаторше, на которой держалась вся музыкальная жизнь этого города.

Как он смог вытянуть всё это, дотянуть до конца, сорвать этой «европейской премьерой» оперы бурные аплодисменты и завершить безумный марафон 2006 года в конце января 2007-го....

И теперь он выходил на прямую. Уже была подобрана им картина седьмого турнира «Апофеоз Гомера» Жан-Огюст-Доминик Энгра. К концу марта 2007 года пришли почти все стихи. Оставалось только впрячься и тянуть, тянуть до конца.

В этом турнире особо отличались поэты из Израиля. Кому как ни им могла быть близка эта строчка с их «весёлыми» переменами.

А «весёлых» перемен хватало и у Рафа. Вдруг выяснилось, что за зал, в котором он традиционно проводил турнир уже четыре года, теперь надо платить в два раза дороже. И опять приходилось выкручиваться, взбивать масло всеми четырьмя лапами. Просто получалась та самая «битва в пути». Теперь он предложил всем своим спонсорам разместить их рекламу в газете на три, четыре месяца и всем на первой странице, а за это они получают право перевести на счёт турнира кто что может... И они пошли на это – хотелось им того или нет, но это было как в том анекдоте про зануду, которому женщине проще согласиться на его домогательства, чем объяснять, почему она этого не хочет.

Как обычно, в начале апреля он с Галиной поехал на берег Рейна собирать ивовые прутья на венки. Как раз в это время подрезали деревья, и они во множестве валялись повсюду. И это уже было позади. Осталось главное. Раздобыть Пегасов для призов к турниру. До этого Раф уже пару раз обследовал магазины в центре города – без результата. В этом году лошадьми и не пахло. В прошлом году ему после рождества попались керамические битюги, этакие ломовые лошади поэзии, к которым он приладил золотые картонные крылья. Могли ли эти картонки вознести битюгов к высотам поэзии, но в этом году пока высоты эти оставались недостижимыми.

И опять он утюжил улицы, и всё без результата. Конечно, год лошади прошёл, догадался он, потому-то везде сплошное свинство. В одном магазине, где продавались сотни ненужных предметов, среди стада свиней он увидел лягушек разных размеров. Он даже подержал в руках самую увесистую и вернул на место. Уже на улице, отойдя на приличное расстояние, он вспомнил ту лягушку, которая взбивает масло из сметаны и ахнул. Вот символ эмигрантской поэзии, никакой не ветреный конь, а упорная лягва, для которой вопрос жизни и смерти утвердиться в новой жизни, а если придать ей ещё крылья, то получится Лягас – этакий гибрид лягушки с Пегасом. С этим Раф себя и поздравил и вернулся в магазин. С призами было покончено.

А теперь пришла пора рассказать об этом «великом и ужасном», который «ради красного словца... не вытянет и рыбку из пруда». Об этом Рафаэле, объявляющем сейчас со сцены Gerhart-Hauptmann-Haus об открытии финала VII Международного поэтического турнира. За эти годы он знает здесь почти всех в лицо – и участников, и зрителей, и любителей лотереи, дожидающихся конца этого мероприятия в надежде получить заветную путёвку в Париж, Рим или Вену. В первом ряду справа разместилось жюри – его верная когорта, заложники хорошего отношения к нему и без которых не было бы той сложившейся высокой репутации турнира и мнению которого он доверяет безоговорочно. А рядом с ними восседает лицо, персона, сам вице-консул Российского консульства в Бонне Олег Марков. Нет, не восседает, а просто сидит симпатичный молодой человек, но от которого зависит многое, а может, и судьба его, и его турнира.

«Мы с вами потом должны поговорить» – доброжелательно объявил консул при их первом рукопожатии. Это вселяло, это давало пищу для самых смелых предположений. От открывающихся перспектив прямо дух захватывало. Дело в том, что этот год был объявлен Путиным годом русского языка в России и за её пределами. И кто как не они, их турнир полностью отвечал всем параметрам: их многолетнее и беззаветное служение поэзии, их жизнь, брошенная на алтарь, а факел, зажжённый ими, а сердце, вырванное из груди, а вырванные годы, ну и с печенью тоже было всё в порядке – конечно, Прометея. Зато теперь их консул с интересом внимал высоким речам выступающих, аплодировал вместе со всеми, и было видно, как крепнет в нём желание осчастливить собравшихся, взять турнир на свой баланс, сделать его визитной карточкой консульства, а может, и министерства иностранных дел России, её президента... Чем чёрт не шутит! Ведь заинтересовало его всё-таки письмо, отправленное ими в адрес консульства, книги турнира, переданные консулу на одной из встреч в Бонне.

Рыбка, можно сказать, была на крючке. Она была на крючке ещё раньше, когда увидела, что книга четвёртого турнира находится в библиотеке жены президента России Людмилы Путиной.

«И грянул бой...» «Бойцы», как всегда, уже седьмой год подряд, выходили на сцену и читали свои стихи, жюри судило, зрители хлопали, консул не отставал. Затем, посреди отделения, был музыкальный антракт. С еврейскими мелодиями и песнями выступали гости из Вупперталя Марта Коган (фортепиано), Иосиф Шеваленко (скрипка) и Евгений Хурин (солист). И опять самый горячий приём. Как всегда. И опять, как всегда, проходил турнир на высоком уровне, «уже седьмой год подряд», – не уставал повторять его убелённый сединами президент. После перерыва настал момент истины, который он готовил заранее, держа всё в страшном секрете, даже от своей Галины. В начале второго отделения должен был прозвучать Гимн Международного поэтического турнира в Дюссельдорфе. И он ухнул, как в омут с головой.

Уже с первых слов он понял, что «не надо бы, ох, не надо бы...» и потому, как притих зал, и как вытянулось лицо вице-консула, но его уже несло...

Впрочем, занесло его ещё месяц назад, когда, напевая песню Олега Газманова «Господа офицеры», он неожиданно для себя вдруг произнёс «господа иудеи» и совсем пропал... Этот поворот его так зацепил, что он уже не мог остановиться, бормоча про себя слова будущей песни, пока через две недели не позвонил Марте Коган и договорился о репетиции.

А сейчас уже звучали первые аккорды Марты, и все мосты враз были сожжены:

Господа иудеи, нет времён тех подлее,

Где мы верили в счастье, в коммунизм на века.

Ныне мы эмигранты и другие куранты

Отмечают нам время, – и несётся река.

Иудеи, иудеи, никогда не поумнеем,

Будем верить в справедливость до конца.

Иудеи-россияне, бьётся сердце непрестанно

За Россию, за Моше, за праотца!

...И всё ради красного словца! Ради соблюдения количества слогов и чувства ритма. А чего стоит это «иудеи (офицеры) – россияне», а Моше, а праотца? Когда он в последний раз вспоминал этого Моше? А праотца? И кто это вообще такой, кроме необходимости соответствовать рифме «до конца»?

Господа иудеи, позабыты идеи,

На других континентах для нас солнце встаёт.

Позабыты обиды, дорогие аиды,

Свою песнь о России слагает народ.

Иудеи, иудеи, ваши жизни на пределе,

Будем биться мы за рифму до конца.

Иудеи-россияне, на турнире постоянно

Никогда не потеряем мы лица.

Но почему аиды? Ещё того не легче... Этих «дорогих аидов» подцепил он в одной песне, и ещё тогда они его покоробили. Ан гляди, зацепили, да так, что ни кинуть, ни отвязаться. Он только успел увидеть себя со стороны, этого идиота, который на глазах вице-консула топил себя окончательно и безоговорочно, а Марта уже выходила на финишную прямую:

Господа иудеи, здесь мы все раздобрели,

Но не лезет нам в горло жалкой прозы кусок,

Круглый год, днём и ночью, свои рифмы бормочем

И девизом навылет тронут каждый висок.

Иудеи, иудеи, никогда не постареем,

Нет поэзии начала и конца.

На турнире двадцать пятом,

Где под строчкою крылатой,

Будут биться в унисон опять сердца.

Действительно, если уже тронут висок, то винить здесь некого, кроме самого себя. И годами вышел, а ума не набрал. Нашёл при ком исполнить свой шлягер!

Вот так враз рухнуло лучезарное будущее турнира, кануло в бездну, и тяжёлые волны сомкнулись над его головой.

В конце вечера, расставаясь, вице-консул пожелал дальнейших успехов и попросил прислать следующую книгу турнира. На том наш горе-президент и утёрся. Не привыкать.

А с другой стороны... Иудеи, иудеи! Со всех сторон!

.... А теперь скажите, какой творческий человек обходится без сомнений, метаний, депрессий, в конце концов? Этих верных атрибутов мятущейся поэтической души. Только здесь надо контролировать себя, не перебарщивать и вовремя и с достоинством выходить из этих потрясений очищенным и обновлённым. Знал это и Раф, и иногда целенаправленно устраивал себе этот праздник души. Конечно, в свободное от своих дел время. Вот и сейчас он решил посвятить этому катарсису не более двух дней. Всубботу 7 апреля 2007 года вечером сидел он для этого перед компьютером и вершил своё правое дело. На экране, выстроив две колонки, обозначив их знаками плюс и минус, приступил он к делу:

В левой графе со знаком плюс разместил он поэтический турнир по годам, а в правой – свои произведения, написанные им в это время.

Выходило следующее:

2001 г. «От жажды умираю над ручьём» - „ Revisor“,„ Mayskajanoch ili Utoplennica“

2002 г. «Были когда-то и мы рысаками» - «Вероника – любовь моя», „ Fielmann“

2003 г. «Поэт – что малое дитя» - «На коленях у Рембрандта»

2004 г. «Мы все прекрасны несказанно» - Ничего

2005 г. «Нам не дано предугадать» - Ничего

2006 г. «Я гимны прежние пою» - Ничего

2007 г. «Нет конца весёлым переменам» - Ничего

Это «Ничего» крепко его шарахнуло. Оказалось, что четыре года он разрывается на части, занят сверх головы, а ничего не происходит – «ничего не вышло из пера его». Весь пар ушёл в свисток. А турнир – это просто прикрытие его творческого бессилия. Мягко говоря. И выхода из этого положения не было. Каждый год все ждали от него продолжения, новой строчки. Это уже стало пятым сезоном года. А соскочить он не имел права. Это повергло его в ужас. С этим надо было что-то делать. Кончать. Но с чем? Он отупело смотрел на экран компьютера до тех пор, пока глаза его не стали слипаться. Тогда он выключил компьютер и лёг. Долго крутился, какие-то сумбурные мысли роились в голове. Он прислушивался, пытался разобраться, затем плюнул и заснул. Среди ночи Раф несколько раз просыпался, пытался разобраться в сплошной мешанине и опять засыпал.

Утром он встал с готовым решением. Включил компьютер и вошёл в сайт своего турнира. На этот день там было уже 1960 посещений. Вошёл в графу «Турниры» и обозначил там новый турнир под названием «Турнир президента». Девизом взял строчку из пушкинского стихотворения «Арион», которое участвовало в VI турнире: «Погиб и кормщик, и пловец», и на каждую страницу будущей книги вставил эту строчку. В качестве картины турнира Раф взял знаменитый «Последний день Помпеи» Карла Брюллова. Выбрав в разных ракурсах свои фотографии, он затем с садистским наслаждением заменил ими лица погибающих жителей города. С собой, слава богу, было покончено. Пускай его ищут среди тех, кому осталось жить всего несколько секунд. Все претензии теперь к художнику. Теперь «он волен так же, как они...».

Войдя в Интернет, он поинтересовался материалами, связанными с турниром. Просто так.

В графе «Божественная комедия» он раскрыл рубрику «Земную жизнь пройдя наполовину», где обнаружил разделы «Ад», «Чистилище, «Рай».

В семи кругах «Ада» Раф обнаружил участников всех семи поэтических турниров, которых черти пытали раскалёнными строчками его девизов.

В «Чистилище» «глаголом жгли сердца людей», возвращая их к обычной жизни.

В «Раю» было как в раю.

А его несли бессмертные воды Стикса в неведомое всё.

И за ним по обеим сторонам реки шла уже бесчисленная процессия, которую он опять увлёк вслед за собой к новым идеям и свершениям.

Март – Май 2007 г.

На стр. автора

<< Назад | Прочтено: 117 | Автор: Айзенштадт Р. |

Мне понравилось?

(Проголосовало: 0)

Комментарии (0)

Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.

Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.
Войти >>