Воспоминания

Раф Айзенштадт

«ДЕРЖУ ПАРИ, ЧТО Я ЕЩЁ НЕ УМЕР!»

«Здесь всё, что мечталось, так просто,

Доступно... Лишь разницы нет:

Чикаго... Лос-Анджелес... Бостон...

Париж... Копенгаген...Тот свет...»

Наум Коржавин

«Славный бес» просматривал списки, которые ему спустили из небесной канцелярии для юбилейной тусовки бывших призёров Международного поэтического турнира в Дюссельдорфе (Германия) 2001-2010 годов Рождества Христова.

«Всё неймётся, – подумал он. – Только эти «русские» и шебуршат здесь. Какие бывшие? Видно, не растратили своего «комсомольского задора»? Потом разбирайся с ними, кто имеет больше прав на круиз в ладье Харона».

Видно, там, наверху знали, как чертовски трудно будет с этими поэтическими душами, что доверили эту нелёгкую миссию «Славному бесу».

«Ну, и слава Богу,– украдкой перекрестился «Славный бес», – не забыли. Да и что они без меня? Ещё когда этот Мандельштам оценил, уважил рогатого: «Я нынче славным бесом обуян...». Каково? Но откуда ему было знать там, на том свете, о моей скромной персоне? Видно, и впрямь устами поэта глаголит истина».

...Был опять всё тот же пейзаж, всё то же время вечности, и только на табло, определяющем время, оставленное там, за гранью жизни, значилось, – 17 мая 2109 года после рождества Христова. И ровно сто лет прошло после того памятного финала, когда со всех концов земли прибыли поэты на свой поэтический турнир в Дюссельдорф, а оттуда в Оэрлингхаузен...

....«Держу пари, что я ещё не умер». «Лукавый бес» поёжился. Ну, и словеса в нашей юдоли... И все они уже были здесь. Всех, всех участников собрал он опять вместе у реки Стикс, чтобы отправиться именно в это время в Незуахгнилрэо, место, которое зеркально прочитывалось как Оэрлингхаузен. Олимпийцы, призёры, лауреаты... Нет, не бывшие – вечные. Ровно как и тогда, пятьдесят душ, которые бесшумно перетекли на борт.

Харон хмуро посматривал на свинцовую гладь реки, отмечая для себя её уровень. До отхода оставалось ещё три мгновения, затем он оттолкнулся шестом и вывел ладью на середину, и она застыла там, зеркально отражаясь.

Они ждали. Собственно, называлось это так по привычке. Они проистекали через вечность, а вечность – через них. Пусть будет – ждали. Так привычнее. Его. Мастера. Да и не Мастер вовсе... Так, щегол…

Франсуа залюбовался: «...до чего щегол ты...»

А Он, щегол, уже давно готовился к этому событию, и каждый раз разыгрывалась одна и та же сцена:

– Эй, Франсуа, чему не рад?

– Увы, ждёт смерть злодея, – покладисто ответствовал парикмахер.

И затем хором, наслаждаясь:

– И сколько весит этот зад, узнает завтра шея.

Мелькали руки над выпуклым черепом, но не было в них ножниц, и не разлетались в стороны клочки волос. Да и, собственно, какой из него парикмахер, никогда им не был, так, по стечению обстоятельств, а если точнее, следуя рифме, образу, игре... А ведь увековечил:

«Как будто в корень голову шампунем мне вымыл парикмахер Франсуа...»

А всё её величество ассоциация: там – стриг кошельки, здесь – головы. Чем не интеграция?

Сто лет, юбилей IX поэтического турнира в Дюссельдорфе, его строчки… А началось-то с него:

«От жажды умираю над ручьём». Классика. Теперь это уже история. Вечность.

От Франсуа Вийона до этого щегла, Мастера, Осипа Мандельштама, до этой строчки: «Держу пари, что я ещё не умер». И они расхохотались. Как всегда.

– Не умер?

«До чего ты щегловит?», – удивился Франсуа.

– Пора, – раздалось у них за спиной. – Нас ждут.

Обернулись и поёжились:

– Ну и страшилище…

– Не признал? – вздёрнулся тот. – А ведь был когда-то обуян…

– Конечно, – сразу догадался щегол, – «Славный бес».

– А то! – довольно произнёс тот. – Сто лет не виделись.

– А я, – заволновался Франсуа, – меня ждут... тоже…

– Тебя-то? – поморщился бес, – не имею чести...

«Из рая я уйду, в аду побуду...

Я всеми принят, изгнан отовсюду…»

– Наше отродье, – ухмыльнулся бес. – Но сегодня не твой день. Сегодня юбилей у мастера.

– Так без него ничего бы и не было, – вступился Мандельштам. – От него-то всё и пошло. – И представил: «От жажды умираю над ручьём». Франсуа Вийон.

– Насчёт него не было никаких распоряжений. Моё дело маленькое. – А про себя: „Нам здесь только разбойников не хватало“. – Не мне решать, – добавил он.

– Президента давай! – попёр на него Вийон. – Если бы я не «умирал над ручьём», то и «пари» никакого бы не было.

- Мне-то что, – пожал плечами бес и щёлкнул пальцами.

Какая-то плотная масса начала сгущаться у них на глазах и приняла те самые, известные всем очертания.

– Где вас черти носят? – начал возмущённо Президент.

– Никого я не ношу... Выдумали тоже, – картинно обиделся Лукавый бес. – Забирайте, «пока он ещё не умер...», – и расшаркался перед щеглом.

– А я? – заторопился Франсуа.

– И этот туда же, – остался в теме «Лукавый бес», – ещё один вечно живой. И здесь. Кто бы мог подумать?

– Да, да, да, – заволновался Президент, – живой! Уже шестьсот лет живой. С нами. Это же Франсуа Вийон!

– Разбойник, – стоял на своём работник преисподней.

– Поэт, – веско припечатал предводитель этого сословия, – это он вдохновил меня сто десять лет тому назад:

«От жажды умираю над ручьём,

Жизнь позади, пришла пора проститься...

Но вновь весной так хочется влюбиться.

Тогда мне сплин и возраст нипочём.

Жизнь впереди! Иль это только снится?

«От жажды умираю над ручьём».

– Засчитано! – торжественно провозгласил «Лукавый бес». – Он ваш.

«Был только миг между прошлым и будущим», а наша троица уже исчезла, растворилась. И только тогда, задним числом, «Лукавый бес» вдруг осознал, что они были с открытыми глазами... Никогда... Вечность не было такого в этом мире...

Чтобы ушедшие глядели... На что? И видели...

Что?

...Ладья бесшумно скользила сквозь исчезающее время. Они опять все были вместе.

И Олимпийцы, и Призёры, и жюри, и «наша троица». А над ними, среди этой вечной тишины и вечного покоя, впервые были слышны такие странные слова:

«Держу пари, что я ещё не умер...», – выговаривал Щегол.

Он глядел на них, они – на него. Здесь.

«Жизнь впереди! Иль это только снится?» –глядел на них Президент. Глядел.

– Не сметь! Закрыть глаза! – гремел на них беззвучно «Лукавый бес». – Не положено! Вы на том свете!

А перед глазами плывущих вставало то счастливое время, когда сто лет назад играли они в эту поэтическую игру, примеряли на себя эту парадоксальную строчку, которая и сейчас вслух выговаривалась каждым из них. И опять видели они себя теми, молодыми. Живыми.

«Живыми здесь?» – гремел «Лукавый бес».

А наверху вдруг тоже загремело. Вовсю. И молния ударила под нечестивые копыта и обуглила их.

«Не умер?» – раскатывалось в горних высях.

«Держу пари!» – беспечно заливался Щегол.

Здесь? Не умер?!

– Это такая игра... Была... Там... Поэтический турнир, – пришлось объясняться Президенту.

– И это ты говоришь мне? – раздавалось отовсюду. – Следил. Как же. Все десять лет. Уважили.

– Вам известно? – опешил Президент.

– Хорош бы я был как Б-г. И статью твою в девятом сборнике.. знаю. Минутку, сейчас войду.

Сверху защёлкали клавиши, и вдруг на всей полусфере появились письмена из сайта турнира в интернете. Его статьи из сборника «Держу пари, что я ещё не умер».

И он начал вчитываться в слова, которые ровно сто лет тому назад впервые появились на экране его компьютера:

«Если я умру...

В программе «Познер» на первой программе русского телевидения в январе 2009 года у Михаила Плетнёва, дирижёра Российского национального оркестра, случилась знаменательная оговорка. На вопрос Владимира Владимировича «Что Вы скажете Господу, когда он призовёт Вас?» – знаменитый пианист и дирижёр, не задумываясь, начал свой ответ с фразы: «Если я умру и Господь призовёт меня...». Первым рассмеялся ведущий, и сразу к нему присоединился Михаил Плетнёв, мгновенно осознав всю абсурдность своего ответа.

А то как же… Никто здесь не задержится. Но почему же, когда ещё столько интересного в этой проклятой и пленительной жизни, когда столько впереди планов и неосуществлённых дел, нужно уходить? Это с кем-то случается, но не с тобой. Да, да... это будет, но не сейчас… Когда в мае этого, 2009 года съедутся в Дюссельдорф финалисты IX Международного поэтического турнира из всей Германии, Израиля, России и Украины, когда после финала сразу надо будет приступать к работе над сборником турнира (уже девятым), отдать его в печать, а осенью разослать его во все концы, когда в сентябре уже в десятый раз (и последний) предложить новую строчку-девиз для Х Международного поэтического турнира и ... по новому кругу: сотни стихов старых и новых друзей, а в мае 2010 года последний финал турнира и последняя книга турнира, а в 2011 году издать «Золотую книгу» турнира, куда должны войти лучшие поэтические произведения победителей турнира за десять лет, не связанные с тематикой турнира. И пригласить всех на последнюю Вселенскую Поэтическую Тусовку в мае 2011 года, и вручать эту воистину золотую книгу, и договориться тут же встретиться всем на Юбилейной Тусовке уже «там», через сто лет и вспомнить, как всё это здесь было, как десять лет творили, узнали друг друга, чтобы уже не расставаться никогда. А эта строчка Мандельштама – «Держу пари, что я ещё не умер» – она теперь не только для этой жизни, но и для той. Так что, перспективы у нас сногсшибательные! Пишите и обрящете!»

– Удивительно, – зашевелились губы Президента, – всё так и произошло.

– Обо мне... обо мне скажите... что я тоже ещё не умер, – опять рядом проявился Вийон.

– Эй, Франсуа, от жажды умираешь над ручьём? – добродушно загрохотало в Вышине.

– Узнал! Узнал! – беззвучно ахнул поэт - разбойник, – теперь можно и умереть.

– А как же с пари? Просите! В честь юбилея, – гремело вокруг.

– Проси, проси... – заторопился Щегол, – чтоб не умер.

– Верните нас туда... – ухнул в пропасть с головой Президент, как будто это что-то значило.

– Abgemacht! – шарахнуло сверху. – Проведёте последний турнир. Здесь. Юбилейный. И перенесётесь навсегда. В Эрлингхаузен. На ваш Парнас. И произойдёт от вас Человечество-2. Другое.

– Перенесётесь?.. Куда? – опешил Президент.

– Подальше от глобального потепления, от Всемирного потопа-2, на Альфу Центавра. Теперь это Эрлингхаузен – в честь вашего турнира.

– Эрлингхаузен?.. – не мог прийти в себя Президент.

– Планета Эрлингхаузен, – грохнуло сверху.

– Но нас так мало... за десять лет.

– Я помогу! – загремело решительное. – С потомками вашими. Да и теперь при каждой удачной рифме будет случаться оргазм, и Человечество-2 быстро восстановится в прежних пределах.

– Боже! Эра поэзии! Вы слышите? – ликовал Президент.

Теперь вся надежда будет на графоманов.

«Питательный бульон всей поэзии».

– Я помню. Это Ваши слова. Разделяю. Пусть они теперь зовутся Рафоманы. Abgemacht!

– Что ж так, – обиделся Щегол, – а мы? Это же наши строчки! Наши девизы...

– Не будем мелочиться! – гремело сверху. – И всех авторов девизов за десять лет!

– И меня?! – ликовал Франсуа.

– И Пушкина? И Бродского? И Беллу? – не верил ушам своим Президент.

– И этого бездельника, Славного Беса вашего, – загрохохотало вокруг.

– Почему бездельника, – возмутился было Славный Бес, но сразу опомнился: – Я согласен! Согласен!

– Всё! Я всё сказал! Ваше время вышло. Здесь. И начинается там. Приступайте. И вот вам девиз следующего турнира. Девиз всей вашей жизни там: «Мы будем счастливы, мой друг».

– Наум Коржавин! И его?

– Abgemacht!

А в мифах последующих веков значилась и планета Эрлингхаузен, на которой жили боги поэзии и от которой пошла жизнь всей будущей цивилизации, все обитатели которой общались только при помощи ямба – стихотворного метра с сильными местами на чётных слогах стиха.

На стр. автора

<< Назад | Прочтено: 125 | Автор: Айзенштадт Р. |

Мне понравилось?

(Проголосовало: 0)

Комментарии (0)

Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.

Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.
Войти >>