Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Эдуард Якобсон

ПЕРЕСЕЧЕНИЯ

 Часть десятая

Жизни и судьбы


Дальнейшая моя хроника носит больше семейный характер и предназначена в основном для моих родственников и близких друзей. Для интересующихся и любителей чтения такого рода мемуаров мои материалы открыты:  читайте, «тайны личной жизни» здесь нет. Больше того, мне кажется, что многое в моей публикации типично для людей, живших в советский и постсоветский периоды. Но не мне об этом судить…

Известно, что переход в категорию пенсионеров далеко не у всех протекает достаточно гладко. Не обходится, бывает, и без стрессовых ситуаций. Конечно, очень трудно, к примеру, после пяти десятков с лишним лет трудовой деятельности приспособиться к совершенно новым условиям жизни в роли пенсионера. У меня же этот период проходил с конца эпохи «перестройки» и продолжался добрый десяток лет. Я, совершенно непроизвольно, оказался в условиях относительно плавного перехода из одного состояния в другое. Возникло это совершенно естественным образом. С отсутствием перспективы вопросы технического характера начали отходить на задний план, и возникающий потенциал свободного времени начал заполняться делами личного характера. Шесть лет «картофельной» эпопеи не прошли даром и заставили меня коренным образом пересмотреть мое мировоззрение. А тут ещё ваучерное шарлатанство, дикий капитализм, развал страны...

После прекращения трудовой деятельности (вернее, после того, как меня выставили за ворота) связи с трудовым коллективом предприятия, с бывшими товарищами по работе  у меня сократились, но совсем не прервались. При этом, естественно, изменились формы общения. Если раньше они носили преимущественно характер производственных отношений, то теперь уже производственных тем не стало, и если они и затрагивались, то только в прошедшем времени. Значительно чаще на слуху были текущие события. Особенно, помню, они касались вопросов эмиграции. В памяти у меня возникло то, на что я в свое время не обращал внимание. В период картофельной эпопеи достаточно часто обновлялся состав специалистов – конструкторов разных предприятий, создававших оборудование для ТОК-15. На мои вопросы, где такой-то, мне отвечали: «уехал». Действительно, уже в конце восьмидесятых годов евреи в достаточно массовом порядке кинулись в эмиграцию. Я не представлял себе, как на это можно решиться. Ехать в чужую страну? Покинуть Родину? Как можно начинать под старость лет жить неизвестно где, да ещё и неизвестно, в каких условиях? Я хорошо помнил эвакуацию. Но то была война, а тут что?.. Я никогда не испытывал на себе ни малейшей дискриминации. Антисемитизм на бытовой почве я не воспринимал всерьез. Помню ещё с детских лет, как мои родители, и даже бабушка, подшучивали над «еврейскими штучками», но они абсолютно нетерпимо относились к любым проявлениям националистического характера. Я прекрасно помню «дело врачей», но и тогда, даже видя явно еврейские фамилии, не мог представить себе, что это носит ярко выраженный антисемитский характер. Тогда я был озабочен совсем другими проблемами. Да и вообще всё, что не относилось непосредственно ко мне, было где-то очень далеко на заднем плане.

Но тогда, когда начали уезжать близко знакомые мне люди, однокашники, сослуживцы и, тем более, родственники, я начал задумываться.


***

Одним из первых был Лёня Зельдин. Мы познакомились в 1951 году, ещё на первом курсе. Он поступал в Политех, но не был принят по двум, как он считал, причинам – это пресловутый «пятый пункт» и то, что он был сыном репрессированного, сгинувшего в ГУЛАГЕ. Лёня был одним из наиболее успевающих студентов. Успешно защитил кандидатскую диссертацию. У нас были прекрасные, даже, можно сказать, дружеские отношения. Работали мы практически в одной сфере, правда, я – в заводском КБ, а он – в СКТБ МХВ. Он всегда творчески подходил к решению сложнейших технических задач, занимался изобретательством. Его работы отличались оригинальностью и весьма высоким уровнем. Последнее время он руководил научным отделом и ведал вопросами экспериментальных исследований и испытаний создаваемого оборудования. И вот в один прекрасный день меня приглашают в партком на слушание персонального дела Леонида Марковича Зельдина. Его обвиняли в недобросовестном проведении испытаний одной из новых машин, в фальсификации отчета и ещё в массе других страшнейших грехов, включая срыв сроков сдачи образца в опытную эксплуатацию. Меня удивляло то, что Лёня ничего практически не оспаривал и вел себя до такой степени отчужденно, что можно было подумать, что всё это его совсем не касается. Я был в курсе испытаний и попытался представить события в истинном свете, но тут Лёня как бы очнулся. Он не давал мне говорить, постоянно перебивал и останавливал. Кончилось тем, что ему вынесли строгий выговор и из партии исключили. Позже выяснилось, что ему это и было нужно, так как он собрался уезжать в США. Это же надо было столько вытерпеть, чтобы очистить анкету! Лёня был первым из близких мне друзей, собравшимся покинуть Советский Союз. Не зря он задолго до этого упорно совершенствовал себя в знании английского языка.

Прошло совсем немного времени, и мне стало известно, что Леонид Маркович Зельдин работает в городе Шеффорд практически по специальности, судьбой доволен, арендует дом, имеет две машины и не жалеет, что уехал. Помню, что я от души порадовался за него, но никаких других чувств у меня не возникло. К сожалению Лёня рано ушел из жизни.

Вскоре после Зельдина уехал в Германию Михаил Романович Шлейфер, бывший до этого начальником монтажного цеха на заводе имени Карла Маркса. С ним у меня было много общего по работе. Сейчас он живет в Бонне.

В Израиле, в городе Лод, живет моя однокашница и коллега по заводу Мария Моисеевна Краковская. Там же, в городе Ариэль, живет бывший конструктор ОГК завода имени Карла Маркса Арнольд Яковлевич Наравцевич, с которым я был очень тесно связан по работе.

Мои родственники из Ташкента, братья Буссели, уехали из Узбекистана в 1991-1993 годах. Младший из братьев, Александр Григорьевич с женой Риммой Гуткиной - инженеры-пенсионеры, живут в израильском городе Ашдод. Старший, Леонид Григорьевич (ныне покойный), - профессор, доктор медицины, переселился с семьей в США и жил в калифорнийском городе Лос-Анджелесе. Следующие поколения Бусселей являются жителями США, Канады и Израиля.

В Мюнхене обосновалась семья Виноградовых – моя двоюродная племянница Элла с мужем Марком, а также их потомки.

Это только родственники и друзья. Мотивы у всех были разные.


***

Восьмого февраля 1956 года я начал трудиться в СКБ завода имени Карла Маркса и ровно через 42 года, двадцатого февраля 1998 года, оказался уволенным по сокращению штатов. Отдел кадров вежливо меня об этом уведомил.


Этот приказ озаглавлен был так:

«О совершенствовании структуры управления СКТБ МХВ».


С приказом я ознакомился и тут же предложил оформить мне расчет. Всё, что касалось «совершенствования структуры», относилось только к моей персоне – реорганизации моего отдела и сокращению моей должности. Ни слова об уважении ко мне как специалисту, как члену коллектива и, наконец, как к ветерану. Мне всё было предельно ясно и обсуждать и тянуть у меня не было никакого желания. Никто не пожал мне даже руку, не сказал спасибо за годы работы. Я уж не говорю о торжественных проводах или публичных чествованиях. К слову, я такие мероприятия никогда не любил, они у меня всегда ассоциировались с речами на кладбище. Но в данном случае это выглядело уж больно по-хамски, хотя, в принципе, я уже давно подумывал оставить работу (если последнее ещё можно было назвать работой). Ну, и от В.Н.Иванова я ничего другого не ожидал. Характерно, что о приказе долгое время не знал никто, даже сотрудники моего отдела. Короче, всё было сделано так, чтобы меня унизить и подчеркнуть мою ненужность. От меня просто избавились, дабы не «мутил» народ. Я забрал трудовую книжку, в которой даже на добавленном вкладыше свободного места не было от поощрений, грамот, всяких наград, которыми я был отмечен за период моей работы, не говоря уж о записях о внедренных изобретениях и рацпредложениях. Все формальности для «высвобождения» были соблюдены. Я постарался не задерживаться и не показывать, какие чувства я тогда испытывал. С трудовой деятельностью было покончено.


***

Правда, о такой трудовой деятельности, которая была в последнее время, жалеть было нечего. Необходимость совершенствования организационной структуры назрела в СКТБ МХВ уже давно. С резким сокращением и тем более прекращением заказов на оборудование для химволокон и фиаско с сеноуборочной техникой нужно было находить принципиально новые решения. Одним из вариантов таких решений могло бы быть освоение выпуска гаммы насосов для перекачки вязких и неоднородных сред. Они могли бы найти широкое применение в топливно-нефтяной отрасли и в коммунальном строительстве. Тогда эта ниша была ещё не очень разработана. Но руководители мои предложения отказались даже рассматривать, ориентируясь на свои не очень ясные  личные соображения. Исходя из них осуществлялась и загрузка сотрудников моего отдела, часто даже через мою голову. Быть невольным соисполнителем для меня было не только непривычно, но и тягостно, особенно тогда, когда я чувствовал, что приходится делать по требованию совсем бесполезную работу, представлявшую показной интерес только для отдельных лиц. Мои попытки это регулировать были тщетны. И всё же даже при такой весьма неотчетливой и сумбурной занятости у меня был тогда какой-то худо-бедно рабочий режим.

А теперь – пустота.

Моим любимым досугом всегда было чтение художественной литературы, и я поставил перед собой задачу перечитать всю собранную мною библиотеку. К тому времени у меня были подписные собрания сочинений русской классической литературы и кое-что из иностранной классики, а также купленное по случаю у букинистов, приобретенное в обмен на макулатуру и «дефицитная» литература из книжного магазина горкома КПСС в Смольном (в те времена достать хорошую книгу просто так было невозможно). Книга меня выручала, но читать мне становилось уже трудно. Глаза были моим самым больным местом ещё с детства. Очки мне никогда не помогали, и с 1986 года удалось вооружиться контактными линзами (тогда это в СССР находилось ещё в стадии освоения и широко не применялось). Первое время было очень хорошо, хотя больше 3-4 верхних строчек при проверки зрения я не видел. Со временем эффект от линз стал снижаться — появились признаки катаракты. Никакого лечения не предлагалось. Нужно было ждать, когда «созреет». А потом уже операция или... (Мне довелось довольно часто пребывать неделями в стационарах глазных клиник и насмотрелся я там в свое время всего. Особенно мне запомнился молодой парень, артиллерист, потерявший на фронте оба глаза. С ним я познакомился и даже подружился в глазной клинике больницы Эрисмана на улице Льва Толстого. Это было в финскую войну 1940 года. Я знаю, что значит читать книги для слепых наощупь. Мне был известно, что замена глазного хрусталика не всегда проходит успешно.


***

Периодически я встречался со своими бывшими коллегами. Чаще всего такие встречи проходили с Аркадием Курасом, ставшим инвалидом после несчастного случая. Именно он и познакомил меня впервые с порядком оформления документов для выезда на ПМЖ. Мы с ним вместе побывали в Генеральном консульстве ФРГ в Санкт-Петербурге, вернее – рядом со зданием консульства на Фурштатской, 39. На тротуаре  перед входом в консульство и на аллее, разделявшей улицу по сторонам движения, толпился народ, затрудняя пешеходам проход. Шли переклички, отмечались в списках, что-то обсуждали, о чём-то спорили. Я ничего не мог понять до тех пор, пока Курас ни прочитал мне информацию консульства, размещенную за стеклами окон (я не мог рассмотреть на таком расстоянии печатный текст). Первое, весьма предварительное  ознакомление с процессом подготовки документов прошло, но никакого мнения я себе еще не мог составить, и у меня никакого плана дальнейших действий не созрело. Раньше всего мне нужно было выяснить, что по этому поводу думают члены моей семьи и как они вообще относятся к выезду в Германию (другие варианты не рассматривались). К моему удивлению все отнеслись к этому спокойно, и я решил действовать.

В первых числах ноября 1998 года я записался в очередь в консульство ФРГ за бланками анкет и к концу месяца, представив необходимые документы, получил их на всех членов семьи. Ознакомившись с вопросами в анкете, я обнаружил, что до заполнения ещё многое предстоит сделать. Самым сложным оказалось получить согласие на выезд за границу у отца нашей несовершеннолетней внучки Веры и восстановить свидетельство о рождении жены, пострадавшее до неузнаваемости и чудом сохранившееся в годы скитаний военного времени.

Согласие Михаила Лешкова из Норильска мы получили после непродолжительной переписки и пары телефонных звонков, но оказалось, что на нотариально заверенный документ требуется ещё и апостиль. Переписка с Красноярском, столицей края, где находилось управление юстиции, заняло ещё не меньше двух месяцев. В общей сложности документ преодолел не менее 15 тысяч километров до получения его нами в законченном виде. Но зато вопрос об оформлении документов на выезд всей моей семьи был полностью определен.

Поиски архивных документов Тосненского района Ленинградской области заняли примерно столько же времени. Дубликат свидетельства о рождении моей Екатерины Павловны был получен и с печатью апостиля пополнил нашу папку с документами.

Только в конце августа 1999 года мы наконец сдали в консульство ФРГ весь пакет документов вместе с их переводами на немецкий. После этого ещё появлялись какие-то вопросы. Осталось ждать решения.


***

В процессе сбора и подготовки документов возникла необходимость в уточнении некоторых данных. И тут я, к своему стыду, обнаружил, что даже о своих родителях мне очень многое неизвестно, ну а о моей родословной и вообще я практически ничего не знаю. Если ещё по маминой линии я был более или менее информирован, то по линии отца моя осведомленность была очень и очень скудной. У меня неожиданно возникла потребность не только кое-что уточнить, но и узнать о моих предках как можно больше. Как это раньше мне не приходило в голову? Странно, что у меня раньше не возникало такой потребности. Ведь даже после смерти отца и за многие годы после войны, ещё при жизни мамы, я мог бы очень многое узнать о нём и о его родителях, о моих дедушке и бабушке. Потом я вспомнил, как мне пришлось путаться в свое время, когда нужно было в одной из анкет указать место рождения отца. Я посчитал необходимым до отъезда как-то хотя бы связать отрывочные и, возможно, не очень достоверные сведения с целью их уточнить и дополнить. Задача не из простых, но поиск я всё же начал.

Первое, что мне пришло в голову, так это найти Ленинградский техникум промышленного транспорта (ЛТПТ), в котором отец преподавал до самой смерти. Свой поиск я начал с улицы Герцена, 32, где техникум в свое время размещался. Мне он был хорошо известен. Мой брат, Адольф, учился и окончил этот техникум. Непродолжительное время, ещё в 1946 году, и я там учился.

После достаточно долгих поисков мне удалось установить, что ещё в июле 1959 года постановлением Ленинградского совнархоза ЛТПТ был переименован в Ленинградский промышленно-экономический техникум. Позже (в1966 году) техникум выходит из ведомства Министерства черной металлургии СССР и вводится в систему Министерства высшего и среднего специального образования РСФСР, а в 1991 году опять переименовывается: сначала в Экономический, а некоторое время спустя – в Промышленно-экономический колледж. Всем этим и объяснялись сложности его обнаружения.

Промышленно-экономический колледж находился (находится и в настоящее время) в бывшем особняке Тройницкого на Моховой улице в доме № 6, больше известном тем, что в 1893-1900 годах здесь жил широко известный хирург Н. В. Склифосовский.

Моховая улица расположена в центральной части города. Это была тихая и уютная улица в Литейной части старого Санкт-Петербурга. Постепенно она превратилась в «царство лучшего общества, место жительства людей высшего круга, большого, тонкого и модного света». С средины ХlХ столетия здесь любили снимать квартиры многие деятели науки и культуры, память о которых сохраняется и поныне.

 

 


В доме № 3 на Моховой жил И.А.Гончаров, автор романов «Обломов», «Обыкновенная история», «Обрыв» и др., в том числе одной из любимых с детства книг – «Фрегат Паллада».


Эта улица, хоть и находилась совсем в другом районе, оказалась одной из наиболее посещаемых мною улиц Ленинграда в детстве, да и довольно часто в послевоенный период. В доме № 38 находилась глазная клиника, где я длительное время проходил лечение у достаточно известного врача-окулиста доктора (позже профессора) Суконщиковой. Посещая клинику на Моховой, я не мог не побывать у своей двоюродной сестры Татьяны Яффа-Любович, семья которой жила почти напротив, в доме № 43, в большой коммунальной квартире. Но самым любимым моим местом на Моховой был, безусловно, Театр юных зрителей — ТЮЗ А.А.Брянцева — в доме 33/35. Наибольшее впечатление в ТЮЗе на меня всегда производила форма зала в виде амфитеатра с вписанной в него низкой, типа подиума, сценой. Всё это заставляло меня, да и всех зрителей, особенно в первых рядах, чувствовать себя участником событий, происходивших на сцене. Возможно, любовь к театру в нашей семье и стала традиционной благодаря ТЮЗу. Уже больше 50 лет ТЮЗ имени Брянцева находится на Пионерской площади, но помещение в доме 33/35 не пустует. Там в настоящее время находится учебный театр Санкт-Петербургской государственной академии театрального искусства, ранее называвшейся Ленинградским государственным институтом театра, музыки и кинематографии – легендарным ЛГИТМиК, находящимся в доме № 34 на противоположной стороне Моховой.


***

На входе в Промышленно-экономический колледж меня остановил оклик охранника:  «Вы куда, Эдуард Станиславович?!» Такой встречи я никак не ожидал. У турникета в форме сотрудника ВОХРа я узнал Сашу Каугия, бывшего в свое время технологом одного из основных механосборочных цехов завода имени Карла Маркса (Эта встреча дала повод ещё раз задуматься, на что вынуждены были идти специалисты-машиностроители ради заработка вместо работы по специальности. Я неоднократно встречался с Сашей при посещения колледжа и основная тема наших бесед всегда касалась развала завода).

В отделе кадров колледжа к моей просьбе отнеслись с пониманием и буквально через 2-3 дня Наталья Игоревна Мишина, сотрудница ОК, сообщила мне, что интересующие меня документы найдены. Я тут же помчался на Моховую.

В тоненькой папке было не больше десяти листков, но для меня их содержание было совершенно неожиданным, крайне важным и ценным, открытием. Я увидел знакомый мне с детства почерк отца, его личную подпись. Некоторые места читались плохо — бумага от времени пожелтела, а чернила выцвели (документам было уже многим более  60 лет, им пришлось пережить тяжелые времена, включая переезды и блокаду). Наряду с заявлениями на отпуск, копией приказа о доплате за заведование кабинетом химии, пары второстепенных бумаг в папке находились три документа, ставшие основой для развертывания моих исследований. Это анкета, автобиография и справка московского университета. Все эти документы датированы 1938 годом. Видимо это было вызвано периодом политической напряженности в стране. Автобиография была написана моим отцом очень скупо: родился, учился, работал, мать умерла до революции, а его отец скончался в 1925 году. А вот в анкете были некоторые очень важные для меня подробности: где родился, что окончил и перечислены все места работы. Мне сделали копии всех документов. Такого чуткого отношения кадровиков ко мне я никогда раньше не испытывал и с чувством большой благодарностью вспоминаю сейчас Марию Всеволодовну Гусарову (начальника ОК) и Наталью Игоревну Мишину – молодых, симпатичных и доброжелательных женщин, которых мне довелось встретить при первых же моих попытках поиска архивных материалов. Возможно, что если бы не они, то все мои попытки исследования родословной не получили бы нужного направления, а может быть, и развития. Ведь именно с их помощью мне удалось получить ряд документов об эвакуации ЛТПТ в город Сталинск (Новокузнецк), об объединении его с Кузнецким металлургическим техникумом и об учебе в нем моего брата Адольфа.
Это они специально установили с этой целью связь с директором Кузнецкого металлургического колледжа Галиной Леонидовной Чабаненко, согласовали подборку и отправку материалов в Санкт-Петербург.

 

Промышленно-экономический

колледж на Моховой улице

в доме № 6 в Петербурге.

 

Так совпало, что в период нашего знакомства в колледже уже велась активная подготовка к семидесятилетнему юбилею этого учебного заведения, начиная с официального дня основания ЛТПТ в 1933 году. Я тут со своими воспоминаниями  оказался очень кстати. Никого из бывших выпускников и, тем более, преподавателей периода военных лет уже найти не могли. Мои воспоминания об отце и брате, который окончил ЛТПТ в 1945 году, и о моих контактах с техникумом вошли в юбилейное информационно-историческое издание Санкт-Петербургского промышленно-экономического колледжа, выпущенное в 2003 году (Эти воспоминания нашли частичное отражение в моем цикле «Блокада», опубликованном в интернет-портале «Воспоминания» журнала «Партнер» в декабре 2012 года).


***

Начало было положено. Важную информацию обо отце я получил из Центрального исторического архива Москвы (ЦИАМ), куда из МГУ переслали мой запрос (здесь отправным пунктом явилась справка московского университета 1938 года). В первом письме из архива я получил уведомление, что в фондах имеются документы Станислава Адольфовича Якобсона и что мне следует сообщить, что конкретно меня интересует. Как обычно было принято, на письме был указан телефон и фамилия исполнителя. Для меня не стоило большого труда установить контакт с сотрудницей архива и выяснить порядок заказа копий документов. Наиважнейшим для меня было выяснение даты и места рождения отца. Дальше уже всё было делом техники.

Другим отправным пунктом явилось упоминание в анкете мест работы. Здесь, в зависимости от исторического периода, определялся архив — держатель соответствующих фондов. Так фонды дореволюционного периода находились в Российском государственном историческом архиве (РГИА), который тогда размещался в доме № 4 на Английской набережной в Санкт-Петербурге, а фонды послереволюционного периода — в Центральном государственном архиве Санкт-Петербурга (ЦГА СПб) на Варфоломеевской, 15.

Мне трудно сейчас восстановить в памяти все архивы, куда я обращался с теми или иными запросами. Далеко не во всех архивах находились запрашиваемые материалы, о чём меня эти архивы всегда уведомляли и, как правило, давали рекомендации, куда я ещё могу обратиться. Но независимо от этого я собрал достаточный объем документальной информации для того, чтобы составить определенное представление о своей родословной по линии отца.


***

Мой дед, отец отца, Адольф Якобсон – выходец (предположительно) из Прибалтики, обосновался около 1869 года в небольшом уездном городе Рославль (тогда в нём было 18.000 жителей) Смоленской губернии. Согласно архивным документам (выписке из книги регистрации смоленского губернского раввината), в семье Адольфа и Эммы-Елизаветы Якобсон было 6 детей. Все они родились в Рославле.

Мой отец, Станислав, был самым младшим из детей. Судьбу его сестричек Павлины и Анюты, 1883 и 1885 годов рождения, мне установить не удалось (возможно, что они скончались в младенчестве). Из архивных источников мне стали известны некоторые сведения о жизни только старших детей и отца.

Родители были, судя по всему, достаточно просвещенными и состоятельными людьми. Они не жалели средств на воспитание и образование своих детей, заботясь о их будущем. Кроме того семье Якобсон приходилось арендовать жильё (по существовавшему тогда закону евреям иметь в собственности недвижимость не разрешалось), на что требовались значительные затраты, исходя из потребностей большой семьи.

Так, старший сын Леонтий, 1877 года рождения, получив среднее образование в Рославле (прогимназия) и в Вязьме (императора Александра 3-го гимназия), в 1901 году окончил Медицинский факультет Московского университета. Он принимал участие в Русско-японской войне 1905 года в качестве полевого врача, а в 1907 году успешно защитил диссертацию и был утвержден в степени доктора медицины. После революции работал на Украине в различных медицинских учреждениях, а в тридцатых годах заведовал одной из клиник в Сталино-на-Донбассе. Скончался в 1936 году. Я помню, что отец ездил на похороны своего брата.

Старшая дочь, Мария, родилась в 1879 году. Среднее образование получала в достаточно престижной Смоленской Мариинской женской гимназии, которую окончила в 1897 году. Нужно отметить, что в учебной программе гимназии, кроме широкого перечня общеобразовательных предметов, в числе обязательных предметов были закон Божий и церковнославянский язык, в изучении которых никому не делалось исключений. Это свидетельствует об уровне ассимиляции и культуры семьи Якобсон.

 


Мария Адольфовна Якобсон-Нурок,

1910 г.

 

 

В октябре 1898 года Мария поступила на Медицинский факультет Женевского университета и в 1902 завершила учебу с получением диплома бакалавра. В период с 1903 по 1905 годы продолжала изучать медицину в университете Лозанны. Вернувшись в Россию, вышла замуж.

Муж Марии, Юлий Леопольдович Нурок, родился в 1874 году в местечке Шклов Могилевской губернии в семье титулярного советника и получил среднее образование в Вяземской императора Александра 3-го гимназии. В 1901 году закончил юридический факультет Московского университета. Помощник присяжного поверенного, а с 1907 года – присяжный поверенный округа Московской Судебной Палаты.

Мария работала над докторской диссертацией, опубликовала её, но поехать в Лозанну для защиты не смогла из-за рождения дочери. Известно, что в 1908-1912 годах она совершенствовала свои знания в Москве на Медицинском факультете Высших женских курсов Герье. Работала в ряде лечебных заведений, включая Бахрушинский родильный приют и Старо-Екатерининскую больницу.

Дальнейшая судьба семьи Нурок мне неизвестна. О Марии и её семье мной получена информация только из архивных источников. Не помню случая, чтобы мои родители её имя упоминали при мне. Скорее всего, Мария с семьей уехала из России, и связь в советский период прервалась.

София, 1880 года рождения, – единственная из сестёр отца, упоминавшаяся иногда в нашей семье без каких-либо подробностей, как я помню, при жизни отца. О ней лично у меня информации практически нет, но зато мне удалось собрать некоторые сведения о её жизненном пути благодаря её мужу, Иосифу Заку, сыгравшему определенную роль и в жизни моего отца.

Иосиф Зак родился в 1870 году в небольшом городке Юрбург (Georgenburg) Ковенской (Каунасской) губернии на реке Неман, в 10 верстах от границы с Восточной Пруссией. Преимущественная часть населения Юрбурга была в то время римско - католического и лютеранского вероисповедания, что, по всей вероятности, повлияло на происхождение фамилии Зак (Sack), не очень типичной для евреев. Среднее образование Иосиф получил в Санкт-Петербурге, в известной Ларинской гимназии. По окончании  гимназии в 1988 году он поступил на юридический факультет Санкт-Петербургского университета. По окончании учебы в 1893 году поступает на службу в Банкирский Дом «Маврикий Нелькенъ», находившийся на Невском проспекте в доме 22. На рубеже ХХ столетия Иосиф Зак женится на Софии Якобсон. В период учебы Иосиф жил на Садовой, 36 у своей сестры Веры, жены купца 1-ой гильдии Стризивера, с которым, вероятно, был связан деловыми отношениями отец Софии. Не исключено, что именно эти отношения и явились основой контактов семей Якобсон — Стризивер — Зак. В 1904 году Иосиф Зак переходит на службу в Азовско-Донской коммерческий банк (А-ДКБ), где достаточно быстро делает служебную карьеру. Через несколько лет он уже заведует одним из ведущих отделов банка, является доверенным лицом и пользуется правом первой подписи. После ликвидации А-ДКБ в 1918 году Иосиф, София и их сын 1900 года рождения (имя установить не удалось) эмигрируют в Германию.


***

Мой отец Станислав Адольфович Якобсон родился 14 апреля 1886 года, учился в Рославльской прогимназии и Вяземской гимназии. С 1905 по 1910 годы студент физико-математического факультета Московского университета, который окончил с дипломом 2-й степени по специальности «Техническая химия».

 

Станислав Якобсон.

1905 год

 

После окончания университета состоял на службе в банкирской конторе «З.Э.Кроненблех» (ЦИАМ, ф. 926). Всё это время в Москве жил в квартире семьи своей сестры Марии Адольфовны Нурок.

По рекомендации свояка, Иосифа Зака, в 1911 году Станислав переходит на службу в главное отделение Азовско-Донского коммерческого банка (А-ДКБ) и переезжает в Петербург.

Было время, когда «простым смертным» доступа к архивным материалам не существовало, и как подступиться к ним – я не знал. Одну из первых попыток воспользоваться услугами читального зала я осуществил в ЦГА СПб. Именно там я ознакомился с порядком доступа к архивным материалам и с системой их изучения. Поэтому материалы Азовско-Донского банка в РГИА я нашел без труда и меня не могла не заинтересовать история самого банка. Этот банк был основан в 1871 году в Таганроге и через 20 с небольшим лет стал крупнейшим провинциальным банком России, а к концу 1890-х годов вошёл в пятерку наиболее крупных банков страны. Это обусловило целесообразность перебазирования его центрального управления в столицу. В 1903 году правление банка размещалось на Невском проспекте в доме 26, но в 1907-1913 годах по проекту одного из видных архитекторов, Ф.И.Лидваля, было построено сдвоенное здание в начале Большой Морской улицы. Оно было расположено между Невским проспектом и Аркой Главного штаба. Это здание – памятник  «северного модерна», оно создано с применением элементов классического зодчества, известно ныне как дом 3-5. В 1912 году за фасад здания А-ДКБ архитектор Лидваль получил золотую медаль от столичной комиссии по архитектуре и строительству.

 

 Здание Азовско-Донского коммерческого банка на Большой Морской в СПб


В процессе развития банк установил контроль над многими российскими промышленными предприятиями в черной и цветной металлургии, каменноугольной промышленности, производстве строительных материалов, приобрёл крупный пакет акций парижского Банка северных стран (Banque des pays du Nord), имел связи с английскими финансовыми кругами и начал сотрудничать с крупнейшим банком Германии – Deutsche Bank. К 1917 году А-ДКБ имел в основных промышленных центрах России 70 отделений и по размеру акционерного капитала делил 1-е место в России с „Русским для внешней торговли“ и „Петроградским международным коммерческим“ банками.

В служебные обязанности отца входили вопросы российских и частично зарубежных кредитов и акций в Биржевом, Комиссионно-фондовом и Иностранном отделах банка в областях деятельности железнодорожных, пароходных и горнопромышленных компаний (РГИА фонд 616). В период службы в банке С.А.Якобсон проживал на съемных квартирах, преимущественно на Петроградской стороне, а с 1916 года в своей квартире на Церковной (Блохина) улице.

Всё это мне удалось извлечь из сохранившихся со времён Российской империи материалов, и таким образом дореволюционный отрезок жизни отца теперь у меня более или менее прояснился. Раньше этот период для меня выглядел очень и очень далеким, и всё, что было тогда, казалось древней историей. Теперь же всё приблизилось ко мне вплотную.


***

В декабре 1917 года Азовско-Донской коммерческий банк был национализирован и прекратил свое существование. Судя по всему, отец в растерянности. Некоторые из его коллег уезжают из России. Задумались об отъезде и его близкие. По данным ЦГА СПб, в конце декабря 1917 года в Штабе Петроградского Военного округа отец оформлял документы на неоднократный проезд в Финляндию, но ими не воспользовался и едет в Москву (вероятно, к сестре Марии). 13 марта 1918 г. он возвращается в Петроград. Примерно в это же время уезжает в эмиграцию его сестра София с семьей. Есть основание предположить, что с ними едет и их отец, мой дед Адольф Якобсон.

Согласно анкетным данным, мой отец в 1918-1921г.г. состоял на службе в Народном Комиссариате Внешней Торговли. По материалам Иностранного отдела Комиссариата Внутренних Дел Союза Коммун Северной области и Отдела Управления Петросовета в период 23 - 25 августа 1918 года имело место обращение Якобсона Станислава Адольфовича на предмет выдачи ему заграничного паспорта для выезда за границу (на Украину). По документам ЦГА СПб «с целью изучения положения животноводства и выяснения, какие продукты могли бы быть в настоящее время импортированы из Украины в Россию».

Этот период в жизни отца представляется мне как самый сумбурный. Я не уверен, что он ориентировался в событиях, происходивших в стране. Обе семьи свояков с его сестрами, судя по всему, уже уехали из России, но ничего определенного рекомендовать ему ещё не могут (не так просто обжиться на новом месте, тем более в Германии, ещё не оправившейся после первой мировой войны). А тут – любовь: Зина Натанзон, предстоящая женитьба и хлопоты с трудоустройством в совершенно новых условиях, а также работа под начальством не очень грамотных, но с «матросской» закалкой людей. Вполне допускаю, что социальное происхождение и служба у буржуев-банкиров тоже создавали определенные ситуационные предпосылки. Надо не забывать про революционные порядки и про то, что гражданская война в разгаре. Родители Зины – на Украине. Она прервала учебу и уехала к ним в Николаев, а там и красные, и белые, и «зеленые», и еврейские погромы...

Моего отца по темпераменту, насколько я припоминаю, можно отнести к чему-то среднему между сангвиником и флегматиком. Он был достаточно предприимчивым, контактным и дружелюбным человеком. Я думаю, что его поездка на Украину была вызвана не так командировочными делами, как оказанием помощи родителям моей будущей мамы.

Со временем трудовая деятельность отца стала принимать более определенный и устойчивый характер. Отец, видимо, уже освоился с обстановкой за предыдущие четыре года.

С июня 1922 по октябрь 1929 года (по некоторым данным – включая 1931 год) Станислав Адольфович Якобсон состоял на службе в системе Всероссийского Кожевенного Синдиката, преимущественно в его Северо-Западном отделении, совмещая должности «управляющего делами» и заведующего торговым отделом. Одновременно он преподает химию на рабочих факультетах («рабфаках») ЛГУ, пединститута имени А.И.Герцена и в некоторых других учебных заведениях Ленинграда. Техникум промышленного транспорта с 1932 года стал основным и последним местом работы моего отца.


***

Ещё в Санкт-Петербурге я неоднократно возвращался к материалам личного дела отца, полученным мною в Промышленно-экономическом колледже, пытаясь воспроизвести события, которые крылись за скупыми словами анкеты и автобиографии. Кроме того, в чудом сохранившихся фотографиях на глаза мне попалась одна, которую я раньше принимал за открытку. На оборотной стороне можно было прочитать всего два слова - «Дом Заков», написанных карандашом маминой рукой, и больше ничего. На фото видно, что архитектура этого дома явно западноевропейского образца.

Сопоставляя анкетные данные, в которых упоминалось, что отец в 1925 году был «в Берлине для свидания с родственниками» и что его отец (мой дед) умер в 1925 году, я пришел к заключению, что здесь и находится ключ для выяснения судьбы Заков. Я твердо решил, что можно попытаться провести поиск. В России я исчерпал все возможности, но никаких даже намеков на следы семьи Заков и Софии, сестры отца, мне обнаружить не удалось. Ясно мне стало только то, что этот дом в Берлине, и что Иосиф явно нашел себе работу в одном из столичных банков, иначе он не смог бы приобрести такое жильё. Эти предпосылки я и использовал для организации поиска, которыми смог заняться только в Германии.

Конечно, без знания языка, не имея компьютера, не ориентируясь в структуре немецких архивных и других организаций, всё это оказалось совсем не просто. Но мир не без добрых людей, конечно, мне помогали с поиском и с переводами. Прошел, правда, не один год, пока я смог получить первую информацию, подтвердившую, что я не ошибся в направлении поиска. Не могу не отметить, что официальные инстанции Германии если не располагали запрашиваемыми сведениями, то в обязательном порядке давали рекомендации, куда ещё можно обратиться. Начинал же я с еврейской общины Берлина, но там от меня просто отмахнулись. Не буду перечислять все учреждения, куда я направлял запросы, отмечу только, что наиболее важную информацию я получил в процессе длительной (более трех лет) переписки с сотрудником Земельного архива Берлина (Landesarchiv Berlin) доктором Клаусом Деттмером (Dr. Klaus Dettmer). Чувствовалось, что он с душой подошел к моим изысканиям и старался дать мне максимум информации.

Благодаря господину Деттмеру полностью подтвердилась правильность моего выбора направления поиска. 

 

 

 Дом Заков

 

Письмом от 31 августа 2005 года доктор Клаус Деттмер в ответ на мой запрос от 20 августа (чувствуете оперативность?) мне сообщил, что в Берлинской адресной книге 1925 года Йозеф Зак (Josef Sack Bankdirektor) числится собственником дома по адресу Dernburgstraße 6/7 in Scharlottenburg. Также имеется отметка в Еврейской адресной книге за 1930/31 годы Josef und A.Sack с тем же самым адресом (это то, на что много раньше меня могла бы ориентировать еврейская община, но не захотела).

В этом же письме господин Деттмер отмечает, что в послевоенном банке данных книги памяти для еврейских жертв национал-социализма в Берлине имя Йозеф Зак с датой рождения 23.1.1870 по адресу Dernburgstr. 6 не находится. В письме также сказано, что по этому адресу числится и А.Зак, и высказывается предположение, что если Йозеф Зак имел другое гражданство, то он мог покинуть страну без проблем. Здесь же господин Деттмер предлагает заняться вопросом о продаже дома и просит сообщить мое мнение по этому делу.

 

 

Здесь, на Dernburgstraße,

находился дом Заков

 

В процессе дальнейших исследований было получено подтверждение от окружного суда Шёнеберга, что земельный участок на Dernburgstraße 6/7 зарегистрирован в поземельной книге города (района) Шарлоттенбурга, и что этот участок, принадлежавший семье Софи и Йозефа Заков, продан «с отсрочиванием» 02.03.1935 Хильде и Люису Тренкерам. Дополнительно господин Деттмер сообщил, что он точно установил по Берлинской адресной книге, что до 1935 года Йозеф Зак являлся собственником земельного участка на Dernburgstraße. Позже он уже числится брокером (Börsenmakler) с местом проживания по адресу Halensee, Küstriner Straße 6.7.

После 1936 года сведений о семье Зак в немецких архивах не найдено. В списках жертв национал-социализма семьи Заков не обнаружено.

Надеюсь, что Софии и Иосифу Закам, а также и их сыну (который упоминался выше  как А.Зак) удалось покинуть Германию своевременно...

Где покоится мой дед Адольф Якобсон, скончавшийся в 1925 году (скорее всего в Берлине), мне узнать так и не удалось

Дом в Берлине не сохранился. Он был разрушен в феврале 1944 года при бомбежке. Это нам сообщил сын режиссера Тренкера, д-р Люис Фердинанд Тренкер, проживающий в Италии, к которому мы обратились в надежде что-либо дополнительно прояснить. Но ему в 1936 году было всего три года и он, естественно, ничего не помнил.

В 2007 году мне с женой удалось пару дней провести в Берлине, и первым делом мы отыскали улицу Dernburgstraße, которая проходит вдоль западного берега озера Lietzensee. Она находится между станциями S-Bahn „Berlin Messe Nord“ и „Berlin Westkreuz“. 


Терасса на Dernburgplatz, которая расположена в южной части западного берега озера Lietzensee. Где-то совсем близко, примерно в сорока-шестидесяти метрах от этого места, находился дом Заков.


Трудно передать то чувство, которое я испытывал, отдавая дань памяти близким мне родственникам, которых я никогда не видел и ещё совсем недавно даже ничего о них не знал.

О семье другой старшей сестры отца, Марии Адольфовны Нурок-Якобсон, мне узнать ничего не удалось. Все сведения обрывались на дореволюционном периоде. В связи с этим вполне вероятно, что и они уехали за пределы России и там следы их затерялись.

Я думаю, что отец не рассказывал о них, да и о многом другом из опасений непредсказуемых последствий. Он, я думаю, хорошо представлял себе условия в СССР того времени, особенно в тридцатых годах прошлого столетия. Но о том, что происходило тогда в Германии, он мог узнать только из официальной информации.

Прошло время. Сменились поколения. Изменились условия жизни. Но не смотря коммуникационный прогресс, разорванные, утраченные и потерявшие свое былое значение родственные связи восстановить уже практически невозможно.


***

Я себя отношу к третьему поколению, начиная с семей Якобсон и Натанзон. Из первого поколения в живых я застал только бабушку Марию Яковлевну Чердакову-Натанзон. Известно, но не подтверждено документально, что мой прадед, Яков Чердак, имел семерых детей – четверых сыновей и трех дочерей, через них имел он весьма обильное и разветвленное потомство. Детьми Яков обзавелся в средине ХlХ столетия и, если я не ошибаюсь, моя бабушка Мария (Малка) была самой младшей его дочерью.

Мария Яковлевна Чердакова родилась в 1863 году на Украине, в Херсонской губернии. Примерно в 19 лет она вышла замуж и стала по мужу Натанзон (в некоторых документах – Натансон). С них я и веду отсчет поколений. По семейной легенде, в молодости она отличалась своенравным характером, любознательностью и повышенной энергией. Многие из своих черт она передала и своим детям.

 

М.Я.Натанзон, 1892 год

 



Но главой семьи, мне кажется, всё же был Абрам Леонтьевич Натанзон, числившийся херсонским мещанином, профессиональный музыкант, ученик профессора Бергмейера, исполнитель и по призванию – хороший педагог.

 

А.Л.Натанзон,

1892 год

 

В семье Натанзон было пятеро детей: Исаак, Фанни, Мария, Зинаида и Елизавета. Все они получили музыкальное образование в Николаевских музыкальных классах, где преподавал их отец со дня основания этого учебного заведения Николаевское Отделение Императорского Русского музыкального общества было основано в Николаеве в 1892 году, и тогда же при нём были открыты эти музыкальные классы, преобразованные с сентября 1900 года в музыкальное училище с научными общеобразовательными классами.

Инициатива в реорганизации классов в училище принадлежала А.Л.Натанзону и его сподвижнику И.И.Карбульке. Заслуги деда в развитии музыкального образования в Николаеве были высоко оценены: 6-го мая 1904 года «...по всеподданейшему докладу господина Министра внутренних дел... последовало соизволение на награждение преподавателя А.Л.Натанзона званием ЛИЧНОГО ПОЧЕТНОГО ГРАЖДАНИНА...».

Было время, когда музыкальному образованию в России уделялось большое внимание. Этому свидетельством являлось создание во второй половине ХIХ столетия Императорского Русского музыкального общества (ИРМО) под покровительством императорской фамилии. Задачей ИРМО являлось содействие распространению музыкального образования, приобщению широкой публики к серьёзной музыке и «поощрению отечественных талантов».

С этой целью А.Л.Натанзон не только преподавал, но и активно участвовал в концертной деятельности Николаевского отделения ИРМО. В библиотеке Санкт-Петербургской консерватории сохранились документы Николаевского отделения. Так, в частности, в афише от 3-го февраля 1899 года упоминается А.Л.Натанзон как один из исполнителей трио для фортепьяно, скрипки и виолончели А.Аренского, а также как исполнитель сольных фрагментов из концерта Г. Венявского. Кроме того в концертах в НО ИРМО исполнялись классические произведения в аранжировке Абрама Леонтьевича.

О высоком уровне профессиональной подготовки выпускников Николаевского музыкального училища свидетельствовало то, что многие из них поступали и продолжали учиться в лучших консерваториях страны. Но время требовало обновления.

После февральской революции 1917 года А.Л.Натанзон в составе художественного совета музыкального училища встал на сторону коллектива реформаторов и на этой почве вступил даже в конфликт со своим бывшем соратником И.И.Карбулькой. Возникший конфликт дед переживал очень сильно, и это подорвало его здоровье.

Абрам Леонтьевич Натанзон, мой дед, отец моей мамы, скончался в 1919 году в возрасте 57 лет и похоронен в Николаеве.

После Октябрьской революции Императорское РМО прекратило свое существование. Вопрос о его воссоздании в Санкт-Петербурге возник совсем недавно.


***

Я не берусь оценивать события, происходившие в тот период на Украине и, в частности, в Николаеве. Известно из истории, что революция 1918 года вывела Германию из Первой мировой войны, а это привело к завершению немецкой оккупации украинских земель. Но ещё раньше Великобритания и Франция разделили на сферы влияния территории России, через которые проходили фронты. В зону французской ответственности отошла Украина к северу от Черного моря. По мере того, как немецкие войска начали покидать Украину, в конце 1918 – начале 1919 годов десанты Антанты начали занимать северочерноморские порты. В этой зоне оказался и город Николаев. Французские войска, усиленные подразделениями греческой армии, в начале февраля 1919 года взяли под свой контроль Херсон и Николаев. Командующий французской десантной дивизии генерал Ансельм в своем приказе объявил: «Франция и союзники пришли в Россию, чтобы дать возможность всем факторам доброй воли и патриотизма восстановить порядок в крае».

Но о каком порядке можно было говорить, когда по всей стране уже пылает гражданская война! Тут и «красные», и «белые», и «зелёные»... Не сомневаюсь, что основная масса мирных жителей совершенно не представляла себе, кто с кем воюет и за что. За что бьётся «Всевеликое Войско Донское», Добровольческая армия, Красная армия, партизанские армии Григорьева и Нестора Махно, которые то за красных, то за белых. А тут ещё крестьянские восстания, вызванные продразверсткой, военный коммунизм, террор, расстрелы, грабеж, погромы... И конца этому не видно.

Так вот, трудно поверить, что в такой обстановке можно было выяснить положение животноводства на Украине и «какие продукты могли бы быть в настоящее время импортированы из Украины в Россию». Как выполнил отец задание Наркомата Внешторга, мне установить не удалось, как и многое другое именно в этот отрезок времени.

Попробую построить свою версию событий, происходивших в семье Натанзон и моих будущих родителей:

Абрам Леонтьевич серьезно болен, и у его постели собирается вся семья. Зина прерывает занятия в консерватории и едет в Николаев. Станислав, обеспокоенный отсутствием вестей от неё, добивается разрешения на выезд на Украину. Решается вопрос об их женитьбе и рассматривается перспектива переезда семьи в Петроград (к тому времени в Петрограде уже обосновалась Мария – средняя дочь, муж которой получил назначение на один из петроградских заводов). Елизавета, младшая дочь, уже замужем и живет в Москве. Старший сын Исаак, окончив петербургскую консерваторию, приехал на родину, но готов вернуться в Петроград. Муж старшей дочери Фанни, военврач, погибает, и она с маленькой дочкой, братом и Марией Яковлевной решается переезжать в Петроград. Станислав, мой будущий отец, готов помочь с переездом и устройством на новом месте. Когда не стало Абрама Леонтьевича, его семью уже ничто не удерживало в Николаеве, и переезд в Петроград был решен.


***

Даты, когда поженились мои родители, мне установить не удалось. Не сохранилось никаких документов. Единственное, что подтверждает мои предположения, так это материалы архива консерватории. В 1917 году Зина Натанзон прервала, а 1920 году восстановила учебу в Петроградской консерватории, но уже как Зинаида Якобсон.

 

Зинаида Натанзон,

1910

 

В юности моя мама была очень привлекательна и, зная это, она умела себя показать, а это не оставалось без внимания и поощрялось. Один из полученных ею призов с гравировкой «За скромный и изящный туалет» стал нашей семейной реликвией. Характерно, что все свои наряды она шила сама. Вообще её отличали любовь к рукоделию и хороший вкус. Я не помню, чтобы в детстве мне и брату покупалась одежда. Мама почти полностью нас одевала. Закончив под руководством своего отца музыкальное училище и получив законченное среднее образование в Николаевской женской гимназии, Зина без проблем поступила в Петербургскую консерваторию.

Судя по консерваторским документам того времени, она в своих успехах значилась на уровне выше среднего. Так называемая «годичная отметка преподающего», как указано в последней экзаменационной ведомости, была «четыре с половиной».

В документах сохранилась приписка в этой ведомости, сделанная профессором В.К.Крюгером против фамилии Натанзон-Якобсон: «Последнее время очень старательна, 3 года отсутствовала». Окончание Зинаидой Якобсон оркестрового отделения консерватории подтверждено Свидетельством №1525 от 8 июля 1922 года с присвоением квалификации «скрипача». Переезд маминой родни из Николаева пришелся именно на это время, и квартира на Блохина стала промежуточным пунктом расселения. Здесь успели пожить почти все наши николаевские родственники. Квартира тогда была ещё большой, и мои родители принимали не только родственников, но и друзей. Так, мне известно, что в 1926 году, по возвращении из Норвегии, в этом доме какое-то время жила семья писателя Михаила Алексеевича Дьяконова, одного из папиных друзей-сослуживцев ещё по Азовско-Донскому коммерческому банку.

В этот период мама нигде не работала. Но занимаясь домашним хозяйством, она постоянно поддерживала профессиональные навыки и периодически подрабатывала в кинотеатрах поближе к дому, озвучивая немые фильмы или играя в оркестрах перед сеансами. В 1926 году она родила моего брата, которого в честь одного из дедов назвали Адольфом. Через два с половиной года родился я. Звали нас Адик и Эдик.

 Наша семья в 1931 году

С переходом отца на преподавательскую работу мама заняла достойное место в большом симфоническом оркестре под руководством дирижера Бугаенко. Этот коллектив выступал в центральных кинотеатрах Ленинграда, не уступая в популярности джазу Якова Скоморовского. Оркестру Бугаенко представляли площадки для выступлений такие кинотеатры, как «Баррикада», «Титан», «Художественный» и «Колизей», располагавшиеся в самом центре, на Невском проспекте.

Особенно мне запомнились периоды летних гастролей. Оркестр выступал в курортах Сестрорецка, Старой Руссы и «Хилово» с программой классической популярной музыки.

К столетию со дня смерти А.С.Пушкина в 1937 году оркестр Бугаенко выступал в памятных мероприятиях, которые проводились очень широко и красочно. Огромное впечатление у меня оставил большой концерт оркестра с маминым участием в Камероновой галерее Екатерининского парка города Пушкин. Маме приходилось работать, потому что заработка отца явно не хватало. Да и её зарплата проблемы не решала. Я, конечно, в финансовых делах тогда не ориентировался, да и они меня не очень интересовали, так как на мороженое мне никогда не отказывали.

Но то, что наша семья испытывала материальные затруднения, периодически проявлялось в том, что родители время от времени обращались за помощью в «Торгсин», куда уплывали семейные драгоценности в обмен на продукты.

В один прекрасный день 1936 года, вернувшись с летнего отдыха, обнаружилось отсутствие старой столовой мебели мореного дуба. Вместо большого стола на 12 персон, кожаных стульев с высокими спинками и двух посудных буфетов в нашей столовой стоял простой круглый стол, который показан на фотографии того периода. Больше всего меня и брата огорчило отсутствие напольных часов с бронзовыми гирями и циферблатом. Было время, когда мы умудрялись прятаться внутри них. Стояли эти часы между дверью и большой кафельной печью, а тут, на фото, на их месте оказались простые «ходики».

 

Наша столовая.

Адольф, мама и я,

1936 год


Наша квартира постепенно сокращалась. К тому времени, которое я помню, из неё уже было сделано три квартиры, но в нашей «урезанной» квартире ещё оставались 4 комнаты, а ещё через пару лет она уже превратилась в коммунальную. Произошло так называемое «уплотнение», и на одну комнату у нас стало меньше. А после войны и вот эта комната-столовая (на фото) уже стала не нашей...

О моей маме я уже писал в предыдущих повествованиях и встречаться с ней мы ещё будем.


***

По-разному сложились судьбы маминых брата и сестер. Старший из них, Исаак, как и всё второе поколение (в моем определении) семьи Натанзон, прошёл через Николаевское музыкальное училище, но в Петербургскую консерваторию он поступил только в возрасте 26 лет в 1911 году. Высшее музыкальное образование он завершил по классу виолончели профессора Аббиате в 1916 г..

 

Исаак Натанзон, 1916 г.

 

В 1924 году вместе с женой Марией Исааковной (Пальчик) и ее близкими (матерью Анной Вениаминовной и сестрой Бертой Исааковной) некоторое время жил у нас на улице Блохина. Позже, ориентировочно до 1935г., семья проживала в Ленинграде (интересно, что в период с 1924-го и до конца 1926 года Берта Исааковна Пальчик работала счетоводом в Северо-Западной Областной Конторе Всероссийского Кожевенного Синдиката, где тогда «управляющим делами», практически руководителем, был мой отец). В середине 30-х годов Исаак выехал на работу в Узбекистан. В ташкентской консерватории он вел курс игры на виолончели и преподавал ряд других специальных предметов, совмещая эту работу с преподаванием в школе-десятилетке при консерватории и в музыкальном училище. Был период, когда он работал в Наманганском музыкальном училище. После войны 1941-1945г.г. Исаак Абрамович и Мария Исааковна вернулись в Ленинград и поселились на ул. Рылеева у Берты Исааковны, сестры Марии Исааковны.

Исаак Абрамович скончался в начале 50-х годов, не оставив потомков. Колено с фамилией Натанзон перестало существовать.

Короткую и непростую жизнь прожила старшая мамина сестра Фанни. У неё также были музыкальные наклонности. Благодаря своим успехам она стала стипендиатом премии имени Петра Ильича Чайковского по классу рояля ещё будучи ученицей Николаевских музыкальных классов. Параллельно она училась и в 1905 году окончила Николаевскую Мариинскую женскую гимназию. Через пять лет она вышла замуж за студента-медика Якова Гольдфарба. В 1912 году у них родилась дочь, которой дали то же имя Фанни (в семье же она была больше известна как Фаина, или просто Фака). Это была самая старшая моя двоюродная сестра. Яков Гольдфарб был участником 1-ой мировой войны в качестве начальника подвижного лазарета Российского общества Красного Креста. В гражданской войне принял сторону Советов и возглавлял военно-полевой госпиталь Красной Армии. Яков скончался на фронте от сыпного тифа.

Фанни с дочкой также переехала в Петроград, где, как и другие родственники, на первое время поселилась на улице Блохина. В 1924 году она вышла замуж за Василия Петровича Скарлата, и они получили жильё в большой коммунальной квартире на улице Рентгена.

На их знакомстве и женитьбе, вполне вероятно, сказались пересечения и контакты служебного характера по работе моего отца и Скарлата. Они практически в одно и то же время служили в Наркомате Внешней Торговли. Потом Скарлат трудился в Тресте Кожевенной Промышленности, входившем в систему Северо-Западного отделения Кожевенного Синдиката. Позже, примерно в 1930-1934 годах, он занимал одну из руководящих должностей на Сестрорецком инструментальном заводе.

 

 

Скарлат и Фанни,

1926 г.

 

В 1926 году у Фанни Абрамовны и Василия Петровича родился сын Анатолий, мой двоюродный брат. Мы с ним были очень дружны. О его трагической судьбе я уже писал и, возможно, дополню позже.

Фанни Абрамовна Натанзон-Гольдфарб-Скарлат скончалась в возрасте 45 лет после тяжелой болезни. Похоронена в Ленинграде.

Василий Петрович Скарлат, забрав Толика, через некоторое время после смерти Фанни переехал в Москву, где три года проработал на заводе «Калибр» в должности начальника планово-производственного отдела. По обвинению в "контрреволюционной деятельности" 14-го января 1938г. он был арестован. Толик остался в Москве с мачехой.

27-го февраля "тройкой" при УНКВД по Московской области В.П. Скарлат приговорен к расстрелу. Он похоронен в пос. Бутово Московской области. 9-го апреля 1956 года он был полностью реабилитирован.

Ещё одна из сестер, Мария, была на два года младше Фанни и на два года старше моей мамы. Жизнь у неё начиналась так же, как и у остальных сестер, включая музыкальное образование, но стать профессиональным музыкантом, судя по всему, желания у неё не было.

В 21 год она вышла замуж за Иосифа Бернгардовича Яффу, который тогда уже работал в Петербурге на Металлическом заводе в должности инженера-механика. В 1917 году Мария с семьёй переехала в Нижний Новгород. К тому времени у них было уже двое детей: дочь Татьяна (родилась 23 января 1914 года) и сын Бернгард (21 декабря 1915 года). Вместе с Факой Гольдфарб это были представители старшей группы третьего поколения нашей семейной родословной, а младшая группа третьего поколения родилась в 1926-1928 годах).

 

Мария Яффа,

1915 г.

 

В 1919 году Иосиф Яффа получил назначение на должность главного инженера на завод имени Ленина в Саратове. В 1925г. семья вернулась в Ленинград, глава семьи вступил в должность начальника планово-производственного отдела на заводе «Красный Путиловец». Семья Яффа поселилась на проспекте Карла Либкнехта (ныне – Большом проспекте Петроградской стороны, в четырех трамвайных остановках от улицы Блохина). Несчастье не миновало и эту семью: в конце 1927 года скоропостижно скончался Иосиф Бернгардович Яффа. Мария, занимавшаяся ранее домашним хозяйством, вынуждена была поступить на работу в медсанчасть завода «Красный Путиловец» в качестве медсестры (пригодился опыт сестры милосердия времен войны). Позже, в 1938 году она перешла на работу в Ленинградский Институт Точной Механики и Оптики (ЛИТМО).

Мне очень нравилось бывать у тёти Муси (так мы звали Марию Абрамовну), особенно в праздничные дни. У них в угловой комнате был балкон, с которого просматривался почти весь Большой проспект, от Тучкова моста до площади Льва Толстого. Интересно было наблюдать с высоты птичьего полета за красочным многолюдным праздничным шествием, которое продолжалось два, а то и три часа. Здесь проходили в сторону Дворцовой площади колонны демонстрантов двух районов.

Мария Яковлевна (моя бабушка), мать Марии Абрамовны, очень любила здесь бывать. Этот дом был для нее на первом месте после дома по ул.Блохина.

В 1942 году, будучи уже в крайне тяжелом состоянии от голода, Мария Абрамовна вместе с дочерью Татьяной и её малолетними детьми эвакуировалась из блокадного города, но до места назначения не доехала. Её в пути сняли с поезда, и где она умерла, так и осталось неизвестным.

Самая младшая дочь в семье Натанзон, Елизавета, под руководством и при участия своего отца получила хорошее музыкальное образование, как её брат и сестры. Особенно увлекалась игрой на фортепиано. С детства у Лизы проявлялись артистические наклонности и интерес к богемному образу жизни. При наших встречах она рассказывала мне, что в юном возрасте пробовала себя в киносъемках еще немых фильмов. Имели место и эпизоды её участия в съемках фильмов с Верой Холодной.

В молодости Елизавета (моя любимая тётя Лиза) увлеклась талантливым артистом  Борисом Глубоковским и вышла за него замуж. Брак оказался непрочным, и они вскоре расстались, но тётя Лиза сохранила фамилию Глубоковской до конца своей жизни  (Борис Александрович Глубоковский, актер, режиссер, драматург, журналист, заключенный Соловецкого лагеря особого назначения СЛОН – известная личность в области театральной деятельности, реабилитированный, но окончивший свою жизнь трагически в начале тридцатых годов).

Из семьи Натанзон тётя Лиза была единственной, кто обосновался в Москве после переезда из Николаева.

В начале 20-х годов тётя Лиза вышла замуж за профессионального музыканта, скрипача Сергея Николаевича Дорна,с которым прожила всю свою жизнь. Сергей Николаевич был участником первой мировой и гражданской войн. В период, когда немецко-фашистские войска были под Москвой (октябрь-декабрь 1941 года), он был в рядах ополченцев, защищавших город.

 

 

Тётя Лиза и дядя Сережа.

Ориентировочно – 1960 год.

 

Единственным ребенком в семье был сын Михаил, которому была предоставлена широкая возможность свободы общения и действий. Он с малых лет отличался высоким уровнем самостоятельности.

Елизавета Абрамовна (или Аркадьевна, как её называли при внешнем общении) давала уроки игры на фортепиано. Её учениками в основном были дети состоятельных родителей. Одно время он даже занималась с детьми маршала С.М.Буденного.

Более 40 лет семья Дорна жила в почти деревенском, очень дряхлом двухэтажном деревянном доме недалеко от Рижского вокзала в маленьких комнатушках коммуналки, постоянно подвергаясь надругательствам соседей за еврейско-немецкое происхождение, а позже еще и как родителей репрессированного «врага народа» т. е. сына, арестованного по сфабрикованному навету (По начертанию свыше Михаил повторил частично судьбу Бориса Глубоковского. Он был неплохим сыном, но своими неординарными поступками причинял своим родителям достаточно много хлопот и горя). Только в 60-х годах, в связи со сносом ветхих строений и застройкой района, они получили однокомнатную квартиру недалеко от проспекта Мира, ближе к ВДНХ. Немного раньше тётя Лиза перенесла тяжелую операцию и работать уже больше не могла. В конце 1970 года она скончалась. Дядя Сережа пережил её на пять лет. Похоронены они в Москве на Пятницком кладбище.


***

Из предыдущего видно, что дальнейший процесс изучения моей родословной принимает несколько однобокий характер. Уже после второго поколения стало очевидно, что по одной из двух ветвей дальнейший поиск захлебнулся. Буду продолжать свое повествование о третьем поколении, к которому отношу и себя, в форме судеб моих двоюродных сестер и братьев, а также родного брата, с разделением на две возрастных группы рождения 1912-1915 и 1926-1928 годов.

Самой старшей в первой возрастной группе была Фаина Гольдфарб. В 1924 году она уже жила в Ленинграде.

Когда ей исполнилось 18 лет, она закончила школу, известную как «Петершуле», и тут же вышла замуж. В 1934 году она родила дочь Марину, а через два года их брак распался. Но матерью-одиночкой она пробыла недолго и вскоре вышла замуж вторично. Виктор Антонович Сидоренко удочерил Марину, а в 1937 году в семье Сидоренко родился сын Андрей. Жили они в коммунальной квартире на улице Рентгена в двух комнатах, доставшихся Фаине по наследству. Незадолго до войны им удалось немного улучшить свои жилищные условия, и они переехали на Кировский проспект, вблизи площади Льва Толстого.

 

Фаина Сидоренко



Виктор Антонович, работавший на инженерных должностях на производившем средства связи заводе, мог воспользоваться освобождением от призыва, но с первых же дней войны ушел на фронт и до 1944 года находился в действующей армии, преимущественно на Волховском фронте. В боях по ликвидации блокады Ленинграда он был ранен и проходил лечение в глубоком тылу, в Новосибирской области. По стечению обстоятельств Фака с детьми была эвакуирована в эти же места и работала в одном из сел колхозным счетоводом.

 

В.А.Сидоренко

 

После выписки из госпиталя в звании капитана  Виктор Антонович бы направлен для дальнейшей службы в военкомат города Сталинска, где он получил возможность объединиться со своей семьей.

Из-за войны и блокады были разорваны все наши родственные связи. Живя в Ленинграде в одном районе, в отдалении друг от друга на расстоянии всего четырех трамвайных остановок, мы ничего не знали о наших близких. Мы не могли общаться. Транспорт и телефон не работали, а преодоление в мороз расстояния в полтора километра в один только конец по сугробам или скользкому накатанному снегу представлялось непреодолимым препятствием. Мы как могли берегли свои силы, которых хватало только на заготовку дров, воды и вылазку за хлебом. Я помню, что у меня были периоды какого-то тупого оцепенения. Вот именно в такой момент я сидел у «буржуйки» и как сквозь сон слышал какой-то разговор. Позже до меня дошло, что приезжал офицер с фронта, от Виктора Антоновича, и даже что-то нам привез.

Уже ближе к концу войны наши связи стали восстанавливаться. Началось это в Сталинске. Связующим звеном оказался дядя Исаак, который тогда жил в Ташкенте. С его помощью был перепиской установлен контакт не только с семьёй Сидоренко, но и с семьёй Татьяны Яффа, которая вместе с детьми оказалась также в Новосибирской области. Таким образом было положено начало восстановлению родственных связей. Благодаря служебному положению Виктора Антоновича семья Сидоренко получила квартиру на одной из центральных улиц в Соцгороде, параллельной улице Энтузиастов, на которой жили мы. Это позволило нам встречаться и достаточно часто видеться. Семья Сидоренко прошла войну без потерь, и в честь этого на десятый день после торжества Дня Победы у них родился второй сын, Александр. Вскоре после демобилизации Виктора Антоновича в 1945 году в чине капитана семья вернулась в Ленинград в свою квартиру на Кировском проспекте. После этого они ещё дважды переезжали и с 1973 года жили на Васильевском острове. Фаина Яковлевна посвятила себя воспитанию детей и работала нерегулярно. Весь остальной период трудовой деятельности Виктора Антоновича Сидоренко был отдан Государственному институту прикладной химии (ГИПХ), известному работами в области создания топлива для реактивных двигателей.

(Уже прошло два года, как ГИПХ, расположенный в центре Ленинграда, спешно снесен под предлогом вынесения его лабораторий за черту города, и на его месте высятся горы строительного мусора. Предполагалось на этом престижном месте соорудить комплекс строений для размещения верховного и арбитражного судов, перебазировав их из Москвы, но в последнее время ничего о строительстве не известно. Возможно, власти прислушаются к мнению горожан, настаивающих на создании на этом месте парковой зоны, которой так не хватает в центральных районах, и найдут другое место для судейского комплекса).

Фаина Яковлевна Сидоренко скончалась после тяжелой болезни в возрасте 66 лет, а Виктор Антонович Сидоренко её пережил на четыре года. Похоронены они в Ленинграде.

 

Вторая моя двоюродная сестра, Татьяна Яффа, первая из моих родственников, родившихся в Петербурге, уже с трех лет побывала в Нижнем Новгороде и в Саратове, где работал отец. В 1925 году вернулась в Ленинград, где после окончания школы и окончив специальные курсы приобрела квалификацию чертёжника-конструктора. В  1931 году начала свою трудовую деятельность на машиностроительном заводе № 23. Через год она перешла на завод текстильного машиностроения «Вулкан», а в 1935 году уже работала как чертежник-конструктор в институте «Полиграфмашпроект».

 

Татьяна Яффа

 

В этот же период вышла замуж, но семейная жизнь продолжалась недолго. Муж, Эфроим Яковлевич Любович, в самом начале войны ушел добровольцем в армию и уже 3 ноября 1941 года погиб на фронте, оставив сиротами двоих детей: четырехлетнего Якова и двухлетнюю Эллу. Татьяна, как и многие женщины в это самое тяжелое время, освоила профессию токаря и проработала у станка до тех пор, пока её с малолетними детьми не эвакуировали из Ленинграда. Уезжали они вчетвером, а приехали дети к месту назначения только с мамой. Бабушка, Мария Абрамовна (моя тётя), скончалась в пути, и поиски её в дальнейшем не дали никаких результатов. Волею судеб Татьяна с детьми оказалась в Новосибирской области, достаточно близко от Сталинска, в районе города Белово. Больше года она проработала в колхозе и только в ноябре 1943 года получила возможность устроиться на работу в районном центре в должности техника вагоноремонтных мастерских Томской железной дороги. В этот период нам удалось установить связь, и Татьяна несколько раз приезжала в Сталинск. Летом 1945 года Татьяна с детьми на пару месяцев раньше нас вернулась в Ленинград в старую квартиру на Моховой и устроилась по специальности в Ленинградский филиал НИИПОЛИГРАФМАШ, где проработала до конца своей жизни.

Блокада, переживания и тяжелый труд подорвали здоровье Татьяны Иосифовны. Она скончалась в возрасте 53-х лет. Похоронена в Ленинграде.

 

Бернгард Яффа, родной брат Татьяны, родился в Петрограде. В раннем детстве он, как и сестра, побывал вместе с родителями в Нижнем Новгороде и в Саратове, а в 1925 году вернулcя в Ленинград. После семилетки, в 1931 году, поступил в школу Ф.З.У. при заводе им. Макса Гельца (в дальнейшем переименованного в «Линотип» и позже в «Ленполиграфмаш). Получил специальность слесаря-инструментальщика и с 1933 по 1935 г. работал в инструментальном цехе этого завода до поступления на механический факультет Ленинградского Политехнического института. Окончил институт в начале 1941 года и вернулся на завод, где был назначен начальником участка.

 

Бернгард Яффа

 

Через неделю после начала войны был призван в армию. Прошел курс обучения в Академии Бронетанковых Войск им. Сталина в Москве по специальности Военный инженер-механик технических войск и с июня 1942 года находился на различных фронтах в действующей армии. В первых числах мая 1945 года участвовал в броске танковой бригады из-под Кенигсберга на освобождение Праги. В последний период войны был в должности помощника командира танкового полка по технической части. Прослужив в общей сложности почти пять лет, демобилизовался в феврале 1946 г. в звании инженер-капитана и уже с марта вернулся к своей мирной профессии на «Ленполиграфмаш», где в должности старшего инженера-конструктора проработал до последних дней своей жизни. Мне в одно время довелось принимать небольшое участие в его разработке конструкции папиросной линии. (Двадцать лет спустя, когда я выполнял задание главка на модернизацию этой линии, мне попались в руки чертежи, подписанные мной и им. Вот и такие, оказываются, бывают пересечения).

Первая женитьба военного времени у Бернгарда была кратковременным эпизодом. Второй раз Бернгард (в домашнем кругу – Бебик) женился на Лидии Сергеевне Черкасской. (В 1951 году я поступал в институт, и у меня были большие опасения по предстоящему экзамену по математике. Лидия Сергеевна тогда преподавала этот предмет в «Техноложке» и предлагала мне свою помощь, но я понадеялся на авось и каким то чудом проскочил. А потом мне уже было не до математики). Союз Бернгарда Иосифовича и Лидии Сергеевны был счастливым и принес им в 1953 году дочурку Машеньку. К сожалению, семейное счастье не было продолжительным. В 1963 году обострились последствия тяжелой контузии, полученной Бебиком на фронте, а болезнь ещё усугубило и серьезное нервное потрясение, вызванное провокационными интригами на работе. Он скончался, не дожив даже до 50 лет. Лидия Сергеевна пережила его на 25 лет, а в прошлом году в автомобильной катастрофе на шоссе Санкт-Петербург — Москва в Тосненском районе трагически погибла их дочь, Мария Бернгардовна.

Бернгард Иосифович Яффа, жена и дочь похоронены на Серафимовском кладбище в Приморском районе Санкт -Петербурга.


***

Первым по возрасту во второй группе третьего поколения (1926-1928 годов рождения) был мой родной брат Адольф. Он родился в Ленинграде, где и прожил всю свою жизнь  (кроме периода эвакуации). Окончив восьмой класс, в 1941 году он поступил в Ленинградский Техникум Промышленного Транспорта (ЛТПТ), с которым в конце августа 1942 года вместе со мной и мамой эвакуировался в г. Сталинск (Новокузнецк Кемеровской области). В июле 1945 г., после окончания техникума, вернулся в Ленинград и поступил в Ленинградский Институт Точной Механики и Оптики (ЛИТМО). Больше года жил в общежитии института на Невском, 180. После второго курса вынужден был начать работать и перешел на вечернее отделение Ленинградского Института Инженеров Железнодорожного Транспорта (ЛИИЖТ), которое закончил защитой дипломного проекта на тему «Механизация разгрузки сыпучих материалов из подвижного состава железнодорожного транспорта».

 

Адольф Якобсон

 

С 1948г. Адольф проработал в системе Министерства Судостроительной Промышленности без малого 50 лет, начиная с должности инженера-конструктора, а позже – руководителем сектора в области создания средств механизации корабельного оснащения.

Первое время он трудился в ЦКБ-18, а после реорганизаций – и в других родственных судостроительных организациях по созданию оборудования современных подводных лодок для военно-морского флота. Курировал реализацию разработок в Комсомольске-на-Амуре, Николаеве и на ряде других судостроительных заводов СССР. Участвовал в различных этапах строительства и испытаний кораблей и создаваемого с его участием оборудования, а также в сдаче его заказчику.

В 1956 г. Адольф женился на Инне Яковлевне Федоровой, которая всю свою трудовую деятельность посвятила медицине. Семья вырастила сына, названного в честь деда Станиславом, но принявшего при совершеннолетии фамилию Федоров. До 1972 года семья Адольфа и моя семьи проживали в старой коммунальной квартире на улице Блохина, занимая по одной из двух комнат, «отвоеванных» после возвращения из эвакуации. Позже Адольф получил возможность приобрести небольшую кооперативную квартиру на улице Шаумяна. Улучшив свои жилищные условия, он позволил этим улучшить и условия для моей семьи. Разъехавшись, мы несколько отдалились друг от друга и редко виделись. Это усугублялось ещё нашей чрезмерной занятостью и различным кругом общения и интересов.

Адольф Станиславович Якобсон скончался в 2000 году. Основной причиной была болезнь Паркинсона. Через некоторое время скончалась и жена. Похоронены они на старом Шуваловском кладбище в Санкт-Петербурге.

 

Михаил Сергеевич Дорн, сын тёти Лизы и дяди Сережи, наш двоюродный брат, был младше Адольфа ровно на три месяца. Он вырос и учился в школе в сохранившемся еще с дореволюционных времен районе старой «деревянной» Москвы, на Средней Переяславской улице. Это довольно обширное пространство долго напоминало большую деревню, спрятавшуюся за рядом многоэтажных домов новой застройки вдоль Большой Мещанской (проспекта Мира). Там было царство дворовой вольницы. Еще в детстве, пользуясь достаточной свободой от опеки родителей, Михаил отличался от своих сверстников инициативой и повышенной активностью. Но эта активность иногда оказывалась на грани дозволенной. Михаил женился сравнительно рано. Его жена, Ирина Надеждина, отличалась эффектной внешностью и весьма эксцентричной натурой. В этом плане, на мой взгляд, супруги были очень похожи. В 1948 году у них родился сын Андрей, но вскоре по сфабрикованному ложному доносу Михаил был арестован и осужден на 10 лет по пресловутой 58-й статье. Находясь под следствием на Лубянке и в заключении в Воркуте, он прошел все стадии: от выколачивания «показаний» до выяснения отношений с главарями уголовного сообщества, но  преодолев всё это, добился признания в лагерном мире как личность. Сразу после его ареста жена Ирина оформила с ним развод, а это не могло не отразиться на их дальнейших взаимоотношениях. Пребывание в заключении оказало определенное влияние на его выбор дальнейшего жизненного пути, т.к. именно там ему довелось, помимо всех лагерных мерзостей, познакомиться и общаться с высокообразованными представителями науки и культуры из числа репрессированных, в том числе и с деятелями искусства.

 

Михаил Дорн

 

После шести лет заключения, в 1954 году, он был освобожден и полностью реабилитирован, но эти годы, принесшие много горя ему, его родителям и близким, не только его ожесточили, но и закалили. Вернувшись в Москву, Михаил полностью посвятил себя организаторской и административной деятельности в области зрелищного и концертного искусства, где заслужил себе высокую репутацию в занимаемых ответственных должностях.

Будучи уже в достаточно зрелом возрасте, Михаил женился вторично. Ольга была значительно младше Михаила. У них родилась дочь, которую назвали Марией. Но беды продолжали преследовать эту семью. В 2000 году Ольга Григорьевна в возрасте 47 лет скончалась. Михаил похоронил Ольгу на Пятницком кладбище рядом со своими  родителями.

Михаил не терпел одиночества. Он практически постоянно находился в богемной артистической обстановке. В числе его закадычных друзей были Ольга Аросева, Сергей Юрский и многие другие, включая такую талантливую «молодежь», как Андрей Миронов и Татьяна Егорова. Третья его жена, Римма, была ему хорошей поддержкой в последние годы его бурной жизни.

Михаил Сергеевич Дорн ушел из жизни в прошлом году и похоронен там же, где и его родители, на Пятницком кладбище. После его смерти в третьем поколении остался я один.

Анатолий Скарлатродился в Ленинграде. В раннем детстве Толик много общался с нами, мной и Адольфом, особенно летом в Сестрорецке под опекой бабушки, Марии Яковлевны.

 

Толик Скарлат

 

Это было ещё тогда, когда его отец, Василий Петрович, работал на Сестрорецком инструментальном заводе и имел там квартиру.

Где-то в 1934-1935 году он переехал вместе с отцом к его новой жене в Москву, но связи с Ленинградом Толик не терял и на школьные каникулы приезжал к своей сестре Фаине Яковлевне и посещал могилу своей матери. После ареста отца в 1937 году его жизнь с мачехой в Москве усложнилась, и поэтому, повзрослев, он незадолго до начала войны переехал в Ленинград и поступил в ремесленное училище (РУ). Чтобы не стеснять своих близких, он поселился в общежитии. В училище одевали и кормили. Это его устраивало. Самолюбие не позволяло ему навязывать себя родственникам. Скромность и дружелюбие сочеталось в нем с твердостью характера.

Когда Ленинград уже был в блокадном кольце, Толик наведывался к своим родственникам и старался держать их в курсе событий. В январе 1942 года он зашел на Блохина и сказал, что эвакуируется через Ладогу. Предполагалось, что группа пойдет на лыжах по льду. С тех пор его больше никто не видел. Ему не исполнилось тогда и шестнадцати лет...

В Сталинске, встретившись с его сестрой Факой, мы узнали, что и у неё тоже нет о Толике никаких сведений. Попытки что-то узнать ничего не дали. С годами мы смирились и стали считать Толика без вести пропавшим. В период блокады таких случаев было достаточно много, особенно зимой при переправах через Ладогу... (я писал уже об этом в главе 6 цикла «Блокада» и позволю себе вкратце повториться). В процессе работы над своими воспоминаниями я запрашивал «Красный Крест», писал в «Жди меня» и ещё много куда, но только из одного архива получил информацию, которая всколыхнула еще не совсем пропавшую надежду. В справке было сказано, что Анатолий Васильевич Скарлат «... был эвакуирован с училищем из Ленинграда 3 марта 1942 года в г. Гусь-Хрустальный...». Не буду перечислять, куда я обращался письменно и по телефону с просьбой сообщить мне любую информацию обэвакуированном из Ленинграда училище (именно училище, а не Толике). Ответы поступали как под копирку: сведения о таком ремесленном училище отсутствуют. Трудно поверить, что бесследно исчезла большая группа ребят и, определенно, сопровождавших эту группу преподавателей. Хотя – у нас всё возможно!

По моей просьбе внесены данные в «ИСС Книга Памяти г. Санкт-Петербург СКАРЛАТ Анатолий Васильевич, 1926 г.р. ДАТА СМЕРТИ: март 1942, АРХИВ:  Р-Н: ЦРГ».

***

Самым младшим в группе 1926-1928 годов третьего поколения был я. В том, что мной было написано ранее в цикле «Блокада» и в предыдущих частях «Пересечений», я стремился с большей достоверности представить мою персону, правда,  преимущественно в плане становления и производственно-общественной деятельности. Попробую теперь несколько дополнить свои воспоминания фрагментами из детства и тем, о чём ранее упомянуть не удалось.

Помню я себя, мне кажется, лет с четырех. Некоторые эпизоды дошкольного периода прочно врезались в память, хотя сами по себе они были ничем не примечательны.

Однажды я шёл с мамой по нашей улице в сторону Большого. Мама меня прихватила со двора, где у нас проходил «турнир на саблях», и я ещё не переключился. Она держала меня за руку. Придерживая левой рукой заткнутый за пояс красивый, с инкрустацией деревянный нож для разрезания бумаги, я произнес: «Мам, а у меня кинжал...». Почувствовав легкое пожатие, я поднял глаза и – о ужас, меня держала за руку не мама, а совершенно незнакомая женщина! Можно представить, что было у меня на лице... А мама шла сзади и смеялась. Это был первый, но далеко не последний  случай, когда я полностью отключался, погрузившись в мир своих ощущений.

Где-то в этом же возрасте я и Адик с большим удовольствием инсценировали Маршака «Мы — два брата, два птенца. Мы недавно из яйца...», а также использовали спинки стульев для кукольных представлений. Возможно, это было первое проявление нашего интереса к театру.

С детскими садами в те времена было сложно. Мама нас определила в группу, с которой занималась бонна-немка. У меня сохранилось такое ощущение, что я уже тогда владел разговорной немецкой речью и даже читал. Во всяком случае стихотворный рассказ Вильгельма Буша «Макс и Мориц» (Wilhelm Busch, „Max und Moritz“) я знал во всех семи эпизодах. Приехав в Германию я разыскал томик этого замечательного писателя и с большим удовлетворением убедился в том, что память детства меня не подвела (правда, это никак не отразилось на моем теперешнем знании языка).

Мне очень в детстве нравились праздничные дни. Повод для меня не имел никакого значения. Главным для меня был праздничный дух: ёлка, украшения, подарки и сервировка стола. Много гостей у нас никогда не бывало, максимум 10-12 человек вместе с нами. Особо изощренных блюд я не помню, но тому, как был накрыт стол,  придавалось большое значение. Мама об этом заботилась особо. Крахмальная белоснежная скатерть, разноцветные графины, прозрачные бокалы на тонких ножках и рюмки, продернутые в кольца салфетки, красивый сервиз и мельхиоровые приборы на специальных подставочках. Как правило, мама пекла к чаю пироги, и в этом случае к столу придвигался небольшой столик с самоваром. Над столом опускалась люстра с оранжевым абажуром, что создавало уютную, насыщенную теплом обстановку. Если праздник носил семейный или детский характер, то в застолье принимали участие и мы. Но вечер (не считая новогоднего) омрачался, бывало, тем, что в положенное время, как правило, детей отправляли спать. Это обстоятельство я обычно воспринимал с большой обидой и, уже лёжа в постели, засыпая, мысленно грозил родителям самой «жестокой местью».

 

Мама, бабушка и я, судя

по всему, при очередном обострении

кератита. Ориентировочно 1936 год.

 

 

 Я считался болезненным ребёнком, и с незапамятных времён в мой рацион были введены рыбий жир и хлористый кальций. Мало того, так ещё и при вспышках скрофулёзного кератита мне вводили в глаза мазь. Режим употребления этих снадобий был под жестким контролем. Особое усердие здесь проявляла бабушка, и тут уже было никак не уклониться.

Вообще бабушка старалась использовать любую возможность, чтобы заняться воспитанием внуков. Мне, как самому младшему, доставалось больше всех. Она умудрялась сделать так, чтобы я всегда с интересом был занят каким-нибудь полезным делом. Начиналось обычно с просьбы ей помочь, например, вдернуть нитку, а кончалось тем, что я научился штопать, а потом и строчить на машинке, вышивать, кашу варить и стирать. Очень многое мне пошло на пользу.

Читать и писать я научился рано. Очень любил рисовать, лепить и клеить. Помню, как вместе с мамой делали ёлочные украшения и разные макеты, к пасхе раскрашивал яйца. Мама очень хотела, чтобы я учился музыке, но ничего из этого не получилось. Музыкальный слух у меня отсутствовал начисто, да и гаммы, которые я слышал ежедневно, вызывали у меня отторжение. Меня интересовало совсем другое. Например, я с большим удовольствием изучал географические карты. Вместе с отцом я путешествовал по континентам и странам и без труда находил острова Борнео, Суматру и Яву. В этих случаях отец дополнял мои познания рассказами о флоре, фауне и истории этих островов. Задолго до школы я был знаком с красочно изданной дореволюционной «Детской энциклопедией», с «Жизнью животных» Брема, с Киплингом... Вообще я не помню, чтобы мне когда-нибудь было скучно. Я всё успевал, ведь дни тогда были такие длинные...

В первом классе я не учился, меня сразу приняли во второй. Но именно в это время у меня обнаружили в легких туберкулезные очаги и ярко выраженный лимфаденит... Вся моя школьная учеба пошла кувырком. Тут и больницы, и санатории, и профессор А.Ф.Тур, и домашний режим...


***

Я помню, в период блокады люди замерзали, гибли от вражеских снарядов и бомб, от истощения, от цинги и других болезней, но совершенно не помню, чтобы у меня был хотя бы насморк. Да, глаза меня беспокоили, но я не болел, не простужался, хотя и мерз, а в оттепель ходил с мокрыми ногами.

Когда же мы немножко освоились в эвакуации, у меня опять начались серьёзные проблемы с кератитом. Ещё в Сталинске мне пришлось полежать в больнице. В 1946 году, уже в Ленинграде, я больше месяца пробыл на лечении в глазной клинике. Тогда я просто не понимал, что с каждым обострением мое зрение ухудшалось. При чтении и вблизи я этого не замечал, но в кино приходилось брать билеты поближе. Чувствовал я это и в школе, когда приходилось всматриваться, щуриться, чтобы рассмотреть, что пишут на доске. Помутнение роговицы глаза исправить невозможно, но и соблюдать нормальный режим во избежание обострений в те времена было немыслимо. Десять с лишним послевоенных лет я работал и учился, или учился и работал. Единственным  человеком, который всё это понимал, была мама. Особенно в этот период наиболее проявилась её самоотверженность и внимание. Утратив в жестокие военные годы былые здоровье, энергию и в значительной степени работоспособность, она делала всё, чтобы не загружать меня и брата заботами о ней. Уже в 1947 году она имела право на пенсию, но пенсия в 60 рублей была ничтожной. У меня тогда оклад был в 500 рублей, но и этих денег хватало только на весьма скромное питание. Мама бралась за любую  доступную работу: в детских музыкальных школах в Ашхабаде, в Пскове, в Печорах. Не думаю, что она там шибко хорошо зарабатывала, но почти регулярно нам присылала  то курицу, то сало, то ещё что-нибудь такое, что мы не могли себе позволить покупать в Ленинграде. Послать что-нибудь маме при случае, когда немного заводились деньги, мне и брату не приходило в голову, да и «дыр» было достаточно. Позже, когда я окончил институт, женился и стал зарабатывать побольше, то и тогда не очень маме уделял внимание и чаще ограничивался небольшими подарками к торжественным дням. Я понял её самоотверженность, но спохватился поздно, мамы уже не было с нами. Она скончалась в 1973 году.


***

Женился же я, как и планировал, только после окончания института и когда почувствовал у себя более или менее прочную почву под ногами. (Кстати, Адольф женился чуть позже меня, примерно месяца через два). С Катей Смирновой мы были знакомы не меньше двух лет. До неё у меня были девушки, с которыми я дружил, которые мне нравились, но с которыми я не мог представить себе совместную жизнь (кроме одной, но это особый случай).

Осталось меньше года, как будет 60 лет нашей с Екатериной Павловной официально зарегистрированной совместной жизни. Годы пролетели. Всё было: и плохое, и хорошее, и у Кати, и у меня, и у нас вместе.

Как и многих, война застала семью Смирновых, жившую в Любани, врасплох. Уже 25 августа 1941 года, через два месяца и три дня после начала войны, Любань оказалась занятой немецкими войсками. А ещё через несколько дней – в 64 км. за линией фронта. Почти два года на оккупированной территории в Любани, и ещё почти два года – в принудительных работах в Латвии и в трудовом лагере в Силезии. После освобождения потребовался ещё почти год, чтобы вернуться. Пришлось участвовать в перегонке скота через Краков, Львов, в район Винницы. Пешком и на попутном транспорте, Катя с мамой добиралась в родные места. В эти годы в семье не обошлось и без потерь: умер от тифа младший брат, погиб отец...

 

Катя Смирнова,

1955 г.

 

Вернулись. Любань разбита. С трудом устроились с жильём. Работать негде, а обживаться нужно с нуля. Катя поступила на прядильно-ниточный комбинат имени Кирова, прошла краткосрочный курс обучения и освоила профессию контролёра. Накопив достаточный опыт и зарекомендовав себя в коллективе, Катя начала учиться на технолога текстильного производства в вечернем техникуме при комбинате.
Я и познакомился с Катей на комбинате, когда проходил там практику. У нас как-то быстро завязались тёплые, дружеские и искренние отношения. Меня многое на комбинате интересовало, и Катя меня знакомила не только с производством, но и с людьми. Так я познакомился с героем соцтруда Трофимовым, со старейшим тружеником, механиком производства Седовым, с начальником производства второй фабрики Коганом. Катя знакомила меня с техникой безопасности и, в частности, рассказала, как тогдашний директор, Мурсаев, потерял руку, показывая студентам, куда её нельзя совать на работающей трепальной машине.


Катя с мамой,

1958 год.


Совершенно естественно продолжились наши с Катей отношения и вне комбината. Она постепенно и мягко вошла в мою жизнь. В июле 1956 года мы зарегистрировали наши отношения, а через год с небольшим у нас родилась дочурка, которую мы назвали Тамарой.

Мама оставила работу, вернулась в Ленинград и активно включилась в уход за внучкой. Естественно, это очень нас выручило. Правда, мне пришлось брать работу на стороне,  чтобы не ущемлять себя в расходах, но деваться было некуда.

Через несколько месяцев у Адольфа родился сын, и нам уже в двух комнатах стало тесновато. Руководство завода мне пошло навстречу и предоставило во временное пользование комнату, правда, в другом районе. В те времена это было большим достижением: далеко не у многих появлялась возможность улучшить, хотя бы на ограниченное время, свои жилищные условия, а нуждавшихся тогда было очень много.

Семь лет спустя наша семья пополнилась и сыном, Дмитрием. Катя практически полностью посвятила себя воспитанию детей. Работала с дочкой в детском садике, а позже – с сынишкой. Одновременно не выпускала из поля зрения и Тому, активно сотрудничая с родительским комитетом в школе. Мы старались сделать всё, чтобы наши дети стали порядочными людьми, и считаем, что нам это удалось. О них писать я воздержусь. Пусть они это сделают сами, если, конечно, захотят продолжить наше жизнеописание. Одно могу сказать: мы сделали всё, что от нас зависело, чтобы они получили высшее образование, предоставили им возможность самостоятельно выбрать свой жизненный путь. Они живут и трудятся в Санкт-Петербурге.


***

Решение из консульства ФРГ пришло сравнительно быстро, но совсем не то, которое мы ожидали. Оказалось, что прием документов по советским паспортам закрыт, и нам предложили представить российские паспорта, что оказалось не так просто. В процедуре оформления выездных документов образовалась затяжная пауза. Бланков новых, российских паспортов нам пришлось ждать очень долго, и когда они, наконец, появились, образовались такие очереди, что даже дежурившие всю ночь люди не успевали попасть в паспортный стол до конца рабочего дня. Составлялись списки, отмечались, дежурили по ночам, но это не помогало: списки пропадали, появлялись новые блюстители порядка, но постоянно, когда начинался прием, в дверях образовывалась давка и внутри оказывалась наиболее «энергичная» публика. Всех перепетий я уже на помню, но то, что эта процедура отбросила нас не меньше чем на год, это точно. Но удивительно, документ, подтверждающий прием нас как еврейских эмигрантов (Aufnahme jüdischer Emigranten aus der ehemaligen Sowjetunion in der Bundesrepublik Deutschland) в Федеральном административном ведомстве ФРГ датирован 22 ноября 2000 года со сроком действия до 15 июля 2003 года.

Это был период наиболее интенсивной моей работы в архивах, и я хотел максимально использовать все возможности. Поэтому мы не торопились ехать.

Восьмого апреля 2003 года я и Катя сели в автобус международного сообщения фирмы «EUROLINES“ в направлении Минск, Брест, Варшава, Берлин, Ганновер и до Касселя. 

 

 Я, Катя и наша семья в день отъезда 08.04.2003 г. в Германию.

Стоят: невестка Катя, внучка Вера, дочка Тамара и сын Дмитрий.

На руках у Кати наша маленькая внучка, Оленька – Димина дочка.


По автобану №7 мы доехали до Касселя. Согласно предписанию мы должны были явиться в Sozialamt в городе Homberg (Efze), центре округа Schwalm-Eder-Kreises. Чтобы туда добраться, нам пришлось ехать ещё поездом и примерно 15 км на такси (хорошо, что мы себя не перегрузили вещами — всего два чемодана). К указанному дому из-за ремонта мостовой подъехать было невозможно, мы выгрузили чемоданы, отпустили такси и двинулись по тротуару ко входу, но проникнуть внутрь не смогли. Табличка на двери гласила, что вход в здание – с противоположной стороны, с параллельной улицы. Мы потащили свои чемоданы в обход. Проникли, а там выяснилось, что Sozialamt уже скоро год, как переехал в бывший военный городок. Нам помогли созвониться и прислали за нами машину. Водителем оказался наш бывший соотечественник из Чечни. Он ознакомил нас немного с обстановкой и после некоторых формальностей в «социале» отвез в лагерь временного пребывания Kellerwald, расположенный в лесу, в 4-х километрах от городка Gilserberg.

Ещё проезжая по территории Германии, невольно обращаешь внимание на природный ландшафт, как возделанные поля чередуются с лугами, используемыми под покосы, и с лесными массивами. Конечно, было понятно, что автотрассы обходят стороной населенные пункты, но всё-таки не укладывалось в голове, каким образом при такой высокой плотности населения удается сохранить в Германии такие огромные пространства, не загаженные человеком. В окрестностях Петербурга трудно найти дорогу, вдоль которой не было бы свалки. Для сравнения: площадь территории ФРГ в 4 раза больше, чем в Ленобласти, а плотность населения ФРГ больше в 10 раз. Иначе говоря, в Германии в 2,5 раза больше возможностей захламить себя. Но этого нет. Сравнение явно не в пользу России.

Немного осмотревшись, я обратился в Дармштадт, в ведомство, определившее наше местопребывания, с просьбой на переезд Кассель. Ответ не заставил себя долго ждать. Нам рекомендовали обратиться в Кассель, в еврейскую общину, к которой относился наш округ. Меня это несколько удивило, но я связался по телефону. Женский голос  несколько резковато поинтересовался: кто я?, где я?, почему до сих пор не объявлялся? В конце такого своеобразного допроса Миля, так она представилась, заявила: «Вызывайте!». Я не понял и переспросил: «Как и кого вызывать?». Ответ прозвучал не менее странно: «Будем считать, что вы нас вызвали, приедем». При встрече в Heim`e c Милей, представительной дородной дамой, повторился допрос, закончившийся неожиданным вопросом: «Что вы можете дать общине»? Вообще я такой встречи и такого вопроса не ожидал. Мне казалось, что я могу рассчитывать на более доброжелательное ко мне отношение, хотя бы из уважения к моему возрасту, но в нашем общении на это не было даже намека. Я не скрывал, что мне незнаком иудаизм, как и любая другая религия, может быть, в силу моей необразованности или как результат воспитания. Кроме того, моим убеждением является то, что любые вопросы веры носят личный и даже, я бы сказал, интимный характер и вторгаться в эту область, мягко говоря, неприлично. Миля же всем своим видом и постановкой вопросов давала понять, что не каждому еврею доступно быть членом общины, тем более тому, у кого жена русская. С такими людьми, стоящими во главе еврейской общины Касселя, у меня пропало желание быть в зависимости и вообще даже иметь дело, тем более, что Миля даже не поинтересовалась нашим образованием, профессией и в чём мы нуждаемся.

Поселились мы в городе Швальмштадт (Schwalmstadt), самом большом городе округа Schwalm-Eder-Kreis . Население выбранного нами города по данным на 31 декабря 2010 года составляло 18586 человек, в числе которых и я с Катей, тогда как «столица» округа, Homberg (Efze), имеет 14510 жителей. Остальные населенные пункты - значительно меньше. Швальмштадт-Трайза нас привлек в основном тем, что он имеет прямую железнодорожную связь с городами Кассель и Франкфурт-на-Майне. Поезд RE до Касселя идет 40 минут, а до Франкфурта – 1,5 часа и до аэропорта ещё минут 10-15. (Мы мечтали попутешествовать, но, как оказалось позже, наши финансовые и физические возможности нам не очень-то это позволяли). Из всех вариантов этот оказался наиболее удачным. Постепенно мы начали осваиваться в новой для нас обстановке. Конечно, нам очень помогли наши бывшие соотечественники, которых оказалось в Швальмштадте достаточно много. Мир тесен. Здесь мы встретились и познакомились с Эммой Елисеевой, которая окончила Ленинградский текстильный институт лет через пять после меня, и с которой у меня оказались общие знакомые в области производства химических волокон. Ещё одна наша землячка, Ирина Розе, работала в НПО «Рудгеофизика», где одно время трудилась и наша дочка Тамара. Пересечения судеб человеческих совершенно непредсказуемы. Так инициатором и организатором клуба соотечественников явился Аркадий Найдорф, ранее проживавший в Виннице. Его усилиям вняли городские власти и дали нам возможность дважды в месяц собираться в прекрасно оборудованном помещении для общественных организаций, где мы отмечаем праздники, дни рождения и просто общаемся за чашкой чай.

 

Члены нашего клуба во главе с Найдорфом (в белом).


На фотографии члены нашего клуба во главе Найдорфом (в белом) поздравляют нас с очередным награждением памятными медалями. К сожалению, это заседание было для Аркадия Найдорфа одним из последних. Он скончался, посещая свои родные места.

Состав нашего клуба не постоянный и колеблется по численности от восьми и до более чем 15 человек. В основном это пенсионеры, но были несколько человек помоложе.

В члены нашего клуба принимаются все желающие и не обязательно владеющие русским языком. Так в наших заседаниях неоднократно участвовали и коренные немцы.

 

Herr Heinz Schembier

 

Почётным гостем нашего маленького коллектива является господин Heinz Schembier,  бессменный руководитель местной организации «Рабочий союз общего блага» (Arbeiterwohlfahrt Ortsverein — AWO), членами которой состоим и мы. Господин Schеmbier – это человек, который просто не может не делать людям добро. До выхода на пенсию он помогал людям ещё на службе в социальном ведомстве и уже много лет продолжает это и сейчас на добровольной основе. Во многом он помог многим нашим бывшим соотечественникам, в том числе и нам.


***

Жизнь в Германии и, в особенности, членство в AWO дали нам возможность немного познакомиться с населением – как с титульным, так и с пришлым, с некоторыми особенностями законов и порядков, с уровнем жизни, я уж не говорю о географии и истории. Очень сожалею, что живя в провинции и не располагая достаточными средствами и мобильностью, нам не удалось достаточно хорошо (как хотелось бы) ознакомиться с многими культурными ценностями страны и народа.

Но зато мы хорошо ознакомились с медициной Германии. Распространяться не буду — это широко известно. Отмечу только одно: от катаракты я избавился в первые месяцы после приезда. Попеременно мне заменили хрусталики вначале одного глаза, чуть позже — другого, амбулаторно, за 15-20 минут на каждый глаз. Улучшение зрения мне дополнили газопроницаемые контактные линзы, которые регулярно заменяются на новые каждые два года. И всё это бесплатно.

Проводя сравнения с тем, что мы наблюдали при жизни в России, нельзя не заметить, как я уже отмечал, бережное отношение к природе, к землепользованию. Бросается в глаза стремления сохранить особенности и достопримечательности истории, исторических памятников. Даже обычные фахверковые дома, простоявшие не одно столетие, реставрируются. Но здесь видна и забота о человеке. В процессе реставрации проводится и реконструкция жилых помещений с обеспечением комфортных условий проживания. Особое значение придается энергосбережению. С этой целью многие типовые здания обшиваются пенопластом, и эта тенденция прогрессирует. На многих частных, общественных и промышленных строениях можно увидеть солнечные батареи, которыми покрыта крыша или часть её поверхности. Огромные территории заняты такими батареями на земле в зоне обслуживания фермерских хозяйств и промышленных предприятий. Широко используется энергия ветра.

Но что меня больше всего впечатлило, так это чёткое соблюдения плановой системы, бывшей советской «основой» эпохи социализма, но ставшей важнейшим фактором на вооружении капиталистического хозяйства Германии. Я не знаю положения в промышленности, но уж в коммунальном хозяйстве – так это точно. В нашем доме подошел срок замены сантехники и общей системы электроснабжения. Существовавшие (по нашим меркам – вполне ещё годные) коммуникации и оборудование были демонтированы и заменены новым, более совершенным и экономичным оборудованием. Одновременно с заменой ванн, унитазов и раковин была выполнена новая гидроизоляция, заменены светильники и даже зеркала, а пол и стены облицованы плиткой, и самое главное – установлен новейший водогрей с электронной системой управления. Правда, квартплата немного возросла, но эти дополнительные расходы не идут ни в какое сравнение с затратами, которые понесли бы жильцы дома, делая это за свой счет (Мыслимо ли это было в системе ЖКХ в советские времена и тем более в условиях современного российского «капитализма»?!). Таких примеров можно привести очень много.

Но почему в Германии всё это возможно, а в России нет? Почему? В принципе это всем давно известно, и не место в воспоминаниях рассуждать на эту тему.

 

Сентябрь 2015 года

 







<< Назад | Прочтено: 802 | Автор: Якобсон Э. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы