Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Эдуард Якобсон

 

ПЕРЕСЕЧЕНИЯ

 Часть первая


Дело было в Сибири


 Наш эшелон с эвакуированными из Ленинграда прибыл в город Сталинск осенью 1942-го года. Месяц мы были в пути. Не удивительно – война... Мы двигались вне графика, много стояли, пропуская все другие поезда. На станциях останавливались где-то на крайних путях. Наиболее подвижные бегали на вокзалах за кипятком, но это было опасно для жизни: соседние пути чаще всего были заняты другими составами, обходить их было далеко, и приходилось переходить (вернее, переползать) пути под вагонами. Без трагических случаев не обходилось. У нас же обошлось без особых происшествий, если не считать одного: на одной из станций брат и мама соблазнились покупкой вяленой рыбы и не вернулись до отправления. К счастью, всё кончилось благополучно: на следующей остановке  через несколько часов они появились. Им удалось каким-то чудом нас догнать. Поволновались все.

Сложнейшей проблемой был туалет. На станциях к уборным было не подступиться. Между путями следов жизнедеятельности бывало тоже достаточно много. Как правило, на разъездах и полустанках народ высыпал из вагонов и рассредотачивался по ближайшим кустам у всех на виду. Хорошо, когда стоянки были достаточно продолжительными, а то, бывало, что свои дела нужно было делать в спешном порядке,  и в свои вагоны приходилось забираться уже на ходу поезда, благо набирал он скорость довольно медленно.

Естественно, что за долгое время в пути народ не имел никакой возможности вымыться, да какой там! – даже руки просто помыть была проблема. Иногда удавалось  сбегать к паровозу, когда он заправлялся водой, но это не спасало. Паразиты одолевали, они были кругом — в волосах, на теле, в одежде, даже в чемоданах. Какое счастье было, когда мы наконец прибыли на место назначения!  Первое, что нас ожидало прямо на вокзале, так это баня и дезинфекционная камера для всей одежды и всего багажа. Называлось это «санпропускник». Всё было хорошо, даже прекрасно, но одного миновать не удалось: все наши зимние меховые вещи оказались испорченными, при «прожаривании» они превратились в искорежённые шкурки. А дело-то шло к зиме, к сибирской зиме.

 

* * *

По приезде поселили нас, как сейчас говорят, в частном секторе, в старом районе города (Старокузнецке), у местного жителя. Иначе говоря, «уплотнили» нами семью старого сибиряка. В добротном пятистенном доме на летней половине нам была выделена часть комнаты, разделённой дощатой перегородкой. Из мебели нас обеспечили тремя топчанами, на которые были положены матрасы из мешковины, набитые сеном. За перегородкой хозяева держали рассыпанную на полу картошку, которую хорошо было видно в щели между досками. В нашу половину выходила стена «русской печи», но грела она только так, чтобы не замерзла картошка.

Хозяева к нам относились не очень, мягко говоря, дружелюбно. Да и мы не очень стремились к общению, тем более, что вход в наши «апартаменты» был через сени, и мы с хозяевами встречались редко. Я не помню случая, чтобы они нас пригласили или просто, даже по делу, пустили на свою половину. У нас была куча своих забот, и наши интересы не пересекались. Первые два месяца для всех ленинградцев-блокадников выдавался дополнительный ("микояновский") паёк. Это очень нас поддержало. Особенно маму. У неё заметно прибавилось энергии. Она достала свою скрипку и начала пробовать свои силы на гаммах. Каким-то образом она узнала, что в Сталинск должна перебазироваться часть труппы московской оперетты, и готовилась начать переговоры о работе.

 


Копия приказа от 01.09.1942 о слиянии

эвакуируемого из Ленинграда ЛТПТ с КМТ в Сталинске

 

Я занимался хозяйственными делами, а брат продолжал учёбу  теперь уже в Кузнецком Металлургическом Техникуме (КМТ), приходя домой только спать. Много лет спустя мне удалось получить копии некоторых документов того времени. Один из них от 01.09.1942 г. - о «слиянии» техникумов.

Правда, в первое время учебный процесс ещё не был налажен, о чем свидетельствует приказ от 12.09.1942 года:

«...студенты ЛТПТ, прибывшие в г. Сталинск, направляются в Жел-дор. цех Кузнецкого Металлургического Комбината для производственного обучения на рабочих местах... до начала теоретических занятий... студенты работают на производстве полный рабочий день».

(У меня сложилось ощущение, что мы приехали в Сталинск позже, так как в домовой книге мы значимся выбывшими в эвакуацию из Ленинграда 30 августа 1942-го года и, возможно, эти приказы были заготовлены заблаговременно и ехали вместе с нами в одном эшелоне).

 

* * *

Старокузнецк того времени выглядел, мне казалось, как населенный пункт старинного, дореволюционного характера. Таким он и был до конца двадцатых годов, число жителей не превышало пяти тысяч. Но уже при нас этот район Сталинска кишел народом, как муравейник. Располагается Старокузнецк на высоком правом берегу реки Томь. Центр же Сталинска формировался на левом берегу на расстоянии порядка четырех километров. Связаны эти районы были трамвайным маршрутом, конечным пунктом которого было кольцо за мостом вскоре после подъёма на равнинную сторону. Здесь же было несколько одно-двухэтажных домов, в которых, как помню, находилась столовая, скупка золота и ещё что-то. Недалеко была большая площадь местного рынка, значительную часть которого занимала «толкучка». Кузнецкий металлургический техникум (КМТ) находился примерно в 150-ти метрах  правее  трамвайной линии, а жили мы в половине километра левее.

Вот у трамвайного кольца и был, в основном, в первое время очерчен круг наших интересов. Особенно мне запомнилась столовая, размещавшаяся в одноэтажном старинном кирпичном доме, стены которого когда-то были покрыты побелкой. Это было, кажется, единственное в Старокузнецке заведение «Общепита», где кормили по карточкам. Здесь всегда было весьма людно. В зал можно было попасть только минуя стол, за которым вырезали из карточки талон и брали плату, выдавали алюминиевую ложку и жетон, являвшиеся пропуском в столовую. В туманной, насыщенной паром  атмосфере зала нужно было найти свободное место и ждать, когда обратит на тебя внимание официантка, что очень зависело от доставшегося места. Чем кормили – я  не помню, тогда ели всё. Официантка забирала жетон и подавала еду в миске. Ложка на выходе отбиралась. Забывать или терять и, тем более, уносить её было невозможно.

С золотоскупкой мы дел не имели, а вот «толкучку» посещали регулярно. Там можно было купить всё, по крайней мере так тогда казалось. С рассвета и до вечерних сумерек, особенно в базарные дни, самый разнообразный народ своим скопищем полностью подтверждал народное название этого, преимущественно вещевого, рынка. На общем фоне резко выделялись пёстрые халаты среднеазиатского люда. Что занесло их в эти сибирские края, было совершенно непонятно. Нас же влекла туда необходимость выменять более приспособленную к климату одежду на то, что было для нас второстепенным. «Толкучка» в жизни эвакуированных играла большую роль.

 

* * *

Познакомился я с Серафимом Петровичем Чесноковым в начале 1943-го года, спустя примерно четыре месяца после нашего приезда в город Сталинск. Раненый на Невской Дубровке, он долечивался в одном из госпиталей Новосибирской области и, выписавшись, был направлен в систему «Росметровес». Ему, как специалисту в области измерительной техники, было поручено возглавить весоремонтную мастерскую в Сталинске с правом инспекторского контроля весоизмерительных приборов. Мы, как земляки-ленинградцы, быстро нашли общий язык, и уже 9-го февраля 1943-го года я приступил к работе в мастерской.

В Ленинграде, где он жил в доме на углу Кирпичного переулка и улицы Гоголя (Малая Морская), погибла его семья. Дом был разрушен бомбой. Я был почти свидетелем этой трагедии и видел ещё дымящиеся развалины этого дома. Это было где-то в начале блокадной зимы. По дороге к отцу в техникум я всегда проходил по Кирпичному переулку. Бывают же такие совпадения... Возможно, о гибели семьи Серафим Петрович узнал и раньше, но некоторые подробности обстоятельств принёс я.

Весоремонтная мастерская находилась в полуподвальном помещении двухэтажного кирпичного дома, рядом с КМТ. Верхние этажи занимали службы «Водоканала». В штате мастерской было восемь человек: начальник (метролог), мастер и шесть слесарей. Одним из слесарей был я. Остальные пятеро были мои сверстники — два парня и три девочки. Основную работу они и выполняли. Девочки занимались настольными весами, а ребята – товарными, напольными (сейчас такие весы можно видеть только в музее).

Мастер, Николай Абрамович, в первый же день дал мне лёгкую, как он назвал, работу. Подвёл к сверлильному станку, поставил рядом ящик с гирьками, установил в патроне сверло, показал кнопки управления и удалился. Мне предстояло высверливать в этих гирьках пробки для последующего тарирования, а я и станок-то увидел первый раз в жизни. Дрожащими руками я держал гирьку и медленно вводил сверло, но стоило мне чуть сильней нажать, как гирька подхватывалась сверлом и больно била меня по пальцам. Вскоре пальцы были уже в крови. Пришлось начинать соображать. Увидев на верстаке призму, я догадался, как её использовать. Это был мой первый урок.

Мастер был вредный мужичонка. Его недолюбливали все ребята. Серафим Петрович его терпел, как мне казалось, по необходимости, рана ноги продолжала сильно беспокоить, и без костылей обходиться он не мог.

Я всегда представлял себе сибиряков крепкими, суровыми (примерно как наш домохозяин), мужественными и справедливыми людьми, но наш мастер был полной  противоположностью. Один эпизод мне хорошо запомнился. Как-то мне попала в руки стальная полоска, и мне очень захотелось сделать нож, который очень пригодился бы в хозяйстве. Придав полоске нужную форму, заточив и отполировав, я сделал из зубных щёток наборную ручку. Всё это происходило в свободное от основной работы время (работали мы по необходимости и по двенадцать часов, да и часов-то ни у кого не было), и мастер всё это видел, да я и не скрывался. И вот, когда нож уже был готов, и я наводил последний лоск на ручку, мастер подошёл, взял у меня его и, внимательно осмотрев, положил себе в карман, заявив, что он его конфискует как нелегальное производство. Я подумал было, что это шутка, но ножа своего я так больше и не увидел.

Мастера вскоре призвали в армию и, как мне рассказывали позже, примерно через год он появился и демонстрировал всем знакомым свою правую руку без двух пальцев, которые он, якобы, потерял на фронте. В мастерской он больше не работал.

Рана Серафима Петровича медленно заживала. У него была раздроблена задняя часть ступни, и мелкие осколки продолжали выходить. Эти периоды у него были самые болезненные. Бывало, что он даже до своего жилья не мог добраться и оставался ночевать в конторке мастерской. Мы помогали ему, как могли, и это нас очень сближало. У нас оказался очень дружный коллектив, и Серафим Петрович очень умело это поддерживал. Он никого не выделял, мы все в равной мере были товарищами по работе и воспринимали его не как начальника, а как доброго и отзывчивого наставника.

С отсутствием мастера работы у нас прибавилось, но это никого не смущало. Нам приходилось ездить за инструментом, материалами, за заготовками запчастей. Бывало, что приходилось выполнять роль курьеров. Мне довелось однажды даже ездить в командировку в Новосибирск. Ну а в инспекционные выезды на предприятия торговли или в другие организации Серафим Петрович обязательно брал с собой одного или двоих из нас. Выезды на некоторые объекты проводились всем составом мастерской. Так, в частности, мы выезжали на городской мясокомбинат, на хлебозавод в город Осинники, где доводилось ремонтировать большие платформенные (возовые) весы для взвешивания скота или транспорта. Это была тяжёлая работа с применением средств такелажа, которые предоставлял заказчик.

Материальное обеспечение осуществлялось по договору с КМК. Потребности нашей мастерской были ничтожно малы по сравнению с мощностями одного из крупнейших в стране металлургических предприятий, но, независимо от этого, наши заказы всегда обеспечивались в срок и на высоком качественном уровне. Специально для нас на комбинате была разработана разнообразная оснастка для горячей штамповки заготовок сменных деталей по всей стандартной номенклатуре весов. Единственной сложностью была доставка, которую мы осуществляли своими силами и, за отсутствием транспорта, на трамвае из одного конца города в другой. Бывало, что ездить приходилось часто, и возлагалось это на одного из троих ребят, и я эту миссию выполнял с удовольствием. Мне интересно было наблюдать работу горячих цехов (правда, далеко не всюду меня пускали, разливку металла я видел только издалека).

Приличная физическая нагрузка была и в мастерской. При выверке весов грузоподъемностью в 1000 кг. нужно было пятью контрольными 20-килограммовыми гирями нагружать платформу по всем четырём углам и в центре, а после этого давать полную нагрузку. При показаниях за пределами норматива это могло повторяться. А если проходили контрольную проверку несколько весов, то в день нам приходилось перебрасывать 5-7 тонн груза, но я не помню, чтобы кто-нибудь валился с ног от усталости.

Я не помню и случая, чтобы мы при необходимости не приходили на помощь друг к  другу. У нас был самый настоящий интернациональный коллектив: мальчишки — украинец, татарин и еврей и три русских девочки. Все, кроме меня, были сибиряками, но всем жилось одинаково трудно, и мы практически жили вне семьи, своим кругом. Нашим наставником, учителем и своего рода опекуном был Серафим Петрович. Может быть, нам казалось, что он нам заменяет отцов, которые были в армии или уже не были в живых. Только у Мобы был отец, который работал коноводом где-то в шахте.

Никогда не забуду, как в зимнюю стужу я прибегал на работу окоченевший. Мальчишки бросались раскочегаривать печку, а девчонки, усадив меня на верстак, стаскивали с меня старенькие ботинки и отогревали мои ноги, зажав их у себя между ног, сочувственно и дружелюбно подшучивая надо мной. Это было всё, чем они могли мне помочь. Так искренне и непринуждённо могли поступать только очень отзывчивые на чужую беду люди.

Как я уже отмечал, КМТ находился недалеко от нашей мастерской, а ещё ближе было небольшое строение, в котором размещалась техникумовская кузница, которой, по договоренности, пользовались и мы (схема расположения наиболее памятных мест в Сталинске приводится ниже).

Практически основной ремонт весов заключался в восстановлении или замене рабочих деталей: «ножей» и «подушек». Для этого необходимы были операции отжига, цементации и закалки. Всё это было возможно только в кузнице. Таким образом я освоил не только холодную обработку металла, но и горячую. Кроме того мне очень нравились процессы раздувания горна и свободной ковки, с применением различного кузнечного инструмента. Я получал большое удовольствие, когда удавалось раскалённому куску металла придавать задуманную форму. Мы даже соревновались, кто сумеет создать наиболее оригинальный рисунок. Это была не игра, Серафим Петрович серьёзно к этому относился и поощрял наше творчество.

В дальнейшем мне эти навыки очень пригодились в жизни и в работе.

 

* * *

Летом 1943-го года маму приняли в оркестр Московской оперетты, находившийся в то время в Сталинске. Появилась надежда получить более приличное жильё в Соцгороде. А пока суть да дело мама добилась  выделения нам клочка земли на взгорье, недалеко от дома. Может быть даже, это хозяин поделился с нами своей землёй. Мы посадили там картошку и на нескольких квадратных метрах посеяли просо. Одновременно с этим создавалось «подсобное хозяйство» и рядом с мастерской. Здесь был сделан упор на огородные культуры. На нескольких грядках мы выращивали лук, чеснок, морковь, свёклу, капусту, ещё какую-то зелень и, конечно, картошку. Уход был налажен по всем правилам. Девочки с удовольствием занимались прополкой. Мы предвкушали хороший урожай, но нагрянула беда... Окна мастерской были на уровне земли, и однажды мы увидели, что наши грядки топчут чьи-то ноги. Оказалось, что это достаточно крупный поросёнок. Увидев нас, он бросился в бегство. Но стоило нам вернуться к работе, как он появился опять. Пришлось установить дежурство, и неоднократно повторявшиеся попытки набега пресекались на подступах. Это продолжалось до вечера, но наши надежды на то, что они прекратятся, не оправдались – на следующий день всё повторилось. Чей это поросенок, нам установить не удавалось. Он скрывался через дыры в заборах по недоступным нам маршрутам. Хозяйка объявилась сама после принятых нами экстраординарных мер. Мы изловчились и поймали «разбойника». Не реагируя на его протестующий истошный визг, затащили его в мастерскую,  раскрасили ему спину под тигра чёрными и красными широкими штрихами (других красок у нас не было) и прогнали его восвояси... Хозяйку мы услышали намного раньше, чем увидели. Казалось, что ей важней всего было провозгласить своё возмущение на всю округу. Шуму было много, и только благодаря дипломатическим усилиям Серафима Петровича инцидент был исчерпан. «Разбойник» был изолирован и у нас уже не появлялся.

Больше никаких нападений на наш огород не происходило, и мы получили возможность спокойно всё лето дополнять свой рацион свежими овощами.

 

* * *

Начав работать в оркестре Московской оперетты, мама поняла, как она за эти годы отстала. Она очень долго не держала инструмента в руках и поэтому не очень уверенно себя чувствовала. Чтобы восстановиться полностью, нужно было упорно и интенсивно работать. Она рано утром уезжала в театр и возвращалась после спектакля уже практически ночью. Всё свободное от репетиций и спектаклей время она играла гаммы, наиболее сложные места партитуры и отрабатывала технику, сосредоточив всё своё  внимание на этом. В домашних условиях она бы этого делать не могла.

Наша жизнь в мастерской входила в более или менее стабильный  режим. У нас на работе не принято было смотреть на часы и отрабатывать конкретное время. Мы всегда заканчивали в работе определённый технологический цикл с таким расчётом, чтобы к концу дня весы не оставались разобранными. Запчасти и инструмент у нас всегда были разложены по своим местам. Стружка и даже металлические опилки у нас всегда собирались и рассортировывались так, как это требовалось для сдачи во вторсырьё. Серафим Петрович за этим следил, да мы и сами быстро привыкли по окончании  работы оставлять свои рабочие места и мастерскую в чистоте. После работы мы почти всегда долго не шли домой, а слушали в конторке радио, обсуждали события на фронте, болтали на различные темы, пили чай и отмечали те или иные события. Серафим Петрович часто принимал во всём этом участие и тогда, бывало, мы засиживались допоздна. Характерно, что всё это проходило без возлияний, а если и принимали алкоголь, то в очень умеренных дозах и, пожалуй, больше символически. (Я считал себя взрослым, летом 1943-го года мне исполнилось 15 лет, и я уже сам зарабатывал себе на хлеб). Хотя, не буду кривить душой, всякое бывало. Один такой случай мне запомнился хорошо.Это было 7-го ноября. Праздновали годовщину Октября. Просидели всю ночь. Вышли, когда было уже совсем светло. За ночь навалило снегу почти до колена. Прокладывали себе дорогу, шатаясь, падали, смеясь, обдавали друг друга снегом, шутили... Пожалуй, это было со мной первый раз, но без неприятных ощущений.

 

 

Схема районов города Сталинска 1943-1945-х  годов

с позиционированием объектов

 

Вскоре после праздников Московский театр отбыл в другой город Кузбасса, а его место занял Украинский Театр Музыкальной Драмы имени Марии Заньковецкой. Кочевать мы не стали.

Соответственно, общежитие, которое занимал тот театр, теперь отдавалось в распоряжение вновь прибывших. Дали там жильё и нам. В конце ноября мы переехали в значительно более комфортные условия в Соцгороде, недалеко от театра. Это был пятиэтажный дом с коридорной системой, где кухни и туалеты были на каждом этаже общими, а комнаты были разделены Т-образной перегородкой на две части, в каждой из которых селилась семья из 2-3-х человек. Маленькая прихожая была общей. Наш дом (на схеме поз.6) на улице, считавшейся одной из центральных, был очень похож внешне на известные нам «хрущёвские» дома. Такие дома были выстроены перпендикулярно этой магистрали почти на всём её протяжении в сторону проспекта Металлургов.

Теперь маме не надо было идти по грязным или заснеженным улицам Старокузнецка и ехать на работу в переполненном трамвае через весь город. От дома до театра было минут 15-20 ходьбы. Мы распрощались с жильём (на схеме поз.4), где прожили больше года, без сожаления и почувствовали себя почти городскими жителями. Кроме того оказались совсем в другой, близкой маме среде. Было очень заметно, как мама воспряла духом. Она решила, что у неё все проблемы в основном решены, и пора заняться мной. И она направила свою энергию на то, чтобы убедить меня поменять место работы. Ей  не нравилось в моей работе многое: что я приходил усталый (я этого не замечал), что грязный (работа действительно была грязной), что я не учусь (завис на седьмом классе), что компания у меня не та (какая хотелась бы ей) и многое другое. Правда, к Серафиму Петровичу она относилась с уважением и даже пыталась через него на меня повлиять.

А мне нравилось в работе всё, и что-либо менять я пока не собирался, но произошли события, которые повернули мою судьбу в другую сторону.

 

* * *

Теперь мне приходилось ездить на работу на трамвае. Мне даже было до какой-то степени интересно кататься в стареньких, довоенных  вагончиках. Они не отапливались, и окна всегда были покрыты льдом от человеческих испарений. Трамвай почти постоянно был забит полностью, и люди ехали большей частью по всему маршруту, от одной конечной остановки до другой — от КМК до Старокузнецка.

Шла вторая зима нашего пребывания в Сталинске. Как правило, снега выпадало много, и до весны никаких оттепелей я не помню. На улицах подчищались в основном проезжие части основных магистралей и проходы к подъездам домов. Сугробы местами были выше метра, но свежий снег очень быстро становился серым и, если долго не обновлялся, то и почти чёрным. Срез такого сугроба, как древесные годовые кольца, определял количество снегопадов и их интенсивность. Только зимой видно, насколько, особенно в Соцгороде, загрязнена атмосфера. Новый район окружён грядой достаточно высоких холмов, и все выбросы КМК оседают в этой котловине. Кроме того, вероятно, угольные разработки вносят свою лепту. Значительно лучше была экологическая обстановка в Старокузнецке. Он расположен на возвышенной части правобережья Томи и проветривается интенсивней (районы города и места, связанные с нашей жизнью в Сталинске, показаны на схеме, размещённой выше).

Так вот, однажды, в середине нашей второй зимы, я вместе с ребятами вышел после работы из мастерской... Мороза сильного не было, но шёл снег, и порывами налетал ветер. Такая погода была нам не впервой. Мы ещё немного поболтали и разошлись. Все жили в Старокузнецке, а я пошёл на трамвайное кольцо (на схеме трамвайные линии обозначены красным цветом). Было часов шесть вечера. Уличные фонари через снежную пелену плохо освещали дорогу. На остановке никого не было. Трамвайную линию занесло снегом и видно было, что движения давно нет. Ждать бесполезно. Телефонной связи нет. Мама будет волноваться, если я останусь с ночёвкой, не предупредив её заранее. Делать было нечего, и я пошёл... Дорогу я знал хорошо, и 4-5 километров меня совсем не смущали. Спуск через рощу «Топольники» к мосту через Томь вдоль трамвайной линии я прошёл бодренько, здесь, за деревьями, вроде бы и снегу было меньше. За мостом ситуация изменилась: трамвайная линия со столбами контактной сети ушла вправо, и мне предстояло преодолеть не меньше трех километров пути по занесённой снегом дороге, через чистое поле, до первых домов Соцгорода.

Метель усиливалась. Дорога от моста до первых домов совершенно прямая, но снегом всё замело, и отличить её от поля было невозможно. Придорожные кюветы никак не выделялись. Столбы телеграфной линии, идущей вдоль одной стороны дороги, скрывались за снежной пеленой. Самое главное для меня было не сбиться с направления, но ориентиров почти не было видно. Ветер сильными порывами дул мне в лицо, и я вынужден был идти боком, нахлобучив шапку-кубанку как можно глубже. Руки я засунул в рукава и прижимал их к груди, защищая её от пронизывающего холода. Мама постаралась к моему зимнему пальто приделать утеплённый воротник, но он под напором ветра всё время стремился открывать мою левую щёку. Я шёл вперед, спотыкаясь на сугробах и проваливаясь местами в рыхлый снег, но уверенности в том, что я держу направление, у меня не было. Единственным ориентиром было направление ветра. Сколько я уже прошёл по времени и по расстоянию, представить было невозможно, но я шёл. Глаза у меня слипались, и мне приходилось вытаскивать руки из рукавов и отдирать лёд. Слезы обмерзали на щеках. Отогреть я их не мог - замерзали руки. Я никогда так не уставал, но в сознании было одно: останавливаться нельзя, нужно идти, идти и только идти. (Позже я вспоминал, что что-то подобное я читал ещё до войны у Джека Лондона и в историях экспедиций в полярные страны в книгах знакомого нашей семьи, писателя Михаила Алексеевича Дьяконова, трагически погибшего в годы репрессий). Совершенно неожиданно я наткнулся на стену дома. Завернув за угол дома, я буквально ввалился в ближайший подъезд и присел на ступени лестницы. Это был Соцгород. Сомнений в этом не могло быть. Подъезды всех домов в Соцгороде отапливались, и рядом со мной была горячая батарея. Сколько я там просидел – трудно сказать. Я был в дремоте и почти без сознания. Но зная, что меня ждут дома и волнуются, я заставил себя подняться. Как я дошёл до дома – не помню. Очнулся я на следующий день и с ужасом обнаружил, что нос и щека у меня не свои, а левое ухо готово было отвалиться, оно висело как у слона. Но всё обошлось. Утром, пока я ещё не пришёл в себя и спал, приезжали мои коллеги по мастерской. Оказывается, Серафим Петрович их всех серьёзно отчитал за то, что они меня отпустили в такую погоду одного. Примерно дней десять я не работал.

В моей памяти был случай, когда я заблудился. Это было летом на даче, в Сестрорецке. Мне было пять лет. С группой ребят я отправился на залив купаться. Сестрорецкие пляжи отличаются мелководьем, и чтобы окунуться, даже малышам нужно было заходить далеко в воду. Выходя из воды в компании, мне показалось, что ребята меня разыгрывают, и я решил идти своим путём и … вышел в совершенно незнакомое мне место. В растерянности я метался по пляжу, и это было замечено (кругом было полно людей). Меня благополучно доставили домой. Может быть, именно после этого у меня начали развиваться навыки ориентирования. Позже я обнаружил, что в лесу, в новых для меня местах  у меня никогда не возникало проблем, я всегда выходил в нужном мне направлении.Что мной руководило: наблюдательность, логика или интуиция? Не знаю.

Ну а здесь, в Сталинске, ведь ни то, ни другое не подходит: для наблюдательности нужны ориентиры, для логики – закономерность, для интуиции – предпосылки. Ничего похожего на моём переходе у меня не было. Даже телеграфные столбы я потерял почти в самом начале пути. Вокруг только снежная мгла и ветер (невольно вспоминается Пушкин: «...Вьюга мне слипает очи; Все дороги занесло; Хоть убей, следа не видно;...»), но бесы здесь ни при чём — это обычная сибирская зима. А то, что я не сбился с направления и вышел в Соцгород в нужном месте, можно назвать счастливой случайностью, и вообще таких случайностей у меня в жизни было достаточно много. Мне просто везло. Этот случай стал предпосылкой к ещё одному зигзагу в моей жизни.

 

* * *

Однажды, вскоре после моего «полярного» похода, к нам заглянул театральный художник. Он жил на нашем этаже. В общежитии, в домашней обстановке  часто обсуждались театральные дела и даже решались рабочие вопросы, но с мамой, как правило, по музыкальной части. Художник же зашёл к нам впервые, и я понял по разговору, что у него возникли какие-то хозяйственные проблемы. Прощаясь, он вдруг обратился ко мне: «Я слышал, что ты любишь рисовать, покажи мне свои рисунки». Посмотрев, задал мне ещё несколько вопросов и сказал, что всё это неплохо, но надо учиться.

Прошло какое-то время, и я с ним случайно встретился в коридоре. Поздоровались, и он так, между прочим, поинтересовался, не хочу ли я поступить в театр учеником декоратора, есть вакансия.

Мне очень не хотелось расставаться с ребятами и с Серафимом Петровичем, но художник настойчиво рекомендовал мне не упускать такую возможность. Да и меня, честно говоря, очень соблазняла перспектива приобщиться к искусству.

20 февраля 1944-го года я завершил свою работу в Весоремонтной Мастерской «Росметровес» и через пару дней уже был оформлен учеником декоративного цеха украинского театра имени Заньковецкой, но до самого отъезда в Ленинград мои связи с мастерской не прекращались.

(С Серафимом Петровичем я неоднократно встречался и поддерживал дружеские отношения до конца его жизни. В послевоенные годы его усилиями был создан Ремонтный Завод Контрольно-Измерительных Приборов Шахтоуправления Кузбасса, где был сохранён участок ремонта весов, но уже на более современном техническом уровне. Серафим Петрович был директором этого завода долгие годы, вплоть до выхода на заслуженный отдых).

Я с самого начала догадывался, что встреча с художником не была случайной и осуществлялась не без маминого участия, но вот когда и как ей удалось настроить Серафима Петровича, я уже и не выяснял, так как эту работу она явно начала проводить давно.

 

* * *

Соцгород, – в  то время это было официальным названием центрального района Сталинска, – состоял из нескольких улиц, главными из которых считались три: проспект Металлургов, улица Кирова и улица Энтузиастов. От железнодорожного вокзал была проложена трамвайная линия через пустыри и огороды, а дальше по проспекту Металлистов, до самого его конца, где соединялась с линией, идущей из Старокузнецка, и поворачивала в сторону КМК. Левая сторона проспекта была застроена только многоквартирными домами типа «сталинской» архитектуры, а на правой стороне проспекта жилых домов было меньше, но зато там был парк и большой кинотеатр. Улицы Кирова и Энтузиастов были попроще и формировались со стороны КМК до пересечения с проспектом Металлургов. Дом  с нашим общежитием был в начале улицы Энтузиастов одним из первых, и наше окно смотрело в сторону КМК, что давало нам возможность регулярно наблюдать зарево при разливе металла, напоминавшее первый день блокады, когда горели «Американские горы». Но мы быстро привыкли. Расположение нашего дома было очень удобно тем, что всё было близко мне и маме (брат продолжал ездить в техникум в Старокузнецк) — на работу в театр, на рынок и даже в баню. Баню я выделяю особо, так как после большого перерыва мы, наконец, получили возможность пользоваться ею регулярно. Теперь она находилась совсем рядом (на схеме поз.8).

 

 Здание городского театра в Сталинске 1943-1945-х годов

(на схеме поз.7)

 

Работа в театре у меня первоначально особых проблем не вызывала. Разводить краски, готовить колер, подкрашивать повреждённые места декораций мне практически и не нужно было учиться. Раз в месяц мне приходилось писать репертуар на большом рекламном щите, который выставлялся у входа в театр. Это для меня было ново, и мне приходилось упорно трудиться, чтобы сделать прилично и в срок. Обычно на щит отводилось не больше смены, а мне не хватало дня, что вынуждало часто работать даже ночью. Рекламные щиты я воспринимал  как не очень приятную, но необходимую часть работы. Кроме своей работы я совал свой нос всюду, куда только мог: помогал рабочим сцены устанавливать и разбирать декорации, наблюдал работу осветителей, познакомился с деятельностью помощника режиссера, со столярной мастерской и с костюмерным цехом... Особенно мне нравилась работа бутафора. Я помогал ему, и даже некоторые вещи были выполнены мной самостоятельно (о них чуть позже).

Все театральные коллективы выступали в единственном  здании городского театра. Поэтому у меня в памяти смешались периоды работы в украинском театре им.М.Заньковецкой и позже в местном театре им.Серго Орджоникидзе. Единственное, что могу вспомнить, что в первом преобладала украинская классика («Назар Стодоля», «Маруся Богуславка», «Наталка Полтавка» и, особо хочу отметить прекрасную сказку-феерию «Лесная песня»), а также пьесы патриотического характера, а в репертуаре местного театра тогда были такие спектакли, как «Великий государь», «Генерал Брусилов», «Олеко Дундич», пьесы Островского и такие классические пьесы, как «Много шума из ничего», «Слуга двух господ» и ряд других.

Интерес в Сталинске к театру был очень велик, и зрительный зал почти всегда был заполнен. Естественно, что я смотрел все спектакли не по одному разу. Смотрел из зала и из-за кулис, с лица и с изнанки, и это помогало мне лучше узнать многое и, конечно, театральную жизнь. Как правило, места в пятом ряду партера бронировались «на всякий случай», и там всегда я мог найти для себя место.

Бывало, что театральная сцена уступалась на некоторое время гастролёрам. Запомнились мне «Баядера» в исполнении Прокопьевской оперетты и потрясающие публичные сеансы массового гипноза, которые демонстрировал знаменитый Вольф Мессинг.

При подготовке декораций для возобновляемых или новых спектаклей мои функции становились интересней и ответственней.

Работал я под руководством двух декораторов, выполнявших основные и наиболее сложные работы. Мои задачи большей частью сводились к «грунтовке» полотен кулис, занавеса авансцены или задника, разметке их по рисунку художника с увеличением масштаба и нанесению предварительной цветовой гаммы. Но бывало, что я вылезал за пределы порученного. Мое «творчество» запомнилось мне в двух красочных полотнах: трёхметровая шапка Мономаха на занавесе авансцены к спектаклю «Великий государь» и вид на московский Кремль зимой на заднике к спектаклю «Женитьба Белугина». Особенно – вторая из этих работ, где вмешательства моих шефов практически не потребовалось, тогда как на шапке они делали мех и бриллианты «настоящими». Большое моральное удовлетворение я получил, когда увидел на сцене и свои бутафорские работы. Одна из них - это морда «улыбающейся» свиньи, выглядывающая из овального окна на фронтоне гостиницы в спектакле «Слуга двух господ» и линкруст с вензелем Николая II-го на стене царского салон-вагона в спектакле «Генерал Брусилов».

Конечно, театр мне много дал и многому научил. Сам интеллектуальный уровень общения в театре был, безусловно, выше, чем на моём предыдущем месте работы, но он отличался своеобразием: преобладали лёгкие тона с шутками и часто с подковырками, беззлобными, но достаточно меткими.

Работая в театре, я вступил в комсомол и поступил в вечернюю школу.

Я чувствовал себя раньше очень неловко, когда меня спрашивали, почему я не в комсомоле. Вступил – и  сразу получил комсомольское поручение. В фойе висела большая карта Европы, и моей задачей было отмечать на ней флажками линию фронта, устойчиво смещающуюся на Запад. Не помню, где я брал данные, но флажки я двигал.

 

 

Я в 1944 году.

Фото с комсомольского билета

 

Теперь, когда у меня спрашивали, почему я не учусь, я опять-таки испытывал определённую неловкость. Поступил в вечернюю школу, в седьмой класс. В школе я чувствовал себя очень неуверенно. За три пропущенных года я от учёбы отвык, да и многое забыл.Такими были почти все в классе. Учителя часто менялись, и учебный процесс от этого страдал. Да и не все учителя были на уровне. Были и случайные. Я запомнил только физика, который начинал и проводил урок примерно так: «Садитесь, я вам сейчас расскажу, что здесь написано», читал учебник и заканчивал заданием учить эти страницы. Но семилетку я всё же прошёл. Это был 1944-1945-й учебный год.

Летом 1944-го года, когда я обратился за получением паспорта, оказалось, что моё  свидетельство о рождении никуда не годится. Возможно, оно было подмочено и расплылось. Пришлось запрашивать Петроградский ЗАГС. К счастью, всё кончилось благополучно. Относительно быстро я получил дубликат свидетельства, и вслед за этим – паспорт. Но, не знаю почему, паспорт мне дали только временный, на шесть месяцев (это был один листок, без «корочек»). Со временем он стал похож на моё  первое свидетельство о рождении от многих штампов и интенсивного пользования (нормальный паспорт я заимел только через три года).

Мне, как и многим в моём возрасте, хотелось выглядеть старше своих лет, и самым простым и доступным способом для этого было курение. У входа в театр некто Ефим, человек неопределённого возраста, но достаточно колоритный, почти ежедневно торговал штучными папиросами «Беломорканал». Его услугами пользовались многие работники театра, в числе которых оказался и я. Если бы не этот Ефим, я, может быть, и не запомнил бы, где и при каких обстоятельствах стал курильщиком. Я с ним никогда ни о чём не говорил, купил – и  ушёл. Что он и кто он – я  понятия не имел. Каково же было мое удивление, когда пятнадцать лет спустя  я нос к носу столкнулся с ним в сквере недалеко от нашего дома в Ленинграде! Он обратился ко мне по имени так, как будто мы старые друзья, и долго рассказывал мне свою историю, запомнить которую мне не удалось. Меня поразил сам факт нашей неожиданной встречи и то, что он знал и помнил моё имя. Я больше никогда и нигде его не встречал. Непостижимы пути и судьбы человеческие. (Курить же я бросил 35 лет спустя без всяких проблем).

 

* * *

В театре, когда я работал, подходил, бывало, парнишка и молча наблюдал. Мы познакомились. Его звали Алёша. Он был младше меня года на полтора. Кажется, его мать работала в театре, и он время от времени к ней приходил. Его особенно интересовало, как делать разметку и увеличивать масштаб при копировании с рисунка. Он с удовольствием мне помогал. Позже он принёс и показал мне свои рисунки. Я не поверил:  Алёша тут же несколькими штрихами нарисовал мой портрет и показал ещё многое другое. Вот только тогда я начал чётко понимать, что учиться-то мне художествам бессмысленно, для этого нужно иметь соответствующий талант. Это именно то, чего у меня и нет. Художник из меня не выйдет, а быть в перспективе ремесленником - маляром для меня интереса на представляло. Я твердо решил искать себе профессию не по стечению обстоятельств, а обязательно по душе и по наклонностям (правда, тогда я с ними ещё не определился).

Но до этого, волею судеб, мне довелось всё же  ещё поработать в театре.

Я ни в коей мере не считал и не считаю работу в весоремонтной мастерской и в театре потерянным временем. Это была такая хорошая школа жизни, которую в обычных условиях далеко не всегда можно получить.

В молодости многое кажется ясным, но только сейчас начинаешь понимать, насколько всё в жизни сложно и непредсказуемо, как совершенно неожиданно пересекаются жизненные пути людей, сближаются, соприкасаются и расходятся в неизвестность...

У нас была реальная возможность в 1944-м году уехать с театром имени Марии Заньковецкой во Львов, но мы этим не воспользовались, так как не теряли надежды вернуться в Ленинград. Осуществилось это только через год, осенью 1945-го года.

Жизнь в эвакуации была весьма не простой, но это было во времена моей юности, когда всё воспринималось значительно легче. Видимо, поэтому воспоминания о трёх годах жизни в Сталинске мне совсем не в тягость.

 

* * *

Спустя 20 лет, летом 1965-го года, я был в командировке в Барнауле. Обратный билет на самолёт у меня был из Новосибирска, и перед вылетом мне удалось на один день заехать в Новокузнецк (в 1961-м году Сталинску было возвращено название, бывшее до 1932-го года). Поездом от Барнаула до Новокузнецка – как  от Новокузнецка до Новосибирска, ночь езды... В моём распоряжении был целый день, и я не мог этим не воспользоваться.

 

 

Привокзальная площадь Новокузнецка в 1965 году

 

Первое впечатление у меня было, когда я вышел из поезда, что я оказался в совершенно незнакомом месте. Вокзал как будто новый или значительно реконструированный, а привокзальная площадь только трамвайным кольцом что-то напоминает. Пустыря и огородов нет и в помине. Вместо этого – аккуратный сквер, кругом асфальт. Благоустроенные улицы тремя лучами расходятся от вокзала.

Трамвай довёз меня до КМК. Здесь мне было всё знакомо: въезд на комбинат и, конечно, здание, бывшее театром. Я прошёл пешком по тому маршруту, которым ходил от театра к дому. Многое изменилось, но те дома, которые были раньше на улице Энтузиастов, сохранились до самого пересечения с проспектом Металлургов. А вот дальше всё уже было совсем новым. Преобразилась и улица Кирова. Она протянулась далеко за пределы проспекта Металлургов и, как я позже увидел, до самого моста через Томь (а ведь это был почти тот самый маршрут, которым я шёл по пустому полю, преодолевая вьюгу и отдирая от лица корки льда). Вообще границы бывшего Соцгорода стёрлись. Город разросся несоизмеримо. Жилые кварталы заняли не только земли бывшей Болотницы, а распространились уже вплоть до реки Томь на большом её протяжении, приблизившись к гряде холмов, окружающих город. И неудивительно, ведь уже в 1959-м году население Новокузнецка было почти 350 тысяч человек (в настоящее время в Новокузнецке проживает более 550 тысяч человек). К этому времени набрали силу и разрослись такие гиганты металлургии, как Завод ферросплавов и Алюминиевый завод, строительство которых началось ещё в годы войны.


 


Новое здание Новокузнецкого

драматического театра,

носившего ранее имя

СергоОрджоникидзе,

построено в 1963-м  году.

 

На меня произвело впечатление большое количество зелени. Видимо, местные власти делали попытку нормализовать экологическую обстановку, но, судя по всему, не очень успешно – чувствовалось, что копоти в атмосфере меньше не стало.

Конечно, я не мог не поинтересоваться, существует ли драматический театр имени Серго Орджоникидзе. Новое здание театра оказалось совсем рядом – на пересечении улицы Кирова и проспекта Металлургов.

Правда, тогда фонтана ещё не было. Зашёл и побеседовал, но никого из знакомых мне назвать не смогли – видно, уж слишком много времени прошло...

В Старокузнецк я приехал трамваем по маршруту, которым ездил 20 лет тому назад.

Тогда трамвай не менее 2/3 своего пути шёл вне черты Соцгорода по пустынному левому берегу Томи. Теперь эти районы города разделяла только река и Топольники -  бывшая роща, превращённая в парк на её правом берегу. Сойдя с трамвая, я пережил весьма странное ощущение — всё вокруг было новое, но что-то, как через дымку времени, вспоминалось, и как-то совсем иначе просматривалось на фоне совсем другого пейзажа. Забор преградил мне доступ к том у месту, где была наша мастерская, кузница, техникум. Строгая вахтёрша сказала, что цех ремонта весов находится за углом.

Новый большой цех. Очень знакомая обстановка, но несоизмеримый масштаб. Трудятся человек 25-30 и... самое главное – возглавляет этот коллектив Мобим Савельевич, да, тот самый Моба, с которым мы не виделись 20 лет! Всю оставшуюся часть дня мы провели вместе с Серафимом Петровичем и расстались только на вокзале.  По работе мне ещё неоднократно доводилось бывать в тех краях (в Барнауле, Кемерово, Новосибирске), добирался даже до Иркутска и Усолья-Сибирского, но выбрать время и заехать в Новокузнецк больше не удавалось. В основном мешало (или, наоборот, способствовало) этому введение прямых авиарейсов между Ленинградом и пунктами  назначения моих командировок.

 

 Серафим Петрович Чесноков

в один из последних приездов

в Ленинград. 1980 год.

 

 

С Серафимом Петровичем Чесноковым виделись мы не один раз, но только уже в Ленинграде, когда он приезжал на встречи ветеранов Невской Дубровки в празднования Дня Победы.

* * *

Через 23 года  после того, как я побывал в Новокузнецке, я не смог удержаться, чтобы не встретиться с театром имени Марии Заньковецкой, но уже во Львове.

 

 

 

Программка спектакля,

который я смотрел

в феврале 1988-го года

 

 Естественно, что я даже не пытался там с кем-либо общаться. Прошло 44 года, как мы расстались. Там сменилось уже не одно поколение, но в памяти-то сидит... И мне было очень интересно осуществить ещё одно пересечение во времени, тем более, что в этом случае мне довелось встретиться и с «самОй» знаменитой Марией Заньковецкой, посмотрев посвящённую ей пьесу.

               Март 2013 года

 







<< Назад | Прочтено: 678 | Автор: Якобсон Э. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы