Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

М. Фишин

Из воспоминаний


Дорога без конца

 Такой она видится в начале жизненного пути, когда за окнами поезда времени ещё медленно проплывают полустанки, а на станциях покрупнее котлы паровозов заполняются водой. Когда, кажется, всё ещё впереди. И с трудом верится в истину, начертанную на перстне Соломона Мудрого - всё проходит.

Жизнь ускоряет свой бег, и за окнами поезда времени уже мимо пролетают не только полустанки. Время становится спрессованным. И только память остаётся способной извлечь из её глубинных пластов значимое, иногда самое важное.

Воспоминания становятся подобием продолжения жизни и, как огарок свечи, тускло освещают остаток отведённого на земле пути. Иногда они молниями вспыхивают в хмурой осенней ночи, сюрреалистично высвечивают прошлое. Но, будучи ещё в состоянии отличить здравый смысл от видений бессонной ночи, многое переоцениваешь и открываешь с неожиданной стороны, ранее незамечаемой, в стремительном беге времени.

Особенно запоминающимися становятся видения времени далёкого детства, опалённого пламенем войны. В ту реальность возвращает память сердца не только в сумраке ночных видений.

Вспоминается моё убогое, но до боли родное местечко, порушенное лихолетьем нацистского нашествия, жестоко порушенное, как и множество сёл, городов. Видится тяжкий путь бегства из-под родного крова, где, казалось сами стены его помогают защититься от ненастий, сопутствующих жизни.

Но и в родных стенах случается разное. И однажды в них, уже восстановленных после войны руками отца, случилась беда. Отца разбил тяжёлый недуг. Сказались реальные фронтовые "награды". В условиях полесской глуши, сельского быта протекали нелёгкие дни семьи. Но надежда на выздоровление отца не покидала близких и придавала сил противиться беде.

В то время медицинскую помощь в нашем местечке оказывал доктор Мяновский. Он многим запомнился своей обходительностью, умением сочувственно относиться к людям. С ним была его молодая подруга, медицинская сестра. Поговаривали, что он увлёк её в глушь из областного центра, порвав с прежней семьёй. Как бы там ни было, но врачевание им давалось, и общение с ними было приятным.

После лечения на дому отец почувствовал себя уверенней. И мать решилась по нашему полесскому бездорожью на трофейной машине секретаря райкома (были ведь и такие) доставить отца в Киев, где в одной из больниц работал её брат. А во время зимних каникул я поехал навестить отца. Тогда добраться до Киева из нашей глуши было сложнее, чем нынче слетать за океан, но такой путь не страшил. Такими мы были.

В больнице отца я нашел окрепшим, и весной они с матерью вернулись домой. Здесь его продолжал лечить и наблюдать наш доктор. И вскорости, опираясь на палочку, отец стал выходить во двор, преодолевая крыльцо с нашей помощью, чаще моей.

Всё же большую часть времени отец вынужден был проводить в стенах дома. Его часто навещали родные и знакомые. Значение радости общения в таком положении трудно переоценить.

Прислушиваясь к беседам людей, навещавших отца, я чувствовал их тёплое отношение к нему. Это тепло он заслужил как человек, лишённый местечковой ограниченности и завистливости. По этому поводу он мне часто говорил, что зависть порождает недобрые чувства, и её надо всячески избегать. Этим наставлениям я старался следовать всю жизнь, и часто был вознаграждён добрым отношением людей, окружавших меня.

Из тех времён особенно запомнилось одно посещение отца довольно престарелым  беженцем из Польши, задержавшимся после войны в местечке. И, поскольку отец сам был родом из бывших польских земель, из местечка Голохов, что поблизости Львова, то у них нашлись общие темы для бесед. Вот что в одной я услышал.

В Старом Самборе, откуда беженец был родом, некогда проживал набожный еврей, постигший мудрость Талмуда и Торы. И в результате своих раздумий он, по утверждению рассказчика, совершил открытие, относящееся к математике. Свои соображения талмудист изложил в записке, адресованной Варшавскому университету. Ответ был не скорым, но весьма примечательным: открытие, основанное на сведениях из Священных Писаний, оказалось уже известным науке. Знаменитый Лейбниц почти на два столетия опередил самборского талмудиста, математика-самоучку. Мне тогда показалось, что убедительно рассказанная история не была лишь красивой легендой, надолго запомнившаяся впоследствии.

Когда, почти полвека спустя, я оказался в Трускавце, вблизи Старого Самбора, гнездившаяся в подсознании мысль побудила посетить тамошнее древнее кладбище. Там, как и на старинной части кладбища, в родном местечке, как и в местечке Меджибож, где захоронены останки Великого Хасида, я увидел характерную картину человеческого забвения. Довольно типичную картину. Но что иное ожидал я там увидеть? На этот вопрос я не мог дать себе вразумительного ответа. Меня туда влекла неведомая сила, и я не мог ей сопротивляться, вернее, не желал. Возможно, это было проявление Зова Предков.

Не однажды я пытался найти правдоподобные объяснения феномена постижения математической истины самборским талмудистом. И в результате казавшихся лишёнными здравого смысла поисков я утвердился в следующей мысли. Возможно крамольной.

Всевышний, создав человека по своему подобию, снабдил каждого естественным "персональным компьютером". Кого с "интернетом", а кого и без него. И, в отличие от электронного творения, естественный располагает неограниченными возможностями, обеспечиваемыми универсальной программой - интуицией пользователя.

Очевидно, самборский талмудист ею не был обделён. Такое объяснение однажды услышанной истории  выглядит очень даже правдоподобно, если учесть, что в извечном споре талмудистов часто рождались истины, освещавшие путь развития человеческой мысли.

В пользу версии о реальности существования самборского математика, возможно, свидетельствует и тот факт, что здесь, у самых западных границ России, на польской земле, в Белостоке, в средине позапрошлого века на свет Божий появился автор межнационального языка - эсперанто. Он был предложен Заменгофом и его учебник вышел в Варшаве в 1875 году.

Заменгоф из Белостока и, уже знакомый нам, талмудист из Старого Самбора пользовались сходными и достаточно эффективными средствами постижения истины: естественным персональным компьютером с незапрограммированной интуицией.

Наверное, такими же средствами в древности пользовались Архимед, Пифагор, Эвклид и многие другие. С их помощью совершили открытия Ньютон и автор теории относительности Эйнштейн.

О знаменитостях древности нам поведали школьные учителя математики Иван Юхимович Жабровец и Арон Яковлевич Розенберг. Сергей Иванович Гурин, преподававший у нас физику, демонстрировал действие законов Архимеда, открытых им в гидравлике и механике. И ещё, на примере использования рычага он увлекательно комментировал версию Архимеда о возможности "приподнять" земной шар. Для этого учёному требовалась лишь точка опоры его гипотетического "рычага".

В школе с Гуриным мы постигали и основы радиодела. Как и многие школьники в то время, мы мастерили свои первые детекторные радиоприёмники, находя практическое применение приобретённым знаниям. В этой связи я радиофицировал сеновал под соломенной крышей сарая, где гости из Киева наслаждались ароматом свежескошенного сена и с интересом слушали старую чёрную тарелку репродуктора. Им, городским, не была необходима сельская "изобретательность".

У нас были свои радости, во многом недоступные нашим городским сверстникам. Чего только стоило удовольствие, которое дарила нам река с берегами, усеянными незабудками! Каким истинным было блаженство лёжать на спине в густой траве, вдыхать её свежесть, видеть как в бездонной голубизне летнего неба друг за другом кружат аисты и без устали задавать им один и тот же вопрос: "бусел-колода, колы буде погода?", и принимать их радостные заверения на понятном языке естественного общения". Эти аисты, буслы, гнездились на полузасохшей липе недалеко от дома, и каждое погожее утро начиналось с их весёлой побудки, так было.

Прошедшее детство не исчезает бесследно. К нему неизбежно возвращает память сердца. Ей, памяти, подвластно многое. И ощущение запаха, вдыхаемого полесского воздуха, наполненого дурманящим ароматом трав. И вечерние концерты "жабокрычей" - „вiд яких у вухах, аж лящить“. Но звучали эти "концерты" симфонией бытия. Нашего бытия.

Тогда, по мнению нынче "преуспевающих", мы жили в бедности. Но даже скудные материальные возможности совместно с душевной щедростью родительского дома и благотворное бескорыстное влияние наших школьных учителей побуждали к активной жизненной позиции. Таким, целеустремлённым, в основном и стало поколение, возросшее после жестокой войны. Вооружённое немалым жизненным опытом,  шагая в ногу со временем, оно не забыло своих истоков.

Пришло время, и разлетелись мои сверстники по огромной стране. Стали полезными в различных областях созидательной деятельности, многие удостоены учёных степеней. Так было.

Но нынче многие из них оказались лишними на своей Родине после её развала, учинённого пришедшими к власти "господами", присвоившими достояния общества, уничтожившими большую часть материального производства. Некоторых из моих современников собрала историческая Родина, Палестина, но меня, её искреннего почитателя, среди них не было. И расстались мы у нового поворота Судьбы. За ним осталось самое важное в жизни моего поколения. За ним остaлaсь Родина.

                                                                                                   Дюссельдорф. Октябрь 2010.

 

 

 За тем поворотом

Там, за крутым поворотом судьбы осталась прежняя жизнь, настоящая. С ее радостями и горестями, близкая и уже далекая, но до боли родная.

За  тем поворотом иногда еще слышатся веселые раскаты весеннего грома, а в предрассветной тиши видятся сполохи шаловливых зарниц, предвестниц ясного летнего дня. Вспоминается то, что не раз доводилось встречать с радостью, иногда с опаскою.

Eще жива память и она настоятельно приглашает возвращаться в прошлое, являясь радостными видениями былой жизни, былой близости. И происходит это помимо воли, отражаясь в самом, казалось бы, прозаичном, обыденном. Часто неожиданно, в любом месте, куда может залететь легкое дуновение ветра из прошлого, принося знакомую родную свежесть.

Tак случилось однажды на одном из банальных блошиных рынков в хмурой Западной Германии. Tам, в ворохе  не очень выразительных полотен местных любителей живописи, меня поразил свет, исходящий от незатейливой картины. На ней, светлой и радостной, на фоне чистой голубизны весеннего неба красовалась выполненная в масле на холсте ветвь яблони в цвету. Увиделось в ней то, что сопутствовало детству и юности в родном полесском местечке, разрушенном лихолетьем и возрожденном в подобном цветении. Добрый призрак родного гнезда еще появляется в сновидениях и возвращает туда, где по утрам ощущалась приятная прохлада «росянистой дорижки» от родного крыльца. И вспоминается «ота стежина вид батькивського порогу». По ней я уходил и возвращался, но случилось однажды - ушел навсегда. Cтрашное ощущение печальной реальности во мне неистребимо.

И вот, спустя годы, с интересом и трепетом, запоздалыми по возрасту, я рассматривал случайно найденную картину, инстинктивно почуяв связывающее нас родство. Cкромная и застенчивая, она по воле случая оказалась выполненной рукой и сердцем соотечественника из Украины. Неизвестный автор мастерски изобразил живое цветение яблоньки, щедро осыпанной лучами весеннего солнца. Почуялся ее полесский аромат, знакомый из босоногого детства. И на склоне лет «коли роки на зиму повернули в осинний хмурости», я оказался влюбленным «як в юности». И эти слова из чудесной песни, некогда проникновенно исполненной «велетнями» украинского вокала, Гнатюком и Kондратюком, мне показались здесь уместными. И я не устоял перед искушением предпослать цветущей ветке яблоньки, до боли родной, свою «оду», далекую от поэтического мастерства, но искреннюю, «вид щирого серця».

Невольно задаюсь вопросом: разве цветущая ветка родной яблоньки не заслуживает такого же воспевания, какое посвящают японцы своему символу - ветке цветущей сакуры? Cакуры, больше нам известной по старинным миниатюрам восточных живописцев.

И меня поразила дерзкая мысль: не достойна ли эта ветвь быть одним из символов, слава Богу, по-прежнему цветущей Украины, цветущей вопреки всем превратностям судьбы?

Kрасуется эта ветка в моем жилище на почетном месте, как святой образ Родины, среди родных сестер даря по утрам добрую улыбку и чувство свежести давно ушедшей весны. И если в сумраке этой жизни ей случится ощутить ласку  луча солнца, она оживает и предстает в блеске своей неповторимой прелести.

Друзья из Cвятой Земли, не обессудьте мое  страстное и откровенное признание в любви - родной нам  ветке Украины, а не обожествленной ветке Палестины ранее проникновенно воспетой Лермонтовым, великим русским поэтом.

                                                                                               Шолом, друзi!

 

 

   Ветке Украины

 

Поведай, ветка Украины,

Где ты росла, как расцвела?

Kакая сила злой судьбины

Тебя в неволю увлекла?

 

           Tуда, где хмурь чужих небес

           Собою солнце заслонила,

 

Где ты уже не ждешь чудес,

Но их еще не позабыла.

Tы помнишь синь родных небес,

Потоки солнца золотые,

В ночи чудесный звездный блеск,

Aлмазы  рос совсем живые.

 

           Cтав чудом явным, ты меня

           На землю предков водворила,

           Прелестной юностью пленя,

           Mеня к себе приворожила.

 

C тобой увидел сад родной,

Где рядом вишенка цвела

В венце невесты молодой

Cчастливая, как ты, росла.

 

           Oткрыла  вновь мне отчий дом,

           Kуда в оконце по утрам

           Tайком эаглядывала ты,

           Невинной прелестью маня.

 

И будь ты веткой Палестины,

Не знаю, стала ли родней,

Чем эта ветка Украины -

Привет из юности моей.

 

           Взращенная рукой отца,

           Любовью матери согрета,

 

Я помню, как ты зацвела,

Но неумело мной воспета.

Прости, родная, ты меня,

Года шалунью-рифму гонят.

И я не Пушкин, странник я,

Oдной с тобой судьбой объятый.

 

           Глядишь из рамы со стены

           Tы на меня с немым укором,

           Но в этом нашей нет вины,

           И непокрыты мы позором.

 

И наши помыслы чисты,

И, лишь украдкою греша,

Mне грезилася иногда

Ветка далекой Палестины.

 

           А ты  всегда была свята,

           «Рiдненька гiлка з Украiни».

 

Tакой светлый образ Родины остался в памяти многих из тех, кого лихолетье пресловутой перестройки общества по российскому сценарию вынудило покинуть её. Разбрелись по белу свету соотечественники, украинцы и евреи. Разбрелись в поисках кращоi долi. Та де ти ii знайдеш, якщо не у рiдному краi, де солодкою стае вода у звичайнiй криницi, у чудовiй батькiвський криницi.

 

                                                                       Doktor M.Fichin

                                                               Düsseldorf,  November 2010







<< Назад | Прочтено: 511 | Автор: Фишин М. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы