Вечера с Владимиром Войновичем. Вечер второй

Майя Беленькая (Мюнхен)

(Начало - в № 2 / 2017)

Об уме и цинизме, о вере и пропаганде, о политике и даже немножко о Кобзоне

– Владимир Николаевич, многие, как и Вы, задумываясь о путях России, вспоминают Гоголя: «Куда ты несешься, Русь? Не дает ответа...»
 – На самом деле ответ можно предвидеть. Кризис, в который погружается государство, неизбежно влечет за собой какие-то попытки оздоровления. У нас всегда эти попытки были. Нынешнее руководство доведет страну до того, что следующему Горбачеву придется приступить к новой перестройке. И тогда возможны два варианта. Или Россия, в конце концов, свернет со своего «особого» пути на нормальный европейский: с регулярно сменяемой и выбираемой властью, со свободной печатью, независимым судом и равенством всех перед законом, или так же, как и Советский Союз, развалится.

– Не хотелось бы, чтобы это произошло. Сейчас всё вроде бы направлено на укрепление единства, общности народа. Вынимаются из запасников определенные идеологемы, соответствующие герои...

 – Лет сорок с лишним тому назад я задумал роман «Монументальная пропаганда» о фанатичной сталинистке Аглае по прозвищу Оглоедка и ее мечте вернуть памятник Сталину на то место, где он стоял. Тридцать лет начинал роман и откладывал, думая, что тема устарела. В конце концов, решил, что не устарела, и написал; и вот теперь не устаю удивляться: тема не только не устарела, а молодеет с каждым годом. Причем молодеет куда-то вглубь прошедших веков. Там и сям оглоедские потомки вновь громоздят изваяния любимого ими чудовища; теперь прибавили к нему садиста Ивана Грозного; да и мой тезка, уже вознесшийся у Боровицких ворот Кремля, как известно, по части зверств от этих двух не отставал. Мракобесие, которому государство явно попустительствует, а церковь потворствует, принимает карикатурно-зловещие формы, становится привычным. Разгром выставки Вадима Сидура, сбитие с горельефа Мефистофеля, повешение чучела Солженицына... Уже поступило предложение улучшить микельанджеловского Давида, превратив его в бесполое существо. Все это воспринимается без особых эмоций.

– Но так ведь дело и до сталинизма может дойти?

– Я уверен, что до этого не дойдет. Сталинский режим мог существовать только в условиях абсолютной безгласности, и не случайно, когда еще при Сталине появились западные радиостанции – первые источники гласности, власть сильно обеспокоилась. Ей приходилось считаться с тем, что железный занавес прохудился и начался обмен информацией. А власть могла существовать только в герметически закрытом пространстве. Сейчас гласность вообще непобедима. Хоть и собираются как-то бороться с интернетом.

Лет 25 назад в одной из своих статей я переименовал только появившуюся ЭВМ (электронно-вычислительная машина) в ЭВН – электронный враг народа. Тогда в нашей печати появились статьи, где советские люди обсуждали, что такое персональный компьютер, хорошо это или плохо. И приводили всякие доводы, причем совершенно идиотские, что плохо. Корреспондентка «Литгазеты» убеждала какого-то программиста, что компьютерами пользоваться вредно, поскольку компьютер и цифры диктуют нам свои условия. А собеседник вместо того, чтобы сказать: «Мадам, что за чушь Вы порете», пытался ей что-то объяснить. Я тогда написал, что современное общество не может жить без компьютера, а советский режим не может сосуществовать с компьютерами. Потому что режим построен на лжи, а компьютер всегда говорит правду. И если его пытать, он сгорит, но пока не сгорел – будет говорить правду. Это о несовместимости. Сейчас пытаются восстановить режим, который несовместим с прогрессом, с интернетом, в частности. Но если всех, предположим, отстранят от интернета, страна станет уже совершенно неконкурентноспособной.

– Тем не менее: у всех есть доступ к информации, но позицию свою люди не меняют. Что вообще у нас с людьми произошло?

– С людьми ничего нового не произошло: квартирный вопрос их испортил. Всё это – традиции особого многолетнего существования в отрыве от общей цивилизации. И кроме того, у нас в традиции – доверие к власти, представление о том, что зависимость от нее – это нормально, поэтому во время выборов многие руководствуются такими соображениями: что это за оппозиция? кто они такие вообще? а что они нам дадут? они нам ничего дать не могут, и у них самих ничего нет, а вот если мы будем голосовать за власть, она нам что-нибудь да подкинет.

– Построил домик для уточки – построит для меня...

– Ну да, очень хороший образ.

И я опять вспомнила роман Войновича – «Монументальная пропаганда». Напомню: роман написан в 2000 году, получил Государственную премию РФ. Там один из героев, Адмирал, описывает ситуацию таким образом. «До недавнего времени мы жили в зоопарке. У всех свои клетки. У хищников одни, у травоядных другие. Все обитатели зоопарка, естественно, мечтали о свободе и рвались из клеток вон. Теперь нам клетки открыли. Мы вышли на волю и увидели, что здесь за удовольствие побегать по травке можно заплатить своей жизнью. Здесь, безусловно, хорошо только хищникам, которые теперь свободны пожирать нас в ничем не ограниченных количествах. И наглядевшись на эту свободу, натерпевшись страху, мы думаем: не лучше ль вернуться в клетку, но и хищников туда же вернуть. Их все равно будут кормить нами, но зато по норме. И поэтому мы смотрим вокруг и ищем...

– Кого? – спросил я.

– Ну, скажем, директора зоопарка. Который наведет порядок и всех рассадит по своим клеткам, хищников подкармливать будет, но и нам выделит сена, капусты, а иногда за хорошее поведение и морковкой побалует…».

– Похоже, мы нашли директора зоопарка. А как Вам кажется, большая часть народа искренне верит, что так будет лучше?

– Я думаю, что большая часть искренне ни во что не верит. Вообще – ни во что хорошее, что, кстати, тоже плохо. Такое неверие в свои силы, ощущение себя песчинкой, неверие, что личное участие в чем бы то ни было может на что-то повлиять – все эти ощущения общества можно назвать одним словом – апатия. Это то, что оставляет общество в неподвижности.

– А Вы верите, что кто-нибудь потом признается, что был неправ?

– Потом найдут козла отпущения — будущего Горбачева. А вполне возможно теперешние придворные подхалимы во всем обвинят Путина. А себя задним числом объявят борцами против путинского режима.

– Это как раз те – неглупые, но циничные люди, которым просто выгодно поддерживать режим. Крым – наш, но отдыхать в наш Крым они не ездят.

– С Крымом какая-то общая шизофрения. Надо быть не циником, а просто реалистом, чтобы понимать, что с Крымом просчитались, потому что это, действительно, покупка не по карману. Ясно, что Крым нам боком выходит.

– А что Вы скажете про людей хороших, умных, но поддавшихся дезинформации?

– Если люди не способны судить здраво, они неумные. Умные прежде, чем хватать чужое, хотя бы посчитали, чем за это придется потом платить. У шахматистов есть такая шутка: кто видит только свой ход, тот тактик, а кто предполагает и ответ противника, тот уже стратег. Так вот у нас власть тактикой овладела, а до стратегии не доросла. У России было много мирных способов приближения Крыма к себе. В 2012 году я был в Крыму, тогда еще украинском, и никто мэнэ не змушивав (не заставлял) розмовляты украиньскою мовою, хоча я, як бачите, по-ихнему розумию. И крымчане мне отвечали по-русски, не шепча и не оглядываясь. Наши эмиссары туда ездили; Лужков в Севастополе строил для военнослужащих дома, открывал клубы. Можно было и больше делать: российский университет там учредить, библиотеки открыть... Никто не стал бы против этого возражать. А теперь то, что Крым нам слишком дорого обходится, даже до Кобзона дошло. А он, по-моему, был вполне себе «крымнашистом». Экономика России сильно пошатнулась из-за Крыма, а уж вместе с украинской историей и санкциями – просто катится в пропасть.

– До Кобзона дошло, а до других деятелей культуры?

– Деятели есть разные. Например, главный режиссер театра…

– Но театр же не отберут.

– Не отберут, так прекратят финансирование, и он сам умрет. Театры, допустим, Ленком или МХАТ, – они дорогие; постановки требуют больших денег, а артистам детей надо кормить и самим кушать хочется. У меня-то не было никогда ни театра, ничего, и я отвечал сам за себя. Правда, расплачивалась моя семья тоже, к сожалению. Но не дальше.

 – Ну зачем же некоторые деятели культуры первыми учениками хотят быть? Можно ведь тихо отсидеться. Не бежать на собрание, где Пастернака исключают.

– Они бегут, потому что их приглашают на это собрание. И раньше так было. Не обязательно, чтобы речь шла о жизни и смерти. Не придешь – не получишь разрешения купить Жигули, за границу не поедешь, премию литературную не получишь, орденок к юбилею. Я не оправдываю такое поведение: я просто объясняю. К сожалению, в нашем обществе не только умных, но и порядочных людей нехватка. Бессовестных и беспринципных, готовых услужить любому режиму, – гораздо больше.

– А в Вашем окружении есть люди, которые с Вами не согласны?

– У меня осталось мало близких друзей. Оставшиеся – по коренным вопросам думают примерно так же, как я. По мелочам можем расходиться. Я Вам больше скажу: есть люди, которые шепотом мне говорят: а я тоже так думаю. Есть даже знакомый, который выступал по телевидению в общей своре, а потом крутился, интересовался, не осудил ли я его за это. А с такими людьми, которые совсем против, я просто не вожусь...

(Продолжение – в следующем номере)