К 80-летию поэта: Вот приходит Юлий Ким

«Вот приходит Юлий Ким...»

К 80-летию поэта

Грета Ионкис (Кёльн)

 Ты тоже из когорты стихотворной,

 Из нашего бессмертного полка...

 Булат Окуджава

Так начал Булат Окуджава свою песню, посвященную младшему другу: «Вот приходит Юлий Ким и смешное напевает,/ а потом вдруг как заплачет, песню выплеснув в окно». Потому-то статью к 75-летию Юлика я назвала «Пасынок века Юлий Ким, или Пьеро, притворившийся Арлекином». Ее напечатал «Партнёр», она ходит в Сети и вошла в персоналию Кима в Википедии (см. ссылки).

Студенческие годы и «география биографии»

Поступая в Московский педагогический им. Ленина в 1954-м, я, выпускница сахалинской школы, не предполагала, что наш литературный факультет назовут «поющим». Между тем, в сентябре «на картошке» мы с энтузиазмом распевали песню студента выпускного курса Юрия Визбора: «Ночью горы спят, и Южный Крест залез на небо,/ Спустились с гор в долину облака./ Осторожней, друг, ведь никто из нас здесь не был/ В таинственной стране Мадагаскар!»

Юлик Ким был моим однокурсником, и когда я стала сменным редактором факультетской стенной газеты «Словесник», которую мы делали по вечерам, он вместе с Ильей Габаем частенько заглядывал в небольшой круглый вестибюль, где на столах возлежали шесть склеенных листов ватмана, над которыми трудился художник-оформитель. Ребята – в простеньких рубашках в клеточку, Илья в неизменных очках – шутили, дурачились, походя сочиняя забавные частушки. Помнится, многие начинались словами «Мене милый изменил...». Мы поместили некоторые в первоапрельском номере под общим заголовком «Учимся рифмовать»: «Мене милый изменил,/ я пошла топиться./ И кому какое дело,/ Куда брызги полетят...» Вспомнила еще: «Свинка вырыла морковку,/ я сказала свинке:– Усь!/ Погуляла бы с миленком,/ да папаша запретил».

Одна из первых песен Юлика украсила в 1959-м нашу газету, которую теперь называли «Молодость», ведь наш литфак стал историко-филологическим. А песня – вот она: «Губы окаянные,/ Думы потаенные,/ Бестолковая любовь,/ Головка забубенная!// Всё вы, губы, помните,/ Всё вы, думы, знаете,/ До чего ж вы мое сердце/ Этим огорчаете!// Позову я голубя,/ позову я сизого,/ Пошлю дролечке письмо –/ И мы начнем все сызнова!»

Много лет спустя, будучи с концертом в Кёльне, Юлик мне рассказал, как однажды эту песню по радио назвали русской народной, после чего его дочка Наташа на телефонные звонки долго отвечала: «Дочь русского народа слушает».

«Губы окаянные» и написанные для кинофильма «Бумбараш» (1971) песни «Журавль по небу летит, корабль по морю идет», «Ходют кони над рекою, ищут кони водопою» и впрямь близки к народным, чему способствует музыка Вл.Дашкевича.

О том, что семейные корни Юлика Кима уходят в русскую глубинку, в студенческие годы я не подозревала. В ту пору мы никого не посвящали в свои семейные тайны, научились помалкивать. И он не спешил признаваться, что по матери он из семьи калужан Всесвятских, что его прадед-священник крестил будущего маршала Жукова, а дед-врач спас тому в отрочестве жизнь.

Детство Юлия, родившегося в Москве, прошло в семье калужской родни, едва сводившей концы с концами, но дружной и певучей. Здесь мальчик и наслушался русских песен. Отец его, переводчик Чер Сан Ким, был расстрелян в 1937-м, а мать, учительница литературы, была арестована и девять лет провела в лагере для ЧСИР (члены семей изменников родины). По возвращении она имела право поселиться на 101 км от Москвы. В Малоярославце она с Юликом и его старшей сестренкой терпели жестокую нужду и вынужденно уехали в туркменскую глухомань. Решение было верным: овощи-фрукты здесь были дешевы, дети отъелись, да и сама избежала нового ареста (тогда многих забирали – «повторники»).

«Вперед! Путь далек – Дальний Восток...»

По призыву «Педагогической оптимистической» часть выпускников двинулась на Дальний Восток: Юлик и моя задушевная подруга Инна Верещагина распределились на Камчатку, москвичка Рита Карелина – на Командоры, я – на Сахалин.

Еще до отъезда Юлик сочинил песню «Рыба-кит»: «На далеком Севере/ Бродит рыба-кит,/ А за ним на сейнере/ Ходят рыбаки». Учительствуя три года в рыбацком поселке Анапка, он создал ансамбль «Рыба-кит». Среди многих его камчатских песен Визбор выделил «Капитана Беринга»: «Капитан Беринг/ Открыл наш дикий берег –/ Что за чудо капитан!/ И в этот берег дикий/ Стучит волною Тихий,/ Ужасно тихий океан». А мне, выросшей в окружении моряков-одесситов, больше по душе пришлась «Прощальная-отчальная»: «Берите леера,/ Крепите кливера,/ Травите тросы с полубака,/ Берите, братцы, кранцы,/ Тащите их на шканцы,–/ Отчаливать, однако, пора!».

Не знаю, фантастика-романтика, о которой он написал песню, в этом ли виновата, но Камчатка властно вторглась в жизнь Кима, а стало быть, и в песни. Он так сроднился с ней, с ее неприхотливыми и душевными людьми, что, оказавшись в столице, испытал такую ностальгию, что чуть было не вернулся на узкую песчаную косу между сопками и Беринговым морем, но разум взял верх: «В Москву, в Москву!» Однако Камчатка останется для Кима пожизненным магнитом. Камчатский Орфей, он посетит ее не однажды.

«Пред нами путь лежит, он труден и тернист...»

Без ложной скромности скажу: мы были хорошими учителями. Юлик Ким, Илья Габай, отправившийся вместе с Владиком Прониным в алтайскую деревню, откуда они мне писали ернические письма совместно, как братья Гонкуры, но разными чернилами. А Лёня Зиман вообще был прирожденным педагогом. Мы не были просто урокодателями, проводили с учениками всё свободное время, готовили спектакли, викторины, ходили в походы. Наша любовь к ученикам была взаимной.

В Москве Юлику вначале довелось работать в 135-й школе, а затем повезло: пригласили преподавать литературу и историю в школу-интернат для юных гениев при МГУ, которую опекал сам академик Колмогоров. Три счастливых года, урожайных на песни. Их распевали его новые ученики.

В 1962-м, в связи со 150-летием Бородинской битвы, родился его цикл песен 1812 года. Я в эту пору училась в Москве в аспирантуре, потому услышала «Гренадеров», «Кавалергардов», «Лейб-гусаров», «Ополченцев» в авторском исполнении. Запомнились мне «Бомбардиры»: «Генерал-аншеф Раевский сам сидит на взгорье,/ Держит в правой ручке первой степени Егорья./ Говорит он: «Слушайте, что я вам скажу!/ Кто храбрее в русском войске, того награжу!» А далее мы подхватывали припев: «Драгун побьет улана./ Гусар побьет драгуна,/ Гусара гренадер штыком достанет. –/ Хе-хе.../ А мы заправим трубочки,/А мы направим пушечки:/ А ну, ребята, пли!/ Господь нас не оставит.../ Генерал-аншеф Раевский любит бомбардиров!» Бомбардиры – наша семейная гордость: мой дед Лев Иоффе служил в артиллерии в царское время, а отец мужа, артиллерист Ольшанский, в годы Первой мировой или империалистической, по терминологии моей бабушки, дослужился до унтер-офицера.

В начале 1964-го аспирантский друг Владик Пронин привел меня в дом одногруппника Лёни Зимана. Во главе длинного стола сидел крупный мужчина – Петя Якир, сын казненного в 37-м прославленного командарма. Слева от него – Юлик Ким, с неизменной гитарой, перебирал струны. «Сказание о Петре Якире» он посвятил герою застолья: «Четырнадцати лет пацан попал в тюрьму,/В одну из камер номер 38 – вот бедняга!/ Четырнадцать статей предъявлено ему:/ политбандит, вообще семит/ и неизвестно чей наймит,/ и поджигатель, кажется, Кремля, не то Рейхстага – / Вот это передряга! ... А чтобы не скучал способный сорванец/ И правильно воспитывался в камере вонючей,/ К нему и подсадил заботливый отец/ Одних ученых десять тыщ/ и неученых десять тыщ,/ И несколько мильонов просто так, на всякий случай».

По правую руку сидел Илья Габай, любовно, с затаенной грустью поглядывая на старшего друга. Чует-чует душа праведника (праведником назовет Илью Давид Самойлов) какую-то червоточинку в своем кумире, но гонит сомнения прочь: «Прости – не мне судить Иова» – это из его поэмы о библейском страдальце, с которым он сравнивает Якира. И как заклинание через финал проходит рефрен: «Не предавай меня, Иов!» Напророчил, накликал, то ли видел наперед. Отступничество Якира в августе 1973-го станет катастрофой и для Ильи Габая. А можно ли требовать, чтобы человек, который 18 лет провел в тюрьмах и лагерях, вновь вернулся на круги ада и отправился пахать на Колыму? Нет, я, жертва страха в третьем поколении, Якиру-Иову не судья. Трагическая история Ильи Габая, затравленного всесильным КГБ, – в центре романа Людмилы Улицкой о шестидесятниках «Зеленый шатер» (2011), где он выведен под именем Михи. Читайте! Юлик жестоко оплакивал гибель Ильи, рыдал навзрыд над его изувеченным телом (выбросился с 11-го этажа).

Но мы забежали вперед, а вернуться надлежит в 60-е. Юлик не раз называл 1956 год великим, считал, что после доклада Хрущёва на ХХ съезде, который нам в течение четырех часов зачитывали в Ленинской аудитории, наступило прозрение. Время показало, что оно было далеко не всеобщим. Между тем, оттепель сменилась заморозками. Ким одним из первых заговорил об опасности неосталинизации: «Ой, не плюйтесь, хунвейбины,/ вы поймите наконец:/ он ведь с нами, наш любимый,/ наш учитель, наш Отец.// Он в кацапах и китайцах,/ он в печенках и кишках,/ он сидит глубоко в яйцах/ и диктует каждый шаг».

В 1966 году Юлий женился на восемнадцатилетней дочери Петра – Ирке Якирке. К этому времени Пётр Якир, убедившийся в брежневском курсе на реабилитацию Усатого, стал активнейшим диссидентом, и за ним установилась постоянная слежка, в орбиту которой попал и новый родственник – Ким. С ним тоже случился «грех», он вместе с женой принял участие в выпуске нелегальной «Хроники текущих событий» о правонарушениях, которые плодил тоталитарный режим, подписал несколько возмущенных писем и резких обращений.. Вместе с Якиром и Габаем он стал соавтором обращения «К деятелям науки, культуры и искусства» (1968). В оперативных сводках КГБ он значился как «Гитарист».

Последствия не заставили себя долго ждать: из школы уволили, жену исключили с 3-го курса историко-архивного института, концертную деятельность запретили. Пригласили было в Свердловск на песенный фестиваль (думалось, Москва далеко, проскочим!), но, когда он прилетел, начальство выставило заслон. Тогда он дал ночной концерт на квартире у знакомых, пел много, в том числе и «Монолог пьяного Брежнева»: «Мои брови жаждут крови,/ Моя сила в них одних./ Как любови от свекрови,/ Ждите милостей от них…»

Разумеется, всё стало известно, где положено, терпению властей пришел конец. Последовали изнурительные допросы на Лубянке. Отныне его имя не могло появляться ни на театральных афишах, ни в титрах кино, как и имя Ирины, трудившейся над томом Литературного наследства о Блоке и Белом.

Под псевдонимом Ю. Михайлов

А между тем, это было плодотворное время мастера, достигшего зрелости. Его наперебой приглашали писать для театра и кино, и какие режиссеры! Пётр Фоменко, Марк Захаров, Леонид Эйдлин, Михаил Левитин... Он дорожил заказами, нуждался в заработке, будучи кормильцем семьи: в 1973-м родилась дочка Наташа. Он осовременивал пьесы классиков и написал свою – «Ной и его сыновья», где сам сыграл Ноя.

Он писал песни для спектаклей по Шекспиру, Мольеру и Фонвизину, Володину и Горину, о Дон Кихоте и Тиле Уленшпигеле, они звучат в пятидесяти кинофильмах, среди которых – «Бумбараш», «Дом, который построил Свифт», «Красная шапочка», «Собачье сердце», «Обыкновенное чудо», «Двенадцать стульев», замечательный мультфильм Бардина «Гадкий утенок» – всех не перечесть. И все они значились под именем Ю.Михайлова. Музыку к ним писали известные композиторы: Вл. Дашкевич, Ген. Гладков, Ал. Рыбников. Но и сам Юлик тоже писал музыку, а потому часть песен он напечатал, снабдив их нотами, в сборнике под названием «На собственный мотив» (1998).

Моя жизнь так сложилась, что о судьбе Юлика я долго ничего не знала. Будучи в середине 70-х на курсах повышения квалификации, спокойно прошла мимо объявления о концерте Ю.Михайлова, входя в институт на Малой Пироговской, не подозревая, что это о нашем Киме. Бережно храню вырезку из «Литературной газеты» от 3 апреля 1985-го со статьей Булата Окуджавы «Запоздалый комплимент», где он вернул Ю. Михайлову родовое имя – Ким и, объясняясь в любви, посвятил ему песню «Ну, чем тебе потрафить, мой кузнечик». Я готова подписаться под каждым его комплиментом.

В 90-е годы на Юлия Кима щедрым дождем пролились многие премии, но в это же время обрушилось несчастье: серьезно заболела Ирка Якирка, операции следовали одна за другой, а в 96-м объявили диагноз: рак. Беда не ходит одна: вскоре на операцию попал и сам Юлик. Во имя спасения жены решил выехать в Израиль.

«Израиль, ты меня оглушил, окутал, обольстил!»

В 1998-м они получили израильское гражданство. Препятствий не было: клан Якиров – бессарабские евреи. Полгода Ирина провела в больнице, но спасти ее не удалось, а Юлику смогли помочь. С тех пор живет на два дома: полгода – в Москве, полгода – в Иерусалиме (оба телефона – в моей записной книжке). Вошел в редколлегию «Иерусалимского журнала». Самоощущение выражено в четверостишии: «С гулькин нос страна моя родная,/ Мало в ней лесов, полей и рек./ Но другой такой страны не знаю,/ Где так вольно дышит русский человек». И хотя кто-то в шутку называл его: « Кореец ты наш, евреец», Ким ощущает себя русским, при этом с самого детства не терпит жидоедства. А в полном иронии и сарказма «Открытом письме Союзу писателей» и вовсе признался: «Во мне кошмар национальной розни./ С утра я слышу брань своих кровей:/ Одна кричит, что я кацап безмозглый,/ Другая почему-то, что еврей».

Спутницей кочевой жизни Кима стала близкая подруга, одноклассница его Ирки-Якирки, Лидия Михайловна. Кочевой – потому что она сопровождает его в разъездах: концерты, концерты... В Кёльне мы познакомились.

В 2015 году Юлию Киму была присуждена премия «Поэт», что вызвало негодование А.Кушнера и Е.Рейна, Е.Евтушенко и О.Чухонцева, которые как члены жюри «болели» за других кандидатов и настаивали на том, что бард – не Поэт. Мне сразу вспомнился куплет из «Безразмерного танго» Юлика: «До чего хороши пьесы Кима!/ Да и песни весьма хороши./– Да, но пьесы поглубже, вестимо./ – Да, но в песнях побольше души!/ –Да, но главное драматургия./ – Да, но чем же он плох как поэт?/ – Да, действительно, но/ нужно что-то одно./–Да, конечно, но думаю, нет».

Нечто юбилейное

Первым из бардов второго призыва отметил 80-летие Александр Городницкий, приехав к дочери в Израиль. Здесь он встретился с Кимом, с которым дружен давно (познакомились когда-то у Давида Самойлова в Пярну). В застолье Юлик сочинил пародию на известную песню Городницкого «Всё перекаты да перекаты», а затем они ее исполнили дуэтом. Видео мне прислали из Израиля. А недавно Городницкий закончил первое отделение концерта в Кёльне именно этой пародией. И я припасла ее под конец:

Мы – патриархи, мы – патриархи.

Нас внуки шлют по адресу.

Мы недомерки и полустарки,

что видно без анамнезу.

А где-то бабы гуляют лихо

с каким-нибудь молодчиком.

А у нас камни гуляют тихо

по нашим мочеточникам.

У вас Багамы зимой и летом,

детишки в Штатах учатся.

А нам дойти бы до туалета,

а дальше – как получится.

Уже во рту-то зубов не видно,

уже нога волочится.

И даже как-то признаться стыдно,

что умирать не хочется.

И всё ж признаюсь, и мне не стыдно,

что умирать не хочется!

Завершаю строками из студенческого гимна: «Вперед! Вперед, пока нас держат ноги, и сохранили силы мы свои!/ Ведь мы не кто-нибудь: мы – педагоги МГПИ!»