Литературный Рейн. Ольга Бешенковская. Смуглый ангел пустыни

СМУГЛЫЙ АНГЕЛ ПУСТЫНИ

Ольга Бешенковская давно уже не нуждается в дополнительном представлении, а читателям нашей рубрики знакома по майской публикации позапрошлого года подборки ее стихов.

Поэзия - жизненное призвание Бешенковской. И хотя, будучи литературным профессионалом высокого уровня, она успешно выступает в самых разных жанрах - проза, литературная критика, пародия, публицистика, журналистика, - очевидно, что природное дарование позволяет ей наиболее органично проявлять свою личность в поэтическом творчестве. Ее таланту свойственно чуткое отношение к слову, метафоричность ее поэтических строк всегда строго направлена на достижение художественной цели, при том, что стихи поэтессы наполнены многочисленными ассоциативными рядами и аллюзиями. Благодаря такой особенности своего дарования Бешенковская на пространстве одного стихотворения умеет охватить художническим взглядом и выразить свое осмысление многих жизненных явлений, что у автора прозаического произведения потребовало бы многих страниц повествования.

Темперамент и полемичность, мощный эмоциональный выплеск, сила и мужество лирической исповедальности, с которыми поэтесса раскрывает свою боль и любовь, свои человеческие переживания, не могут не найти отклик в читательском сознании.

Даниил Чкония

* * *

Невнятен мне иврита иероглиф.
Так получилось. Так задумал Бог:
чтоб мы, его разведчики, продрогли
в стране, где снег, и вёрсты - без дорог...
Не заносясь, не праздновали труса
и не молились идолам чужим.
Он, верно, видел в каждом Иисуса,
он, может, этим только-то и жил...
Но - разбрелись в полпреды и в чекисты,
в ростовщики, в торговцы всем и вся... И - умер Бог.

Проворный и речистый
живёт народ, по свету колеся.
Растёт себе, штудируя науки,
забыв о главной, брошенной в пыли:
что избран был он Господом на муки,
а вовсе не в президиум Земли...
Вот потому и вязнем в бездорожье
(куда ни глянешь - слёзы по щеке),
вдруг вспоминая всуе имя Божье
на непонятном вещем языке...

(2004)
* * *

Я помню всё: клеймо космополита
на том, чья кровь за родину пролита.

И знаю, что, намылившись в Кореи,
скосят глаза по-местному евреи...

Встречала всех: и трусов, и героев,
владельцев недр - и только геморроев.

И все они страдают и стареют,
и почему-то с возрастом евреют...

И вспоминают преданого Бога.
И талос - как на римлянине тога.

(Когда б мне прежде не была знакома
такая ж прыть по линии райкома...)

Еврейский рок: всегда переселенцы...
Первопроходцы - и приспособленцы.

И если где-то в чем-то волокита,
всегда найдут себе антисемита...

А что делить? - Мы все от Авраама.
И я б торговцев выгнала из Храма.
А если пуст останется при этом,
То пригодится птицам и поэтам...

2005

СТИХИ НА ПЕСКЕ

(ИЗРАИЛЬСКИЙ ДНЕВНИК)

Всем друзьям посвящается

* * *

И горы облаков, и кактусов отары,
Двугорбый божий бомж над папертью песка...
Здесь так чисты цвета... И мы ещё не стары.
И птица на лету касается виска.
О, родина всего! О, пафос Палестины!
О, живопись пустынь - причудливей Дали!
Льдовеющая соль. Блаженные крестины
в Отеческих руках... Купель. И корабли
исчезли. Стёрт прогресс. Ни дыма. Ни детали
зловещих наших дней. Вернулся в окаём
первоначальный смысл.
И след Его сандалий
впечатан в твердь воды и солнцем напоён...

* * *

Сколько в компьютере божьем оттенков зелёного -
Я никогда ещё в жизни не видела столько!
Здесь, в Галилее, спасенье от времени оного,
словоубежище... И кислосладкая долька
(не леденец химиядный - плоды трудовитые...)
Солнце гончарное, скрипнув, за кадр опускается.
Овны библейские, к жертве любовно завитые,
так безмятежны, что фотозатвор спотыкается...
Патриархальное, ветхозаветное, горнее
ширится небо - чем выше тропинка топорщится.
Совестно в рифму, - изыди, как бизнес - игорная...
Дай надышаться псалмами...
(Примолкла, притворщица.)

* * *

Мой друг опять невыездной -
Как много лет тому...
И не заполнить обходной
В пылающем дому.

"Наш дом - Израиль" - говорит.
Бездомный бледный грач...
Щебечет весело иврит
И прячет вечный плач.

Он не банкир, не спекулянт
Мой старый добрый друг,
Лишь любопытный эмигрант
В пески - из белых вьюг.

И вот сидит он, весь в долгах,
В компьютере сидит...
Мешает думать о богах
Профуканый кредит.

Мой друг ни в чём не виноват,
Он - из породы птиц...
И если завтра новый ад -
Он первый в Аушвиц.

Он входит в кнессет, глух к речам,
Неловкий как верблюд.
И люб Шагал его очам,
И скушен прочий люд.

Он отвечает невпопад,
Но встать "в ружьё" готов
Мой друг - печальный депутат
От партии цветов...

* * *

То ли ломится бешеный яркий ландшафт,

то и дело меняясь, в стекло ветровое?

То ли фрески Шагала до звона в ушах

разрослись, и смыкаются над головою?

Всё возможно под куполом этих небес,

где в прищуре солдата - печаль Авраама,

где пилястрами стройными лепится лес

и однажды в столетье скворчит телеграмма.

Как лиловы оливки, и как апельсин

нестерпимо оранжев, на зависть Манджурий...

Над слепящим песком - паруса парусин

и араб в неизменном своём абажуре...

Все мы родом из этих горчичных земель,

что являют прообраз и ада, и рая,

где, как в детстве бронхитном, палитровый хмель

и восторг сотворенья... И вот он, Израиль!

Я намокшую прядь поправляю крылом

и не ведаю, сколько веков отмахала...

И венчает картину, мелькнув за стеклом,

смуглый ангел пустыни, патрульный ЦАХАЛа...

* * *

На зубах скрипел песок,

шла осада.

Не висок, а дух высок

твой, Масада.

Пусть им имя легион,

хватит - Рима.

Желт песок. И желт огонь.

Всё - горимо.

Жажду взглядом утолив

в Божье небо,

знали - больше ни олив

и ни хлеба.

Ни надежды на побег,

ни подмоги.

Первый подвиг. Первый век

синагоги.

Обнимите жён, мужи, -

время тризне!

Пусть им наши куражи,

а не жизни!

Лучше гибель, чем клеймо,

что - отрепье...

...Поналипло к нам дерьмо

раболепья.

Не грозит нам дефицит

прохиндеев...

Но - великий суицид

иудеев!

Занесло песком года -

да не стёрто...

Даль как желтая звезда

распростёрта.

Не для МИДа, не для вида-

фасада:

Золотая пирамида.

Масада.

Приходите погордиться,

старея,

не забывшие традиций,

евреи...

* * *

Дождик. Муторно. Жди гостинца

от безумного палестинца...

Неужели же всё заране:

брань соседей и поле брани?..

Бог - он каждому понемногу:

флягу влаги и хлеб в дорогу.

Иудею и христьянину.

(Износилось бельё в рванину.)

И араба арба палима

белым солнцем Ерусалима.

Что же ты натворил нам, Боже!

Что ни век - то одно и то же:

взрывы крови, руины мести...

Люди жить не умеют вместе.

...Я вернусь в свои палестины,

ребятне раздам апельсины.

А родня мне - борща половник:

мол, хлебай, отощал, паломник...

Шагом-шепотом выйду в город,

приподняв - от прохожих - ворот.

Тихо-тихо. После террора

отдыхает крейсер "Аврора".

А в парадных того построя

пьёт народ, разойдясь по трое,

пьёт и плачет: "Помилуй, Боже...

(И жидовскую морду - тоже...)"

Потому-то и ждать Мессию

не куда-нибудь, а в Россию -

где бродяга в лохмотьях ищет

Книгу Бога на пепелище.

Скрипка ль плачет? Скрипит телега?

Острый свет над пустыней снега....

* * *

...Земную жизнь пройдя до половины,

верней, почти до самого конца,

я знаю: в птичьих шапочках раввины

не заслонили Божьего лица.

Тому, кто нам наказывал: не целься,

не обмани, будь страждущему - брат,

милей и ближе ряженых процессий

поэт, стихи слагающий в шабат...

Космополит, что пьёт арабский кофе,

смакуя горечь, сжав до синевы

осколок моря... Этот на Голгофе

Не отшатнет от плахи - головы...

Да, не любил катания на танках,

чурался пейс, - зато наверняка

арабских цифр в швейцарских мутных банках

не прикрывала алчная рука...

И если все мы, Господи, повинны, -

покинь тобой придуманный народ...

Земную жизнь пройдя до половины,

я слышу скрежет Дантовых ворот...

* * *

Лена, Володя, Наташа и Миша.

Над головой - сионисткая крыша.

А на столе - православная водка.

(Задраны вверх и кадык, и бородка.)

Из пенопласта двойник Арафата,

он исподлобья следит воровато...

Что тебе, чучело? Будешь из банки?

Мы никуда не въезжали на танке.

Мы согревали пол-жизни в котельной

и Могендовид, и крестик нательный.

Новый Завет вслед за Ветхим Заветом

полнили душу терпения светом...

Спали с лодыжек галерные гири.

Не потеряться бы в яростном мире!

Юра, и Вася, и Боря, и Лена -

все мы Петра и арапа колена...

И отовсюду спешат катастрофы

в наши до слёз петербургские строфы.

В мире безумном воинственном этом

нет закутка бесприютным поэтам.

Всюду бездомна ты, братия наша -

Витя, Серёжа, Олежка и Саша.

Хоть и пришли заповедные сроки

и из юродивых вышли в пророки...

Песах ли, Остерн - рванём без закуски...

Это по-божески. Это - по-русски.

* * *
Храни друзей моих, Господь,
и в Петербурге, и в Нью-Йорке,
и во дворце, и во каморке
крепи их дух, щади их плоть.
Нам не дано предугадать,
где нам даровано свиданье,
на Рейне или Иордане
окатит светом благодать.
Я скрытной верою живу,
что вдруг расступится кромешность,
как тайна жизни, как промежность
и - в жгучий обморок, в Неву!
Не оттолкнёт счастливых слёз,
сомкнёт утешные объятья...

И встретят в белом сёстры, братья...
И впереди - Иисус Христос.

Да, мы и грешны, и слабы,
а всё ж друзей не предавали.
Достойны райских кущ едва ли,
но - взблеска ангельской трубы.

Хотя б за то, что бедовали
и были всюду, где бывали,
лишь бедуинами судьбы...

18-25 февраля 2001.
Штутгарт.