Пересечение судеб

Необъяснимые ассоциации возникают вдали от родного дома. Странное ощущение появляется у меня всякий раз, когда я поднимаюсь на рейнский утес русалки Лоры, где поставили для туристов бездарное изваяние из щербатого камня, сослав прежнюю историческую статую вниз, на песчаную косу, в гавань Сант-Гоарсхаузена. Глядя на извилистую ленту великой немецкой реки, я вспоминаю почему-то не стихотворение Гейне, знакомое со школы, а совсем другое – гоголевские строки «чуден Днепр при тихой погоде».

Не будь таких случайных ассоциаций, возможно, и классики не оставили бы нам в наследство множество ценных, хотя порой и не сразу приметных, свидетельств своего пребывания за рубежом. Путешествуя за границей, они задумывали или создавали произведения, увековечивая мало кому известные доселе города. Мощные встречные потоки русской и немецкой культуры пересекались на протяжении столетий. О жизни и нравах россиян немцам одним из первых обстоятельно рассказал их посол при Московском дворе Зигмунд фон Герберштейн. Дело было в стародавние времена...

Хлеба и водки дипломатам, сена – лошадям

Его книга могла бы соперничать с «Германией» Тацита как источник энциклопедических сведений о чужой стране. Многие привычки русских уже тогда стали для немцев типичными чертами национального характера их северо-восточных соседей. Германского посланника особенно поразила манера приема послов: кому сколько хлеба или водки, сена для лошадей, о делах во время еды не говорить, заботясь, чтобы гости крепко выпили. Для этого провозглашались тосты: за здоровье великого князя и зарубежных монархов. Посланникам рекомендовалось в изобилии привозить подарки. Обычаи эти были немцам несвойственны, но вызывали интерес.

Любопытно, что, отправляя послов на Запад, московские князья не советовали одаривать тех, кто оказывал им гостеприимство. Русский писатель XIX века Федор Горбунов, подражая старинной письменности, воспроизводил один из указов государя послу, отправляемому на берега Рейна: «Ехать тебе, Ивану, в разные города немецкого государства и смотреть тех городов люди и нам великому государю описывать. И едучи землями немецкого государства, не грабить, не пьянствовать, с немцы не разговорные слова говорить и ответ держать с разумом... А будет который начальный немецкий человек спросить: для каких нужд послан, говорить: для его государевых дел. А даров не давать...» [1]

Наказ этот в советские времена не соблюдался. Московские гости дарили, что могли: матрешек, водку, картины за государственный счет. Многие чиновники, да и простые бюргеры к русским подаркам привыкли, нередко – в ущерб немецкой любви к порядку и точности. Распространилась встречная практика одаривания. Редкий советский руководитель уезжал из Германии без «мерседеса». В последние десятилетия немцы переняли у соседей, и не только у русских, много дурных привычек. Но в те далекие времена, когда Герберштейн и Тацит описывали Россию и Германию, многое было иначе.

Иван Грозный покровительствовал немцам, хотя воспроизводимый впоследствии образ зарубежного супостата, принимавший часто немецкие черты, впервые появился именно при нем. Не исключено, что именно при Иване IV исказилось значение слова «немец», получившее пренебрежительный оттенок - «немой, не умеющий говорить по-русски». Вероятнее, что слово «немец» появилось согласно общепринятой логике иностранных заимствований, придя с берегов Среднего Рейна, жителей которых называли «немет, неметес», и было русифицировано. Противоречивость, двузначность русско-германских отношений проявилась уже тогда. Сын Ивана Грозного немцев невзлюбил, а вот Борис Годунов их привечал, учредил немецкую гвардию. Широко распахнул двери в Германию Петр Первый. При его дочери Елизавете Россия активно вмешивалась в германскую политику. Петр Третий боготворил Фридриха Великого, при царице Анне Иоанновне весь двор был по-настоящему онемечен.

При Александре II в петербургских салонах еще говорили по-немецки. Александр III эту традицию поломал. При нем и Николае II был взят на вооружение лозунг «православие, самодержавие и народность». Неприязнь к немцам стала неким показателем общественного мнения, сочетая в себе преодолеваемый комплекс неполноценности с усиливающейся державностью. Баварский дипломат Карл Мой, наблюдавший жизнь российского двора в конце позапрошлого столетия, находился в Петербурге в то время, когда отношение к немцам стало меняться - намечался русско-французский альянс, породивший трагические коалиции 1914 года.

Вдохновение на чужбине

Пересечение культур происходило независимо от воли монархов. Во времена Наполеона в Москве в домашнем театре князя Апраксина ставили балет «Русские в Германии» об освобождении рейнских земель от французов. Поэт Батюшков участвовал в сражениях, чему посвятил стихи «Переход через Рейн». «За считанные мгновения воды великой реки, которая поила легионы римлян, мечом писавших законы для гордых германских племен», пронесла перед взором поэта чуть ли не всю историю страны. «Сыны снегов, - писал Батюшков, - пришли под знаменами Москвы прогнать иноплеменные полки». Общие битвы с поработителями запечатлели на полотнах германские художники. Карл фон Клаузевиц в форме русского офицера отличился под Бородином. Сражался за Россию Михаил Фонвизин, племянник хрестоматийного писателя и потомок ливонских баронов.

Российский либерал-западник в «Бесах» у Достоевского доказывал, что «без немцев и без труда» Россия пропадет. Славянофилы предпочитали обходиться без немцев. Ницше считал Россию антонимом европейского партикуляризма; Шпенглер был уверен в будущем России; Томас Манн пришел к выводу о наличии общности между двумя народами. Рильке, впервые познакомившего немцев с творчеством Чехова (вернувшись из России, он перевел на немецкий «Чайку»), особенно поразили творческая мощь и глубокая религиозность русских. Скульптор Эрнст Барлах, побывав в голодной России 1906 года, окончательно определил свой творческий почерк: славянские скулы и простые крестьянские лица стали для него символом скорби и бесправия угнетенных.

Перечитывая русских классиков, поражаешься обилию в них немецких реалий. В Гейдельберге Симеон Полоцкий задумал написать «Казнь за сожжение нищих», а Владимир Соллогуб – «Неоконченную повесть». Тургенев перенес туда частично действие романа «Дым». В разных городах побывал Петр Вяземский. В Майнце он сожалел, что памятник Гуттенбергу поставлен не на самом видном месте, в Карлсруэ делал стихотворные записи в дневнике, в Баден-Бадене навещал могилу дочери.

Многих притягивал Франкфурт-на-Майне. Константин Станюкович упоминает его в «Местах не столь отдаленных», Иван Тургенев в «Вешних водах», Николай Чернышевский в статье «Понимание», Афанасий Фет в стихах «Весеннее небо глядится», Алексей Жемчужников – в миниатюре «В театре». К берегам великой немецкой реки судьба приводила романтиков. «Да паду же за свободу, за любовь души моей, жертва славному народу, гордость плачущих друзей!» – записал под впечатлением увиденного Кюхельбекер, обращаясь к далеким российским друзьям. «Воды зеленые» Рейна и «замков развалины, где саги старинные веют таинственно в их запустенье глухом», покорили Николая Огарева.

Ускользающие следы

Несколько лет провел на берегах Рейна славянофил Николай Языков. В стихотворении «Девятое мая», на которое его вдохновили окрестности Висбадена, он по-ребячески радуется встрече с Рейном, обещая свить ему поэтический венок. Языков передает ему привет от великой державной реки Волги, на которой прошли его детство и юность. Лечась на водах в Ханау, читая книги Ленау и Гейне, он сочинял шутливые стихотворные послания литературным друзьям: Николаю Гоголю и Каролине Павловой. В курзале Ханау «Теодорсхалле» написаны им две элегии, стихи «Пловец» и «Крейцнахские солеварни». Знаменитые виноградники Йоханнисберга настолько впечатлили Языкова, что он посвятил хвалебный гимн «Ивановой горе», где растет и зреет вино первейшее, «краса всех прочих вин» – немецкие рислинги.

Гамбург неоднократно упоминается в произведениях Вяземского, Григоровича, Слепцова, Алпатьевского, Куприна. В Дюссельдорфе начинается «История двух калош» Соллогуба. В Бад-Наухайме черпал вдохновение Якубович. Работа Валерия Брюсова над историческим романом «Огненный ангел» связана с Кёльном, Бонном и Триром. Александру Блоку привиделись в Нассау «Девушка розовой калитки и муравьиный царь». В «Басурмане» Ивана Лажечникова узнаются реалии Аугсбурга, «Корабль Ретвидан» Григоровича «швартовался» в Киле.

Вяземского по-особому волновали окрестности Мюнхена («Послание к Дмитрию Петровичу Северину»). Достоинства Мюнхенского университета покорили даже таких отчаянных стражей российской словесности, как братья Иван и Петр Киреевские, славянофильство которых не помешало им вдумчиво изучать западную культуру. Иван Киреевский мечтал, например, о переработке европейской образованности применительно к России. На лучших образцах немецкой поэзии воспитывался Тютчев, служивший в российской миссии при баварском дворе.

Ода Жуковского «На кончину Ее Величества королевы Вюртембергской» связана с Нюрнбергом. В столице Верхней Франконии Федор Соллогуб сочинил мрачную сказку «Нюрнбергский палач», завершив ее криком души: «Не брать бы вовсе в руки тяжелого меча!» Это стихотворение, навеянное германскими легендами, произвело такое впечатление на Александра Блока, что он высказал догадку: оно может стать классическим так же, как и роман Соллогуба «Мелкий бес».

Книги Гауфа, Гёте, Гейне и Гёльдерлина Марина Цветаева называла в числе самых любимых. С началом Первой мировой войны, в разгар ура-патриотических настроений в России, она демонстративно прославляла «свою Германию – страну Канта, Гёте и Лорелеи». В Хамельне она никогда не была, ее «Крысолов» написан в Чехии, но старинная легенда произвела на нее такое сильное впечатление, что первым посвящением в ее поэме были строки «Моей Германии» - той романтической стране, которую она воспевала в юности, находясь под впечатлением увиденного за несколько месяцев, проведенных ею в 1914 году под Фрейбургом.

Не повезло Бунину: пребывание в Линдау обернулось для него неприятным приключением, о котором он рассказал в «Письме в редакцию газеты «Последние новости». В октябре 1936 года с паспортом эмигранта он посетил Рим и Женеву, Берлин и Лейпциг, Прагу и Мюнхен, встречался с издателями и переводчиками. В конце октября проездом из Праги в Цюрих опять прибыл в Германию и решил переночевать в Линдау, поскольку не успел на пароход, отходивший в Швейцарию. Гитлеровские таможенники устроили ему унизительный обыск. Полуголого, его провели под ледяным ветром в грязный сарай и с пристрастием допрашивали. Со знаменитого писателя сняли даже носки, кричали на него, подозревая в нем большевика. Ни книги зарубежных изданий с его портретами, ни удостоверение нобелевского лауреата впечатления на них не произвели. Потом его все же выпустили. Приехав в Цюрих, он свалился в простуде с высокой температурой. Результатом происшествия и стало необычное произведение, отправленное в газету в виде письма.

До Первой мировой войны Германия была прибежищем русских революционеров. После 1917 года в нее устремились представители русской интеллигенции. Были и встречные потоки: немецкие литераторы искали в Советском Союзе убежище от террора национал-социалистов и нашли его в сталинском ГУЛАГе.

Места, связанные с пребыванием в Германии Чехова, Тургенева, Достоевского и Кандинского, давно стали хрестоматийными. Миллионы туристов протоптали к этим местам широкие тропы. Но чаще всего не удостаиваются внимания путешественников ускользающие следы присутствия десятков других выдающихся представителей русской культуры. Разрушены временем и человеком материальные реалии, и тем большую ценность приобретают реалии духовные, существующие в произведениях классиков, из которых я упомянул лишь малую толику.

Евгений Бовкун, Бонн