Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

 

Арнольд Гурман

  

СВЕТ  НАДЕЖД  И  ТЬМА  РАЗОЧАРОВАНИЙ

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

Мои  дорогие,  привет  вам!  

Поколения  моих  дедов  и  отцов – обманутые  поколения  романтиков и мечтателей. Деды фанатично верили  в скорый приход  Месии. Твердили «Барух ата  Адонай» («Слава тебе, Создатель»),  «В следующем  году  в  Иерусалиме!»

Отцы  верили в  скорое наступление  коммунистического  «светлого будущего» для своих  детей и  внуков.   Пели:  "Весь мир насилья  мы  разрушим  до основанья,  а затем мы наш, мы  новый мир построим. Кто был  никем,  тот станет всем!"  Деды  и отцы платили за свою беззаветную веру такими страданиями,  что это не в силах описать  даже выдающийся писатель. Мне же остаётся сказать вам: "Смело гордитесь своими предками потому, что они искренне верили в ваше светлое будущее и отдавали во имя этой веры свои бесценные  жизни.  Я не в ответе за поколение моих предков. Но о моих современниках и ровесниках я постараюсь рассказать, постараюсь объяснить и ответить на многие вопросы честно и правдиво.  Даже притом, что многое мне самому непонятно. Всю жизнь мучаюсь сомнениями, пытаюсь найти ответы у признанных мудрецов, но  я вынужден  оставить  многие вопросы вашему поколению для размышления и поиска ответов. Простите меня за это, но они оказались мне и моему поколению не по силам".

В этом воспоминании не только рассказ о моей жизни, но и мой взгляд на смысл жизни,  на отношения  между людьми,  на любовь к женщине, на любовь к родителям и детям, на любовь к друзьям, на любовь к Родине.     

ЛЮБОВЬ – это самое важное и ценное в нашей жизни.  Она – смысл и основа самой жизни! Но она должна быть не слепой, а осознанной и бескорыстной. Человек, не способный любить – причина всех бед человечества. Человек, который любит только себя, вообще не достоин  жить, потому что он отравляет жизнь всем окружающим. Любовь создает, а эгоизм, зависть и ненависть разрушают, сознательно и хладнокровно убивают людей. Умеющие любить часто ценой собственной жизни спасают других, а ненавистники принуждают людей убивать друг друга.  

Вдумайтесь только: чего проще жить мирно, скромно, заниматься любимым и полезным делом, помогать больным и слабым, любить природу и животных, участвовать в различных фестивалях и спортивных соревнованиях?!  Ан,  нет! Как же можно жить спокойно, если у соседа ухоженное и плодородное поле,  а у меня из земли прорастают одни сорняки?    Правда, он много учится, трудится с утра до ночи и оставляет часть своего урожая на поле для тех,  у кого не уродило. А я люблю поспать, помечтать, выпить водочку  и не люблю пачкать руки. Как же я могу любить этого соседа?! Как я могу спать спокойно? Я непременно должен его уничтожить вместе с его богатым урожаем! Если у меня ничего нет, то пусть и других ничего не будет! Всем поровну! А если сосед будет при этом ещё  и  сопротивляться, то я соберу банду и заставлю его уважать "справедливость"!  Подобные люди отнимают нажитое у других честных и трудолюбивых, сколачивают  несметные  богатства, которые они используют  на  недобрые  и  злые дела. Эти паразиты – невежественные, жестокие и жадные – ничего не создают, а всё созданное другими разрушают и опошляют. Они – причина непрерывных кровавых войн, горя и страдания целых народов. Безумная  и бурная "деятельность"  этих  людей отравляет  всё:   воду,  воздух, землю  и  недра. А самое главное – эти  люди  отравляют  души  молодых, честных и наивных людей. Эти подлецы используют научные достижения, догматы религий, всевозможные идеологии и революционные идеи для своих черных  дел, чтобы сохранить своё господство, власть и награбленное богатство.

Как им это удаётся?!  Поверьте, это не пустяки. Это  очень опасно!  Их деятельность, по мнению выдающихся ученных, уже неоднократно приводила к гибели цивилизаций на нашей маленькой  и прекрасной планете. Ты скажешь: ” Как же так? Почему честные люди  это допускают?” Ведь  ”Кто не работает – тот не ест!»  Куда смотрит Бог? Почему он бездействует?!” Я не знаю!!! Наша жизнь коротка, ждать остаётся недолго. Мы все предстанем перед  Создателем.  Он нам всё основательно объяснит!     

Вот так, мой друг. Ты,  надеюсь, умнее меня, может быть, ты  что-то изменишь. Господь милосердный, вразуми  его  и  накажи паразитов!    

                       

РАЙСКИЙ  ДОВОЕННЫЙ  ПЕРИОД

     Я появился на свет 28 мая в 35 году прошлого века в родильном доме города Одессы, который находился рядом со средней школой, где я спустя 18 лет получил аттестат о среднем образовании.  Есть народная примета, что дети, рождённые  в мае месяце,  в дальнейшем  страдают  всю жизнь. Эта примета полностью подтвердилась.     

Всё началось с того, что  я родился, когда мой папа находился на очередной военной переподготовке. Встречать мою маму с новорожденным внуком пришлось моему дедушке Александру (Сэндэру).  Советский закон того времени требовал не выдавать  детский набор (пеленки, распашонки и т.п.), пока ребенок не будет зарегистрирован в районном отделении регистрации гражданских актов.  Дедушка Сэндэр дал мне имя в честь моего покойного дедушки Аарона, осовременив его на  Арнольд, а отчество записал Шмульевич, в то время как имя моего отца – Самуил. В дальнейшем мне не раз приходилось доказывать, что я – настоящий сын своего отца.      

Все домашние никогда не звали малыша Арнольд,  а говорили «Нолик». Очень скоро дети стали меня дразнить: “Нолик без палочки”. Тогда в шесть лет, в годы эвакуации я сам себя переименовал в Аркадия. Всю жизнь все знали, что я – Аркадий Самуилович, а в паспорте у меня значилось – Арнольд Шмульевич. Ну просто как у заправского шпиона.  Говорят,  что имя определяет характер и судьбу человека. Теперь стало  понятно,  почему у меня в жизни возникали разные проблемы.  Действительно, в моих именах “сам чёрт себе рога свернёт”.          Мои родители (добрые и простые люди) всю жизнь страдали  из- за  своей доброты и порядочности. Все окружающие, даже самые близкие, злоупотребляли их  “слабостью”.  Очень немногие понимали, что в этой слабости была их истинная сила. Всегда, когда они поступались собственными интересами в пользу своих близких, своих соседей или сотрудников и просто знакомых, их принимали за простаков, а они избавлялись от угрызений собственной очень тонкой и чуткой совести.

Моя мамочка была шестнадцатым ребенком, которого родила моя бабушка Роза. Взрослого возраста достигли только семеро: четыре дочери и три сына. По этому факту можно судить об уровне детской  смертности в то «прекрасное» время. Можно себе представить, что пережили мой  дедушка и  моя бабушка,  и  какой у них был “высокий” уровень жизни.               

Теперь  мне стало  понятно,  почему все три сына стали профессиональными революционерами -  большевиками. Они хотели немедленно  изменить государственный строй, чтобы облегчить жизнь угнетенных классов.

 Два брата моей мамы  Моисей и Соломон (Муся  и  Сюя)  стали  членами Одесского  губернского  комитета большевиков  и  погибли  в  годы интервенции.      Моя мама и её старший  брат  Аарон  были идейными коммунистами  до  конца  своей  жизни.                            

Мой  папочка  родился в большой  религиозной семье в  местечке  Тэплик Винницкой области.      У бабушки Фримы и дедушки Аарона  родились десять детей, а выросли две дочери и шесть сыновей. Жили очень бедно на  доходы, которые приносил местечковый заезжий двор, где останавливались на ночлег крестьяне окрестных сёл и деревень, приехавшие торговать на базар.

Мой дедушка Аарон Урман  умер до моего  рождения, поэтому я знаю о нём только из рассказов старших. Все говорили, что мой папа внешне и характером напоминал дедушку Аарона. Поэтому, наверное, дедушка любил его больше, чем других детей. Доброту и вспыльчивость мой папа тоже унаследовал у дедушки.      

Однажды дедушка зашел в гости к соседу, который производил газированную воду и торговал ею. Дед выпил стакан воды, а сосед потребовал у него  плату. Произошел “взрыв”! Как это сосед у соседа требует плату за стакан воды, когда они выросли и жили рядом!? Дедушка, распалившись, сказал: “Учти, за это я тебя разорю!” Он купил сатуратор, стал газировать воду  и давать жителям местечка пить её бесплатно.   

Этот  сатуратор после смерти дедушки достался в наследство старшему сыну Яакову.  Потом дядя Яаков всю жизнь был газировщиком воды, а полученный сатуратор и цилиндры  много  лет пылились в сарае, напоминая о взрывном и вздорном характере деда.    

Бабушка часто рассказывала эпизод, характеризующий деда. На постоялый двор заехали крестьяне, что в те времена не часто случалось. Дедушка получил деньги за постой, которые нужны были бабушке для покупки продуктов на базаре.  Но эти деньги до неё не дошли, их ”перехватил” другой сосед. Дед отдал ему последние деньги, так как  он считал, что сосед  в них больше нуждался. Семья осталась без обеда, но дед считал, что иначе он поступить не мог. Все упрёки бабушки дедушка Аарон  не принял во внимание, так как был уверен, что люди обязаны помогать друг другу при любых обстоятельствах.  Так угодно Богу!

Фамилия Урман в переводе на русский язык означает “бедняк”,  Рахман – “богач”.  Дядя Яша мне объяснил, что когда с приходом большевиков выписывали удостоверения личности, то дед сказал, что его фамилия Урман, но грамотей - писарь  украинец, привык очень глухо произносить и слышать букву “Г”, не расслышал и записал Гурман. Дед  плохо знал русскую грамоту,  и мы все теперь Гурманы, а наши дальние местечковые родственники  - Урманы.  

 О дедушке Аароне я знал только по  рассказам моей  бабушки,  и  всякий раз примерял его черты к себе самому. Часто, когда я вступал в неравный бой с несправедливостью, то ощущал его влияние.    

Бабушка Фрима меня опекала много лет. О ней, дорогой и незабвенной, я расскажу подробно, но немного позже.

 Тетя  Рахель.   В  семье  случилась беда, когда папина старшая сестра Рахель, в возрасте 16 лет  влюбилась и вышла замуж за польского офицера.  Дедушка Аарон сказал: “Что о нас подумают соседи, и что о нас скажет раввин?” В итоге он отказался от любимой дочери и приказал больше не произносить её имя в его доме. Бабушка Фрима  и тетя Дора тайком от деда поехали в поместье, где управляющим был  муж  тети  Рахели. Он устроил им “царский” прием, продемонстрировал богатство и роскошь, в которой жила их Рухале. Он со слезами на глазах умолял бабушку и тетю Дору убедить дедушку переехать жить в их поместье всей семьей, говоря, что они с Рахелью живут в любви и богатстве, но он  не может  видеть её страдания из-за разлуки с родителями, братьями и сестрой.  Больше никто и никогда не слышал  о  Рахели  и  её семье.       

Время было бурное: революции, погромы, гражданская война, массовое бегство сельского населения в крупные города в поисках работы и куска хлеба.

Дедушка заболел тифом  и умер, а бабушка осталась с  кучей детей на руках. Те, что постарше, пошли на заработки, а маленькие (Хаим и Гедале) могли ходить только под стол. Постепенно вся семья перебралась в Одессу, и все мальчики стали коммунистами, мечтая о светлом будущем для своих детей и внуков.

Мой папа работал печатником в книжной типографии, а мама работала в этой же типографии наборщиком. Папу рабочие избрали председателем профсоюзного комитета за его честность и боевитость в защите интересов товарищей по работе.  

Маму  часто  привлекали для работы в райкоме партии для оказания технической помощи по ведению  партийной документации и упорядочению архива. Ей доверяли, т.к. она была  не только  коммунисткой,  но и сестрой двух погибших революционеров.   

Мой  старший  брат  Израиль.   В  1930 году родился мой старший брат Израиль. На Украине и в Одессе  был  период,  прозванный  голодомором. Через два года бедняга от голода ослабел, заболел менингитом и умер. Мои родители и не подумали воспользоваться льготами своего общественного положения для спасения сына. Все голодают, и они не имеют морального права требовать для себя исключений. Потом всю жизнь они корили себя за эту наивную принципиальность.

 Мой покойный братик, по словам взрослых, был красивый, умный и послушный, совсем не такой шалун, как  я.  Он  всегда   хорошо  кушал, вовремя засыпал и никогда не капризничал.

Родители, учтя печальный опыт, решили не рисковать вторым сыном. Мне стали больше уделять внимания, отрываясь от важных  общественных обязанностей. Меня не отдали в детские ясли, наняли  няню,  сообща  баловали и любили  всей  семьей.  Больше других  меня  баловал  папа.                              

Моя няня Женя ( деревенская молодая женщина) была горбатенькой. Своих детей у неё не было и не предвиделось, по-видимому,  из-за  инвалидности. Она любила меня как родного. Мои родители её очень уважали и жалели. А когда она тяжело заболела и умерла, они оплакивали её как родную. Она испугалась землетрясения, впала  в  кому и умерла. Славная была женщина.

Перед самой войной произошло событие, которое я запомнил на всю жизнь. Мой двоюродный брат Сёма был старше меня на два года, он никогда не хулиганил, умел немного читать и, конечно, был для меня большим авторитетом. Сёма тихонько, чтобы никто не слышал, посоветовал мне взять палку  и ударить ею лежачего  парализованного дедушку Александра. Мне было жаль дедушку, ведь я его любил, но потерять уважение  Сёмы  было  выше  моих  сил,  и  я совершил  этот подлый поступок. Когда папа пришёл с работы,  дедушка,  плача от обиды, рассказал ему, какой я жестокий внук. Мой мягкий и добрый папа  взорвался как бомба, достал  меня  из-под  кровати, куда я уже успел спрятаться. Тогда мне пришлось сполна узнать, что такое крепкая рабочая рука. После этого случая папа побил меня ещё один раз, но об этом я расскажу немного позже.

Дедушка Сэндэр (Александр) был менее  религиозным, более светским. Возможно потому, что их семья жила не в местечке, а в городе Херсоне. Дедушка был торговым клерком.  Его многие обвиняли в неумении  “делать деньги”,  в чрезмерном романтизме и даже инфантилизме. Я, видно, тоже с молоком матери впитал доверчивость, порой наивность и чрезмерную веру в доброе начало человека, что часто  становилось  причиной моих ошибок и неудач. Но и теперь, на старости лет мой характер мало изменился, и  всё  же  я  ничуть  об этом  не  жалею.                                                                                

Бабушку Розу я никогда не видел и не знал, она умерла, когда моя мама была  еще маленькой девочкой. Моя мама сама плохо знала свою маму. Бабушка Роза родила шестнадцать детей, но выросли только семеро. Моя мама Раиса была шестнадцатой и росла без матери. Рано осиротела, рано стала работать, очень рано стала коммунисткой и до конца жизни не изменила своим убеждениям, наивным и утопическим. Но  само неизменное  желание и стремление  служить обществу  делает ей честь. Светлая ей память!

   После  смерти  няни  Жени  родители  пошли  на  базар “ Привоз”.  Там было  место,  где  стояли  молодые  деревенские  девушки  и  предлагали  свои услуги  в  качестве  домработницы  или  няни.  Родители  выбрали  молодую  и здоровую  девушку  лет  восемнадцати  по  имени  Муся,  привели  её  домой  и сказали  мне:  “Это  твоя  няня.  Ты  должен  её  слушаться  и  любить”.  А  она  за жилье,  харчи  и  малую  плату  должна была  присматривать  за  непоседой.

Мне  было  уже  четыре  года,  поэтому  я  помню  некоторые  подробности. По  вечерам,  когда  родители  приходили  с  работы,  Муся  уходила  гулять, лихо заломив  малиновый  берет,  и  приходила,  когда  я  уже  спал.  По  расписанию дня  она  должна  была  меня  кормить,  со  мной  гулять  и  укладывать на послеобеденный  сон. Я, конечно,  спать  не  хотел, вел  себя  как  кукла- неваляшка.  Поэтому  она  часто  ложилась  со  мной, а я  ползал  по  ней,  как обезьянка.  Когда она  засыпала,  я  тихонько  занимался  своими  важными детскими  делами.    

С  самых  первых  дней  я  был  окружен  всеобщим вниманием  и  любовью всех  моих  близких.  Все  они  хорошо  помнили  и понимали  трагедию умершего  братика  Изи  и  берегли  меня,  как  могли.  

Но однажды  произошло непредвиденное:   мама  занималась  домашними делами, а  я,  двухлетний карапуз,  играл,  находясь  в  поле  её  зрения. Увлекшись работой,  мама  на пару минут  упустила  меня  из  виду.  Этого  было достаточно,  чтобы  я  оказался  на подоконнике  полуоткрытого  окна,  а  жили мы  на  третьем  этаже.  Когда  мама посмотрела  в  мою  сторону,  то  она увидела  меня  стоящим  у  открытой  рамы и  заглядывающим  вниз.  Объятая ужасом,  она  сообразила,  что  кричать нельзя,  т.к.  испугавшись,  я  мог сорваться  вниз.  Она,  крадучись,  медленно пошла  ко  мне  и  схватила  меня  на руки.  Когда  опасность  миновала,  у  мамы началась  истерика.  Бедная мамочка, потом  она  часто  рассказывала  об  этом происшествии,  теперь  об  этом  я рассказываю  вам.

 Я  уже  говорил,  что  больше  всех  меня  баловал  мой  папа,  а  мама  ему объясняла,  что  это  непедагогично,  на  что  папа  отвечал:  “Он  же  ребенок”,  а мама  парировала: “ Да,  жеребенок”.  Такой  диалог  в  свои  детские  годы  я слышал  очень  часто  и,  непонятно  почему,  в  глубине  души  я  был  на стороне  мамы.  Папа  всегда  уделял  мне   много  времени.  Когда  он  был дома, я  практически  не  сходил  с отцовских  рук,  постоянно  требуя  к  себе внимания.  Но  я  никогда  не  слышал:  “Пупсик,  займись  чем-нибудь  другим, папа  очень  устал”.  Наоборот,  он  получал  настоящее  удовольствие  от  этого общения.  Каждое  воскресенье  папа  в  обязательном  порядке ходил  со  мной  в кино,  театр,  парк  или на  стадион.  Но  чаще  всего  мы  бывали  в  зоопарке  и в цирке.   

Мой  папа  был  большим  любителем  животных,  и  они,  чувствуя  это, отвечали  ему  удивительной  верностью.  Не  случайно  покойный  дедушка Аарон  подарил  своему  самому  любимому  сыну  жеребенка.  Папа  рос  с  этим жеребенком,  кормил,  купал,  вычесывал  и  выгуливал его.  Вырос  прекрасный конь.  Папе  завидовало  все  местечко  Теплик.  Но  во  время  очередного погрома  петлюровцы  увели  коня.

  Однажды  мы  отправились  с  папой  на  очередную  воскресную прогулку,  получив  от  мамы  задание  купить  какие-то  продукты.  Но  я попросил  папу  купить  мне  самолетик.  Все  деньги  ушли  на  эту  покупку. Когда  мы  вернулись  домой,  у  самолетика  уже  не  было  крыльев  и,  конечно, не  было  продуктов.  Мама  стала   «пилить»  папу,  он  пытался  отделаться традиционным:  “Он же  ребенок”,  но  мама  продолжала  ворчать.  Тогда произошел  взрыв!  Папа  устроил  такой  хипиш,  который  запомнили  и  мама, и  вся  семья  на  всю  жизнь.  Когда  папа  взрывался,  всё  летело  кувырком, тогда  его  боялась  вся  мешпуха.  В  качестве ”сапера”  мог  выступить  только  я. Только  мне  удавалось  “разминировать”  папу.  Он  начинал  плакать,  как ребенок,  и  извиняться  перед  всеми  свидетелями  за  свою  несдержанность.

Моим  проказам  не  было  конца,  причем  я  никогда  ничего  специально не  придумывал,  я  никогда  не  хотел  кого-то  огорчить  или  обидеть,  чаще всего  я  проказничал  из  любопытства:  “Интересно,  что  из  этого  получится?”. А  получалось  такое,  что  взрослые  терялись  в  догадках,  не  зная,  как  меня нейтрализовать.  

Однажды  мои  проделки  вышли  за  семейные  рамки,  перейдя  в масштаб общедворовой.  В  предвоенный  период  была  мода  продажу  хлеба  и булочных  изделий  приближать  к  трудящимся,  чтобы  уменьшить  длину очередей  у  хлебных  магазинов.  Каждый  день  по  дворам  ездила  тележка,  из которой  член  профсоюза  торговал  хлебобулочными  изделиями.  Свой  приезд он  оповещал  звоном  в  колокольчик.  Соседи  выбегали  во  двор  и выстраивались  в  очередь, ожидая  прибытия  передвижной  лавки.  Я  взял домашний  колокольчик,  спрятался  на  балконе,  который  выходил  во  двор,  и стал  звонить.  Поднялась  паника,  соседи  выбежали  во  двор  и  только  потом сообразили,  что  их  обманули. Одна  соседка, смеясь, сказала:  “Это   звонит Райкин  байстрюк”.  Так  я «прославился»  на  весь  двор.

 Квартира, в которой  мы  жили,  была  коммунальной. В  одной  комнате жили  мои  родители и я,   в  другой  проходной  комнате  жили  и  умирали наши дедушки  и  бабушки,  в  этой  же  комнате  проходили  семейные  праздники  и семейные  застолья.  В  третьей,  тоже  проходной,  жили  дядя  Яков,  тётя  Маня с  дочерьми  Галой  и  Лизой.  Из  этой  комнаты  через  коридор  был  вход  в коммунальную  кухню  и  выход  (черный  ход)  на  лестницу,  ведущую  во  двор. В   нашу  квартиру  был  еще  «парадный»  вход,  которым  чаще  всего пользовались все  наши.  К  кухне  примыкала  ещё  одна  комната,  в  которой жила  семья  по  фамилии  Бурда.  В  кухне  всегда  шипели примусы  и готовилась  пища  на  три  семьи.  Там  даже  зимой  не  было  холодно,  а  летом там  можно  было  находиться  только  полураздетым  и  в  противогазе.  Но  это было  любимым  местом  для  моих  игр  с  Марточкой  Бурда.  Она  была  на год младше  меня.  Там  мы  рядом  сидели  на  горшках,  там  мы  охотнее  ели, там  мы  наблюдали  за  тем, как  эту  пищу  готовили  наши  мамы  и  бабушки. Наши  мирные  игры  иногда  кончались  конфликтами  из-за  игрушек.  Часто  я колотил  бедную  девочку,  не  зная  ещё,  что  нужно  быть  джентльменом.  Она с  рёвом  уходила  в  свою  комнату,  а  через  некоторое  время  опять  просилась в  кухню.  Ей  говорили  “Не ходи  к  Нолику, он  же тебя  бьет”, а  Марточка отвечала:   “Но  ведь  я  его  люблю”.  

Во  время  войны,  когда  мы  были  в  эвакуации,  я  часто  вспоминал наши посиделки  на  горшках  и  приятную  дрему  под  неумолкающее  шипение примусов.  Мне  это  казалось  недостижимым  счастьем.  

Семья  Марточки  Бурда  осталась  в  оккупации  и  вся  погибла. Когда после  окончания  войны  мы  вернулись  в  Одессу,  мне  было   горько  до  слёз, что   уже  ничего  нельзя  исправить,  что  я  никогда  не  смогу  извиниться перед Марточкой.

 К  очередному  празднику  в  детском  саду  подготовили  театральное представление  «Муха  - Цокотуха”,  мне  доверили  главную  роль  комарика.  Я должен  был  с  фонариком  и со  шпагой вызволять  муху  из  лап  кровожадного паука.  Все  репетиции  прошли  очень  успешно.  Но  во  время  выступления  на публике  я  очень  смутился,  а  когда  увидел  в  числе  зрителей  свою  маму,  я совсем  растерялся,  и  “отважный”  комарик  заплакал.  Пришлось  объявить антракт  на  время,  пока  воспитатели  и  моя  мама  убеждали  меня,  что  я очень  храбрый.  Когда  я  опять  появился  на  сцене,  добрые  и  сознательные зрители  устроили  бурную  овацию.  Так  я  провалился  на  первом  театральном дебюте.                                                                                                    

В   тот  счастливый  предвоенный  период  у  меня  были  еще  две замечательные  няни:  это  мои двоюродные  сестрички  Лизочка  и  Бебочка. Они  старше  меня  на  девять  лет.  Много  времени  я  проводил  в  их компании и  многому  у  них  научился.  Например,  Беба  отучила  меня  картавить,  что мне  очень  пригодилось,  когда  мальчишки – антисемиты  требовали  сказать слово  кукуррруза.  Она  же  учила  меня  рисовать,  это  мне  тоже  очень пригодилось.  Лиза  мне  много  читала,  водила  меня  в  цирк,  показывала фокусы,  играла со  мной.  Однажды  она  неудачно  дернула  меня  за  руку  и вывихнула  её  в  плече.  Я  лег  спать  «инвалидом»,  а  проснулся  здоровым.  Во сне  удачно  повернулся,  и  сустав  сам  встал  на  место.  Больше  всех радовалась  Лизочка.

 Наступил  исторический  1941  год.  Мне только  исполнилось  6  лет. Война  с фашистами  висела  в  воздухе.  В  воскресенье  22  июня  папа проснулся,  стал  одеваться  и  говорит  маме:  “Раечка,  если  бы  ты  знала,  как мне  не  хочется  воевать…”  В  этот  день  мы  с  папой  пошли  в  зоопарк, который  находился  недалеко  от  нашего  дома  за  рынком  “Привоз”.  Когда  мы вышли  из  зоопарка,  то  увидели  толпы  людей,  внимательно  слушающих уличные  репродукторы.           

Говорил  В.М. Молотов  и  сообщал  о “вероломном  нападении фашистской Германии  на  Советский  Союз”.  Мы  побежали  домой.  Папа  собрал мобилизационный  рюкзак  и,  попрощавшись,  ушел  на  призывной  пункт.

Так  закончился  счастливый,  беззаботный  и  мирный  период  моего детства.  Наступил  период  хождения  по  мукам.  Началась  война!

 

ВЫБОР  БУДУЮЩЕЙ  ПРОФЕССИИ

Мама Рая, в отличие от папы,  меня не баловала, не обсыпала ласками, но я постоянно чувствовал её заботу и внимание,  внимание даже к моим делам и увлечениям. Она была членом родительского комитета в школе, она бывала скрытно на  моих  тренеровках  и  соревнованиях, зная, что я этого не люблю. Знала всех моих товарищей и педагогов.

Однажды  мама  собрала  мои  альбомы рисунков,  ( которые я делал  под наблюдением  моей сестры  Бебочки),   и   повела меня в  художественную школу при Одесском художественным  училище имени Грекова.  Мои рисунки понравились, и мне сказали, что я принят без экзамена, могу в сентябре приступить к занятиям.  Но меня увлекла легкая атлетика. Я постоянно  если не рисовал, то пропадал  на стадионе “Спартак”. Там меня приметил тренер Алексей Вячеславович Филимонов и пригласил в детскую спортивную школу. Через год в 13 лет я уже стал  рекордсменом Одесской области по прыжкам в высоту с разбега – 165 см.  Мой собственный рост был 162см. Филимонов прикинул, что если я немного перерасту папу (181см), то смогу  первым в Союзе приблизиться  к двухметровому рекорду.  Потом он шутил, говоря, что его ошибка заключалась в том,  что  он не познакомился с моей мамой, которая была росточком папе по плечо. Я вырос, но не более 173 см. Пришлось переключиться на спринт и прыжки в длину, и в этих видах легкой атлетики я постоянно становился чемпионом городских школьных соревнований. Входил в юношескую сборную Одессы и принимал  участие  в  республиканских соревнованиях, неоднократно входил в юношескую сборную Украины.

У моей мамы был сильный и летучий голос, она любила петь и часто пела. Я потом её колыбельные и революционные песни пел своей Леночке и своим внукам.    А у папы был прекрасный музыкальный слух и, главное,  музыкальный вкус. Их способности передались мне по наследству. Мне пророчили карьеру эстрадного или даже оперного певца, но я почему-то упорно сопротивлялся. Не решался поступать учиться в консерваторию, куда меня тянули буквально на аркане мои руководители художественной самодеятельности. Они меня убеждали, что нельзя так беспечно  разбазаривать  то, что дано Богом.  То же самое говорили мне те, кто уверяли меня в том, что моё призвание это – рисунок. Другие утверждали,  что у меня педагогические  способности. Но никто не говорил, что моё призвание – это проектирование станков. Я же, по воле судьбы, ступил  на эту стезю и совсем об этом не жалею. В этой профессии мне понадобились  любовь к рисованию, педагогические способности для воспитания моих многочисленных молодых  коллег. Физкультура и спорт приучили меня переносить тяжелейшие нагрузки в работе и быту. А вокальные способности я постоянно использовал, участвуя в концертах    самодеятельности  и на конкурсах  самодеятельных  вокалистов.

 Я очень любил свою профессию, был очень увлечен и поглощен ею, считая, что станкостроение -  это  главнейшая отрасль, которая создает станки,  а всё остальное создают те же станки. Связывал прогресс цивилизации с прогрессом и совершенствованием станков. Станки – это  необходимые орудия труда, это судостроение и авиация, это производство  плугов для земледелия и мечей для сражения, это, в конечном счете, средство для возложения тяжелого рабского труда на плечи  высокопроизводительных станков, это целые автоматизированные цеха и заводы без участия людей.  Люди могут развивать науку, могут  больше времени уделять своим любимым и близким, своему народу, своему государству  и  всему  человечеству. Это я понял, когда повзрослел и даже постарел.   А теперь возвращаюсь к военным годам моего детства.

 

ЭВАКУАЦИЯ

Я  уже  говорил,  что  папа  ушел добровольцем воевать, а мама, как внештатный  работник  райкома партии, получила место в списке  на эвакуацию. Приблизительно в июле или августе  мама, бабушка и я оказались на сборном пункте на улице Чижикова, угол Белинского. С собой мы взяли столько мест багажа,  сколько могли унести две слабые женщины и я.  Меня нагрузили сумкой от противогаза, где находились самые “тяжелые” вещи.  Мы все были уверены, что едем на короткий период времени   (месяц – два месяца максимум).  К этому времени война завершится победой героической Красной Армии,  и мы до зимы вернёмся  домой.

 

 К райкому подъехало несколько грузовых автомашин, все  райкомы  партии и горком партии эвакуировали свои семьи,  остальные  могли эвакуироваться на своё усмотрение. Очень “логичное” партийное решение. Мы погрузились в кузова автомашин. Детей посадили у самой кабины водителя.  Поехали!  Какая радость! Смотреть вперёд и вокруг, ощущать приятный ветерок, дующий в лицо, и ждать “приятных” приключений.  В это время Одессу ежедневно бомбили, почему-то по ночам,  и детям надоело бегать в бомбоубежище, слушать гул самолётов, взрывы снарядов и бомб, выстрелы зениток.  Мы едем в глубокий тыл, где сможем переждать эти неприятности.

 Нас привезли в морской порт, погрузили в трюм грузового судна “Ураллес”, где находились бревна и доски. Когда судно вышло из акватории порта, началась качка, и меня мама вынуждена была вывести на палубу, ближе к борту, чтобы я не испачкал рвотой  палубу. Ближе к ночи на нас налетели фашистские самолёты, стали бомбить и обстреливать из пулеметов.  Во  время  бомбёжек  у  меня начиналась  рвота,  поэтому  брезгливые соседи нас  выгоняли из всех укрытий. В этот  раз капитан приказал очистить палубу и всем спуститься в трюм. Мы с мамой разместились на трапе, ведущем  в трюм. Так прошла первая ночь нашего “незабываемого путешествия”.

Нас выгрузили в Николаеве на пристань. Пришлось разместиться на чемоданах и тюках. Пить  можно было только то, что захватили с собой в термосах и есть бутерброды. А что дальше?!  Подошел железнодорожный состав, беженцы взяли его на абордаж. Набились, как сельди в бочке,  и поехали, а куда - неизвестно.  Через несколько дней, помню, нам сказали, что  мы в Днепропетровске. Приказали выгрузиться на открытую железнодорожную платформу. Где вода? Где кипяток? Где еда? Где  бомбоубежище? Забыли объяснить. Короче, стадо баранов, прекрасная цель  для фашистских асов.

 Руководители нашей группы беженцев бегают по кабинетам, орут, ругаются, угрожают. А в кабинетах их посылают  куда  подальше  и ссылаются  на  отсутствие паровозов, вагонов и машинистов. Орут:  “Сейчас всё для фронта, всё для воинских составов, идущих на фронт, и медицинских составов, везущих раненых  солдат   в  тыловые госпитали”.  Моя мама, конечно, входила в группу активистов. Всюду она таскала меня с  собой,  так что я был живым  свидетелем этих  “сражений”. Бабушка стерегла чемоданы.  Она советовала маме не отлучаться, чтобы не потеряться, но маму нельзя было остановить.  Она продолжала активно бороться.  Нужно учесть, что это были семьи партийных и государственных руководителей. Можете себе представить, каково было отношение к рядовым беженцам. Полнейшая неразбериха,  крики, вопли, плач детей, рыдания несчастных женщин, потерявших в этом  аду  своих детей. Многие больные и слабые старики уходили из жизни  лёжа на земле, под открытым небом или в душных теплушках, в которых раньше возили скот,  на открытых подвижных платформах, предназначенных для перевозки угля, гравия, цемента и других сыпучих материалов.  

Всё усложнялось в сотни раз, когда начиналась бомбёжка и обстрелы. Люди прикрывались от осколков и пуль матрацами, тюками и чемоданами. Мама прижимала меня к полу и ложилась на меня. Она своим теплом согревала меня от холода, ветра и сырости. Удивительно, какая сила нас берегла:  то ли постоянные молитвы бабушки, компрометирующие маму – коммунистку, то ли мое предназначение жить за себя и за мего покойного братика Изю?  Но, переболев до войны всеми детскими болезнями, в этих адских условиях я перестал болеть.

 Однажды произошёл эпизод, который мог привести к очень печальным и трагическим последствиям. Состав  остановился  у  какой  то  станции. Эти остановки использовались для посещения “туалета” рядом с вагоном, где опорожнялись рядом женщины и мужчины, для выноса тех, кто умер  перед этой остановкой, для поиска и добычи какой нибудь  пищи, ну хотя бы кипятка. Мама схватила посуду и побежала набрать кипяток, который на всех  станциях был в специальном кране. Она выстояла очередь, набрала кипяток и уже возвращалась к нашему вагону, но поезд без всякого предупреждения, как часто бывало, тронулся с  места  и стал медленно набирать скорость. Люди бросились на посадку.  Более  быстрые  и сильные   оттесняли слабых. Выбросив посуду с кипятком, мама пробивалась и кричала: “Пропустите меня, там у меня маленький ребёнок и  мать – старуха!”. Но её никто не слушал, никого не интересовали чужие проблемы, у всех было достаточно своих  бед. Моя маленькая мамочка могла отстать от поезда, и тогда – всё пропало... Но помощь пришла неожиданно:  мужчина в военной форме, стоящий на перроне, поднял маму,  как  куклу, и бросил её в вагон на головы людей, сражающихся у входа. Мы были спасены. А бабушка отчитала маму, сказав, что она очень неоправданно рискует.

Моя бабушка была очень волевой женщиной. К её мнению прислушивались совершенно незнакомые наши попутчики. Она часто стабилизировала положение, никто не знает – почему. Иногда она, требуя справедливости и порядка, говорила: “Не возражайте мне, у меня шесть сыновей на фронте”, что было святой правдой. Перед матерью шести фронтовиков трудно было устоять. Наше продвижение в тыл,  подальше от фронта происходило медленно,  долго  и бессистемно. Иногда мы неделями валялись на платформах железнодорожных станций.         

Местные власти и население оказывали нам посильную помощь: организовывали пункты питания, похлёбку и кашу, вареную  картошку или свеклу. Купались мы в речках, озерах, дождевых ставках и лужах, под кранами, предназначенными для заполнения паровозных котлов. Не следует забывать, что время уже было осеннее. Иногда, когда мы переходили на “оседлый” образ жизни, нас размещали в частных домах, колхозных сараях, предлагали работать на колхозных полях, перебирать овощи и фрукты, просеивать зерно, возить подсолнухи, кукурузные початки, зерно на мельницы и маслобойки.

 В одном колхозе даже мне доверили быть “водителем” коней.  Я целые дни мотался с поля на маслобойку, возил семечки  подсолнухов на выжимку. Мне доставалась свежая ещё горячая макуха (выжимки), которые мне казались большой вкуснятиной. Я даже мог брать макуху для мамы, бабушки и соседей.

 Однажды мама попросила у председателя колхоза топливо для отопления и приготовления пищи. Он сказал: “Бери телегу, лошадей, собирай сама дровишки и вези их к себе, т.к. у меня нет свободных людей для этого дела, все заняты”. Нам дали телегу, запрягли  лошадей, и мы поехали в ближайший лесок. Мы с мамой нагрузили телегу и стали возвращаться, но лошади не хотели слушаться. Мама пыталась, как ей казалось, грубым голосом кричать: “Но-о-о!!”, но у неё получалось громко и очень пискляво, а хлестать лошадей нам было жалко. После, смеясь, местные жители объяснили, что лошади понимали только грубый голос и матюки. Мы с трудом добрались домой.

 Я, конечно, не помню точный маршрут, которым мы бежали в тыл  подальше от фронта и бомбёжек,  но некоторые особо яркие эпизоды врезались в мою детскую память.   Помню, мы с мамой пошли на барахолку  в городе Минеральные Воды. Было очень холодно и сыро, люди ходили по грязевой жиже. Мама купила и выменяла две ношеные фуфайки для себя и бабушки. Мне  достался военный бушлат, который волочился мне до самых  пят,  рукава пришлось подвернуть пополам. На ноги мне она купила женские полуботинки, они были очень велики мне. На  голову  мне  повязали  платок. Получилась  не  то  девочка,  не  то  мальчик - с - пальчик. Но кого это тогда волновало?  Главное – не мерзнуть на осеннем холоде.   В таком виде я ежедневно выходил встречать и провожать санитарные поезда, везущие раненых. От папы, конечно, не было вестей, и я очень надеялся его увидеть хотя бы на мгновение.  

Не знаю и не помню как, но к нам на несколько часов сошёл с поезда дядя Яков, который был очень похож на моего папу.  Он ехал из госпиталя после ранения в голову к своей семье, которая тогда уже добралась до Ташкента.  Я спросил, могу ли называть его папой. Он прослезился и сказал, что в этом нет необходимости, что скоро прибудет весть от моего папы. Но когда?!

Мы проводили дядю Якова к поезду. Он обнял и поцеловал бабушку и мою маму. Я не сходил с его рук, держался за него, как за спасательный круг. Договорились встретиться в Ташкенте. Но как? Никто не знал. Мы не могли даже обменяться адресами, потому  что  у нас его не было,  т.к. мы вели бродячий цыганский образ жизни. Решили, будем часто писать письма в Ташкент.  

Как-то мы шли с мамой с базара  мимо железнодорожной станции, рядом с которой мы жили. Я услышал, а потом увидел  три приближающихся самолёта. “Мама, это – немецкие  самолеты!”  “Не может быть,  мы – в глубоком тылу”.  “Мама, прячемся, это – немецкие самолеты!” Я узнал их по характерному  гулу моторов. Они быстро приближались, пришлось укрыться  в  ближайшей канаве. Самолёты облетели станцию на бреющем полете. Мы видели ехидные, усмехающиеся  рожи  пилотов. Они сделали несколько заходов,  обстреливая станцию  из пулеметов. С  прилегающего поля поднялся наш самолет биплан “кукурузник”. Немцы пролетели дальше мимо станции, где находился крупный ж.д. узел и стояло много  поездов. Мы слышали, как основательно они стали там бомбить, не обращая внимания на наш кукурузник.

Немецкие самолеты чаще всего появлялись неожиданно. Машинисты паровозов  затевали с ними “игры”:  то резко тормозили, то быстро набирали скорость, то прятались в лесочке или под бугром. Фашисты старались попасть в паровоз, либо разбомбить  ж.д. полотно. После каждого налета были убитые и раненые. Все спрашивали: “Где наша героическая артиллерия и авиация?!  Что происходит, когда всё это кончится?!”

 

КАВКАЗ    ЧЕЧНЯ    ХАСАВЬЮРТ

Постепенно  мы добрались в Чечню, в город Хасавьюрт. Нас разместили рядом с еврейским кладбищем в заброшенных строениях и домиках.  Мы попали в комнату с больной женщиной и мальчиком лет восьми.  У женщины была открытая форма туберкулёза,  она  постоянно лежала на соломе в отведенном им углу. Они получили известие (похоронку) о гибели её мужа. Бедный мальчик  очень страдал, мы им помогали, как могли. Но мальчишка, издеваясь надо мной,  говорил, что  мы  тоже скоро получим “похоронку” о гибели  папы.  Я плакал, но озлоблённого  мальчишку  не  могли унять.

 В соседнем домике  в одной комнате жили три семьи родственников – беженцы из Бессарабии (Молдавии). У них было двое мужчин, которым не доверяли служить в Красной Армии, т.к. Бессарабия только в 1939 году стала советской.  В этом домике была печь – буржуйка, её топили шелухой от семечек подсолнухов и сухими сучьями, опавшими с деревьев.  

Эти благороднейшие люди пожалели нас  и разрешили поселиться у них. Мы были спасены от  мороза и опасности заразиться  туберкулёзом. Та несчастная женщина  через  несколько  дней  умерла, а мальчика забрали в детдом.

    Я ходил в детский сад, моя мама работала там нянечкой. Когда шёл дождь или выпадал снег, то я оставался дома. Однажды к дому подъехала телега, из неё вышел местный житель – чеченец.  Он спросил у меня, почему я не пошёл в детский сад.    Я ответил, что у меня нет обуви, а эти туфли большие и  быстро заполняются водой, грязью или снегом.  Он вышел к  телеге и занес мне детские ботинки. Я этого до конца  дней  своих  не  забуду.

  Мы прожили так месяца два – три. Однажды дверь отворилась,  и - О чудо: на пороге стоял мой папа! Мама закричала и упала, потеряв сознание.  Папа нашел  нас  после  госпиталя,  который находился в Ялте.

 У него была тяжелейшая контузия и покалеченная левая рука. На нем был защитного цвета бушлат, полученный в госпитале,  с  огромной  заплатой  на спине. На ногах ботинки и обмотки, которые он приспособился бинтовать одной правой рукой. Теперь мама или я помогали ему мотать обмотки. Ночью он продолжал “воевать, командовать и кричать”.

Он  организовал   двух бессарабских мужчин, они соорудили по периметру комнаты  деревянные  нары, положили солому, накрыли мешковиной и одеялами. Стало теплее и уютнее.  Я любовался и гордился моим папой.

 Но пришел день, когда ночью  был  налёт  немецких  самолётов, они бомбили и  бомбили основательно. Утром, когда рассвело,  папа  предложил всем уехать на восток, говоря,  что глупо жить под бомбами. Наши друзья отказались ехать, у них были какие – то очень серьезные причины. Мы собрали свои тюки, попрощались с нашими друзьями, пошли  к  станции. Папа закинул наши бебехи в первый попавшийся состав, идущий на восток, без билетов, без разрешения, и мы поехали.

  Потом много лет мы поддерживали связь с семьёй Кац  ( Авраам и Сима). Мои родители дружили с ними до конца жизни, они буквально породнились. Авраам и Сима гостили  у  нас  в Одессе, мы бывали в городе Черновцы. Инночка  и я дружили с их дочерью Мусей и её мужем Лёней.  Дружили и здесь, в Израиле. Теперь, когда уже нет  моей Инночки и нет  Лёни, я продолжаю поддерживать  дружескую связь с  Мусей, которая живёт в Ашдоде.  

 Наш  маршрут  уперся  в  Каспийское  море.  Мы  добрались  до  порта Махачкала.   В порту находились десятки  тысяч  беженцев, ожидавших  очереди для посадки  на пароходы ,  которые курсировали,  как паромы , через  море до противоположного  берега.  Люди ожидали  разрешения  и  билеты  много   дней, находясь  под  открытым  небом, без  элементарных условий.  Большинство составляли  женщины,  дети  и старики. К  моему  папе примкнула ещё пара семей. Он  хлопотал  и  заботился  о нас и о них.  Приносил, например, ведро похлебки, чтобы хватило всем. Пробивал получение билетов для нас  и для них, что было, конечно, сложнее.  К нему было отношение иное :  фронтовик и инвалид  войны.  Маме и бабушке все завидовали, а я гордился, глядя на  то,  как энергично  действовал мой папа.      

Но от нашего внимания не ускользало  то, что  он часто морщился  и страдал от болей  в руке  и  голове. От волнений  и  усталости  он начинал заикаться, подёргиваться  в судорогах всем телом.  Картинка, скажу вам, не  для слабонервных  людей.  Я от испуга  и сочувствия прижимался к нему.  Странно? Но это помогало  ему, он успокаивался, закрывал глаза, ложился  и дремал часок. Все напряженно  следили  за тем,  как припадок  постепенно  отступал.   Он просыпался, виновато  оглядывался и принимался за энергичные действия.  С папиной и божьей  помощью  мы  постепенно  преодолевали  препятствия, приближались  на  перекладных   к  городу  Ташкенту.

 

ТАШКЕНТ – ГОРОД  ХЛЕБНЫЙ  

Всё вокруг было необычно и странно:  мужчины в ватных халатах и меховых шапках, женщины в  парандже и закрытыми лицами, верблюды одно-  и двугорбые,  ишаки  и  мулы,  запряженные в двухколёсные телеги (арбы) с колёсами  диаметром в человеческий рост. Было непонятно, как этот маленький ишачок везет  здоровенного  верзилу, сидящего верхом, у которого ноги волочатся по земле. Мы  проезжали  мимо песчаных   пустынь  без  единого растения. В некоторых местах земля была покрыта колючими кустарниками и деревцами  саксаул с кривыми и сухими ветками и тоненькими листочками.  В местах, где была вода, радовали глаз фруктовые сады, бахчевые поля и огромные территории , где произрастал хлопок. Во многих местах мы видели оросительные системы:  над  речкой от берега до берега крепилась деревянная ось, а на ней – огромное деревянное колесо с закрепленными   по периметру  ведрами или бочками. Это колесо вращалось течением  реки, вёдра зачерпывали воду и выливали её в желоб, ведущий в  оросительный  арык, находящийся на несколько метров выше уровня реки. Вода  по  оросительным арыкам растекалась по полям и давала жизнь растениям. К рекам,   арыкам   и   бассейнам (хаузам) примыкали кишлаки  с  глиняными  жилищами, обнесенными  глиняными  заборами.

Наконец  мы  добрались  до Ташкента – столицы  республики  Узбекистан. Новый  город  состоял  из современных построек,  дорог, аллей  с  вокзалом , трамваем, театром, кинозалами  и  базарами. Старый город  ничем  не отличался от тех  кишлаков,  которые  мы  видели  по  пути.   Мы  поселились  в  старом городе на  улице  Джаркуча,  в тупике №10.  Тупики – это переулки,  которые расходились  от  улицы  Джаркуча.  Переулок  упирался  в  частную  усадьбу  с садом  и  огородом.  Хозяев   этих усадеб   называли   баями. Они   поражали остальных  своим  “богатством”.   Это были  овощи,  фрукты,  бараны,  птица, хлеб  (лепешки).  Выращенные  и  изготовленные   товары они вывозили на базары. Но  основная  масса населения не имела денег  для покупки  этих продуктов  и  товаров.                                                 

Нас  приняла  на постой  бедная  узбекская  семья: женщина, две дочери Сабиха и Сабира (13 и 15 лет) и мальчик  Махомат – мой  ровесник.  Старший сын хозяйки находился на фронте, через  пару  месяцев  прибыла  похоронка  о его  гибели.  Тогда мы увидели  обряд похорон. Двор заполнили родственники и соседи, они молились и горько плакали. Мы плакали вместе с ними, сочувствуя их горю.  Хозяйка  выделила  нам  одну комнату из двух,  находящихся   в  этом бедном  доме. В  выделенную комнату поселились:  мама, папа, бабушка и я.  К нам  примкнула семья  дяди Давида, который находился на фронте – это  его жена тетя  Люта  и мой  двоюродный  брат  Семен.   

В  комнате была  печь “буржуйка”,  труба  которой  выходила  в  отверстие, проделанное в окне. Там же находились деревянные топчаны, на которых мы уютно разместились. Всё прочее – вода, туалет и кухня - находилось во дворе, обнесенном  глиняным забором  высотой в человеческий рост. За всю эту роскошь мы ничего не платили.  Двери  комнат не имели замков и запоров.   

В хозяйской комнате глиняный пол был накрыт коврами. В центре этого жилища  находился сандал. Это квадратное мелкое углубление, над  ним  стоял столик на очень низких ножках, покрытый большим мягким покрывалом. Семья садилась вокруг стола,  а ноги накрывали этим покрывалом. В сандал наносились раскаленные угли  или тлеющие головешки. Так тепло сохранялось с вечера до утра. За этим столом  они читали, писали, ели и спали, подложив под голову подушки  и накрывшись дополнительно одеялами. Меня и Сёму часто приглашали погреться,  иногда угощали  лепешками,  шариками сушеного  и очень   солёного  творога (куртом), сладкими  сухофруктами  и  горячим  чаем  из небольших  плоских   пиалушек.  

Я  очень  быстро  научился  говорить  на узбекском  языке  и очень подружился  с детьми.  Махомат  стал моим  самым  лучшим  другом. Мы практически не расставались ни зимой,  ни летом.   

Однажды произошло событие, которое  я вспоминаю  с волнением  всю жизнь. Когда  мы  все  ушли из дома,  мой друг зашел в нашу комнату и съел весь хлеб, который бабушка приберегла для вечерней трапезы всей  нашей семьи. Хозяйка, Сабиха и Сабира, плача, били моего друга. Они не могли перенести такого позора. Он же не сопротивлялся, молчал, сжав зубы, и не оправдывался. Мои мама и папа утешали их, вырывали Махомата  из  их рук и тоже плакали. Вот такой “хлебный”  был  город Ташкент  в те  годы.

Бабушка, мама и тетя  Люта  опухли  от голода, у папы был кровавый понос (пеллагра), а Сёма и я были  дистрофиками.  От  голода  и холода  люди гибли  в глубоком тылу,  как  в  осажденном городе.  Дети рыскали в поисках пищи, оголили  все деревья абрикос, шелковицы и сливы, которые росли на улицах, не давая им созреть. Часто совершали набеги на сады богатых баев.  Наш старик – бай встречал нас выстрелами  из  двустволки,   которую он заряжал солью. Мальчишки придумали способ обгладывать  его фруктовые деревья. Мы бросали камни по дереву, сбивали плоды, они падали в арык, петляющий по всему саду, а поток воды выносил нам  фрукты  из - за  забора, и мы их, предварительно вымытых в арыке, жадно съедали. Старик установил под  забором  сетку,  перекрывшую русло арыка,  и пригрозил спустить на нас собак. Мы очень зависели  от бая: у него иногда покупали фрукты, овощи, школьные тетради, перья для школьных ручек и даже чернила. У бая много чего было нам недоступно, т.к. мы  были   неплатёжеспособными.

Мы с Махоматом оббежали весь огромный  по территории Ташкент. Трамвайные билеты мы покупать не могли.  Нас интересовали  парки, пляжи у реки Бозсу, киностудия и особенно базары, где можно было поживиться остатками и отбросами. Сема не ходил с нами, он постоянно читал или что-то конструировал, сидя дома под присмотром бабушки.  У меня же были “шпильки в заднице”, как заявляла бабушка, она за мной не поспевала.   

Иногда мы с Семой охотно сопровождали бабушку, когда она ходила в столовую, где ей как матери фронтовиков  выдавали похлебку.   Мы помогали носить кастрюльки и продукты, которые она получала по карточкам  для  всей семьи:  хлеб, сахар  или повидло, черепаший яичный порошок, мясные консервы и крупы.

Я, общаясь с мальчишками на улице, научился ругаться  матом  на русском и на узбекском  языке.  Однажды, когда  бабушка  меня  очень  “достала”  своими заботами,  я обложил  её  матом  с  ног до головы. Вечером  бабушка  выложила папе  и маме  все мои ругательства  один  к одному.  Мой добрый, ласковый и любимый папа дал мне по попе так, что целый час я ходил с окаменевшим задом. Я не плакал, понимая,  что  это – справедливо и заслуженно. С  тех пор  я всегда был  вежлив  и предусмотрителен  с  бабушкой  и  всеми пожилыми людьми.    

Мой двоюродный брат Сёма меня постоянно раздражал: не хотел  мне читать вслух, не хотел объяснять мне суть своих изобретений, не хотел со мной общаться, я был ему не интересен.  Был случай, я приставал к нему с просьбами и, чтобы  я отцепился,  он даже ударил меня. Тут во мне проснулась фамильная вспыльчивость.   Я схватил веник за метущую часть и рукояткой  огрел  Семена, угодив ему  в солнечное сплетение.  Он  стал задыхаться, не мог никак вдохнуть воздух. Я испугался, стал его тормошить  и звать на помощь. Когда он, наконец, вдохнул и стал меня бешено колотить, я даже не сопротивлялся, был рад, что всё обошлось.  Но с тех пор  Сёма стал ко мне  более внимательным.

Однажды  Махомат уговорил меня и даже Сёму пойти в кишлак к его родственникам, чтобы там  поживиться  чем-нибудь съестным.  Мы вышли в “поход”  рано утром  и к полудню достигли   кишлака, который находился у оазиса в пустыне за Ташкентом. Нас накормили и напоили. Мы отдохнули  и тронулись в обратный путь, надеясь ещё засветло вернуться домой.  

Пустыня  есть пустыня. Идти было очень тяжело, ко всему  у Сёмы  начался приступ  малярии. Жара, солнце печет,  а его трясёт от холода, бедняга покрылся холодным потом.  Падает,  не может идти.  Возвращаться было уже не целесообразно, ближе до  города и трамвая. Он просит,  чтобы мы шли без него, он, дескать, потом догонит. Додумался  умник!  Пришлось  его тащить пару часов, пока не увидели трамвай. Домой мы вернулись,  когда уже стемнело. Взрослые нас  уже не ругали и не били. Были рады, что мы вообще вернулись  живыми.

У  моего  друга  Махомата  пришло  время   делать обрезание.  Узбеки совершают этот обряд  мальчикам, достигшим  семи лет.  Махомат с утра ходил в праздничном  красивом наряде,   на  поясе – яркий  платок, на голове – новая красивая  тюбетейка.  Все его поздравляли, обнимали  и подбадривали. К полудню собрались гости, все мальчики и девочки  из  ближайших  домов   и переулков.  Появились музыканты  с  трубами  и бубнами. Во дворе гости образовали большой  круг,  в центре на ковре лежал мой друг. К нему подошёл старик  в  чалме. Это значило,  что он побывал в Мекке.  Махомат закрыл глаза руками, и под восторженные крики  гостей старик совершил обряд. Музыканты играли  радостную  восточную  мелодию, а именинник  гордо  ходил  по кругу, принимая угощения и поздравления, гордясь тем, что он стал взрослым мужчиной.

 

НАЧАЛЬНОЕ  ОБРАЗОВАНИЕ

В  сентябре 1943 года  я пошел в  первый класс.  К этому времени я уже научился читать и считать, читал подряд  все вывески, объявления, лозунги на русском  и узбекском языке.  Узбеки  использовали кириллицу.  В  этот год  в школах мальчиков и девочек  разделили сначала в разные классы, позже - в разные школы.   Махомат поступил в узбекскую школу, поэтому мы стали реже общаться. Но это не помешало нам проводить много времени  на территории киностудии.  В это время в ташкенте шли съемки фильмов «Два бойца» и «Кощей Бессмертный».  Мальчишек  часто использовали  как бесплатную рабочую силу, чему мы были очень рады, т.к. это давало нам возможность  и право близко наблюдать за съемками, общаться с артистами, оказывать им всякие мелкие услуги.  Рядом со студией  находился маленький базарчик, куда артисты в свободное от съемок время выходили отдохнуть, купить еду  и питьё. На базар выходил Кощей в своем сложном и страшном  гриме. Многие неопытные продавцы  в страхе разбегались под  общий смех опытных продавцов  и самих артистов.  Я видел  съемки  многих  сцен, которые потом вошли в известные фильмы, приятно было их узнавать на экране. Близко видел Бернеса,  Андреева, Столярова-отца в  их  обычном  виде.  Они общались, обменивались новостями, шутили  и  спали,  устроившись в тени. На базарчике им продавали  дешевле  или отдавали  продукты  бесплатно.

В школе учеба давалась мне очень легко. Наша учительница, пожилая женщина, была строгая и добрая, она нас  любила и жалела, ведь у большинства мальчиков не было отцов, мамы тяжело работали, и не у всех были бабушки. Мы долгое время писали палочки и буквы карандашом, учились правильно держать карандаш. Тем, кто делал всё правильно, она разрешала переходить на ручку с пером. Учились выписывать буквы  красиво  с нажимом  и наклоном. Перья приходилось покупать у баев.  После  употребления   пера     его следовало тщательно протереть специальной тряпочкой, вынуть из ручки и спрятать в пенал, чтобы оно дольше служило.  Мы все  носили  чернильницы-невыливайки,  которые пачкали всё вокруг.    

Сёма придумал, сконструировал и изготовил авторучку. Он брал стеклянную трубочку, обрезал её,  обмотав  ниткой,  пропитанной керосином, и поджигал. Когда нитка сгорала,  разогрев  стекло, он опускал трубочку в холодную  воду. Стекло  лопалось  ровно  в том  месте,   где он наметил.  Потом он  с  одной  стороны вставлял деревяшку и перо, а с другой делал деревянный поршень. Поршнем   он  всасывал чернила. Такая   “авторучка”  прилично писала, но  часто ставила  кляксы. Сёма постоянно совершенствовал свое изобретение,  а меня  близко  к  этой работе не подпускал. Но я, наблюдая за ним со стороны, быстро освоил эту  технологию  и  научил  делать  “авторучки”  Махомата  и других своих товарищей.  Сёма  изобрел и изготовил арбалет:  крепил  катушку от ниток  к деревянному прикладу,  приделывал  резинку и цеплял её за курок, вставлял  стрелу,  прицеливался  и нажимал курок,  резина  освобождалась, сжималась, и стрела  летела  в цель,  удаленную  метров  на  десять. Гениально для мальчика  десяти лет!  Деревянный  катер  с  паровым приводом  и реактивным  выхлопом  мчался  в луже воды  под  восхищенные вопли зрителей. Настоящий вундеркинд!    

Забегая вперёд , скажу, что когда мы выросли и стали профессиональными конструкторами,  меня бесила  его пассивность и лень.  Его детские  способности не помогли  ему стать настоящим  инженером – изобретателем. Я пытался ему помочь, разбудить в нём  уснувшие таланты,  но безуспешно. Его  пассивность и лень  оказались  сильнее,  что-то было безвозвратно  упущено  и  утеряно.  Сема – загадка природы!?  Его отец  и мать  прожили  более  90 лет,  а Сема  умер  от инсульта  в  возрасте  чуть  более  шестидесяти,  совершенно  одиноким.  Мы были  уже  в  Израиле.  Эта весть  меня  придавила.  Умер  мой брат.  Я, конечно, его любил,  но не спас.  Он из упрямства и лени отказывался  от  любой  помощи. Мы в Одессе редко встречались.   Каждый  раз, расставаясь с ним,  я с трудом сдерживал  слёзы,  интуитивно  предвидя  трагическую  развязку.  Какое-то проклятье!

 Продолжаю.  В   Ташкенте я  окончил  два  класса,  получил  две похвальные  грамоты,   но  ни  с  кем  из одноклассников  почему-то не подружился.  О них я ничего не помню.  Помню только  девочку  из соседнего класса, которую  звали  Розочка.  Я в неё, конечно, влюбился, как только  увидел. А она меня не замечала  и  даже сторонилась.  Я подставлял  ей ножку,  я случайно её толкал,  дёргал за косичку,  гримасничал,  короче, вел  себя  как полный  идиот.  Однажды, когда мы возвращались  домой  из школы  мимо арыка, я  выкинул  очередной  “гениальный фокус”  и  услышал от  неё:  “Дурак!” Это меня  окончательно  взбесило,  я достал   из  арыка  горсть  грязного  ила  и обдал этой  грязью  её светлое  платьице.  Это  безобразие  заметила учительница из  нашей  школы.  Она  схватила меня за шиворот и потащила   к  директору. Директор меня  спросил,  почему  я так  поступил,  но я молчал,  потупив  взор. Что я мог сказать?  Что она мне нравится,  и  что  я  её  люблю?   Мне  велели привести  маму,  я же не решился  рассказать родителям  о  своём  “подвиге”.  Но мне  почему-то  показалось,  что  и  учительница,  и  директор  сами  догадались, что происходило  в  моей  “измученной душе”.

Райком партии  направил папу председателем  гужевой  конторы,  которая занималась  развозом разных грузов.  Заработок  не  мог накормить семью. Иногда артельщикам приходилось  убивать  ослабевшую, старую  лошадь,  а мясо делить  между  членами  инвалидной  артели. Бабушка  два-три дня варила  это мясо, но  оно  оставалось  жестким,  как подметка  от ботинка. Папа изредка в карманах приносил овес, который  недодавали  лошадям.  Бабушка  варила похлебки.  Вот это была царская еда.  Папа обратился в райком  партии,  сказав, что его семья  погибает от голода.  Тогда его перевели  на должность председателя  артели инвалидов «Металлремонт»,  где ремонтировали  вёдра, кастрюли  и примуса. Там изготавливали  из жести  печи-буржуйки  и трубы к ним. Там был замечательный  технорук  Мурадян, который научил папу  “делать копейку из воздуха”,  не рискуя  угодить в тюрьму.  Мой  честный  папа  ужасно переживал, но страх перед  голодом  вынудил его  ступить на этот путь. Зато у нас в семье появились:  хлеб, мясо, творог, масло,  сметана и даже мыло, что было на вес  золота  тогда. Папа в выходной  день водил меня и Сёму  в баню, потом  на  Алайский базар,  покупал большую лепешку  и  по  стакану простокваши.  Мы жадно это ели, приносили  съестное женщинам, немного доставалось  нашим дорогим хозяевам.  Смертельно опасный голод  постепенно  отступил,  остался  страх,  который не  оставляет меня  до сих пор.  Я не могу пройти  равнодушно  мимо  хлеба, брошенного на землю, я  бы привлекал таких людей   к  гражданской ответственности.  

 Мама работала  техническим секретарем  в инвалидной артели слепых, где её уважали и любили. Её зарплата была  не слишком большим  подспорьем  в семейном  бюджете. Тетя   Люта  работала в библиотеке и тоже получала  гроши. У неё было  два высших  образования  и партийный  билет. Она  была  очень умная,  даже  слишком. Эта  умница  додумалась написать  грамотное, обстоятельное  письмо  на  фронт начальству дяди  Давида,  что её муж  не пишет ей  писем,  что забыл  её  и сына.  Это письмо  окончательно  разрушило  их непрочный  брак.  Упрямый Давид, бабушка  его  называла  акшин (упрямец), закусил узду,  обиделся  и вернулся  с фронта  с новой  женой  Таисией Степановной Чернышовой и  её дочкой  Галочкой Коптевой.  К этому  времени мы были  уже  в Одессе.  Бабушка  Фрима не  пустила  сына,  вернувшегося  с войны,  на  порог.  Представляете?!  Она  сказала, что  в нашей  семье  не бросают  жену  и сына  в беде...   Положение,  как  всегда,  поправил  мой  папа. Он сказал  моему  двоюродному  брату  Борису (9 лет),  чтобы  он  показал Давиду,  тете Тасе и Галочке (8 лет) дорогу  к ним домой  на  Молдаванке,  где тетя  Бетя  и Боря  ютились  в  одной  комнате  9 кв. метров.   Семье Давида уступили  единственную  кровать,  а  Бетя  и  Борис  (недавно  пережившие оккупацию)  разместились  на  полу.  Так они жили,  пока Давид  не получил  жилплощадь  в коммуналке. Тётя  Бетя  и  тётя Тася  подружились  на  всю  оставшуюся  жизнь.  Их  позже даже  похоронили  в  одной  ограде на  еврейском кладбище.  

Люта и Семён  всю жизнь не могли простить  предательство,  совершенное Давидом.   Но причина происшедшего  заключалась  в них самих. Чтение книг не помогло,   это -  настоящее «горе от ума».  Умная и верная  жена  не  позорит мужа,  которому  постоянно  грозит  гибель  на фронте.  А  малообразованная Таисия прожила  с  Давидом  пятьдесят  лет в любви  и согласии. Её  обожала вся семья, она  стала для нас  дорогим и любимым человеком.  Флегматичный, полусонный  Давид  был  ей преданным  другом  и  страстным  любовником.  

На  поминках  по поводу смерти  любимой  тёти  Таси   Давид, как всегда, молчал.  Мы  говорили  об  её  замечательных   достоинствах, оплакивая  её уход, и не сразу  заметили, что Давид  отключился,  потеряв  сознание. Началась паника, пришлось  спасать Давида.  Тася и Давид  очень  хотели помочь  Семёну морально и  материально,  но   его  мама  запретила  малолетнему  сыну посещать отца,  общаться с ним и  принимать  от него  помощь. Образование,  как я понял, дает  знания,  но не прибавляет  ума  и  доброты!  

На  другом  конце Ташкента,   далеко от  нас  жила  семья  дяди  Якова. Он работал  на  военном  заводе. Каждый  выходной  день  он  приходил  навестить свою  маму  и всех нас.    После  госпиталя  в Ташкент  приехал мой самыйстарший двоюродный  брат Арон,  сын  погибшей в  Одессе тёти  Доры.   Он познакомился  с местной  бухарской  еврейской  девушкой  Цилей и женился на ней.

   Папа  часто  заходил в ташкентский  цирк,  где работали  одесситы, знавшие  дядю Гарика,  в надежде получить  весточку  от него.  Гарик  пропал после взятия  немцами  Севастополя.  В  конце 1944 года  в цирк пришло  письмо от  Гарика  из госпиталя.  Так мы узнали,  что  он  жив,  в чем  бабушка  Фрима никогда не  сомневалась.  Она  ждала, хотя  все были уверены  в обратном.  Но это – отдельная  история,  достойная подробного описания.  

Подлые   негодяи   заявляли,  что  евреи  не воевали,  что  они отсиживались  в  тылу  и получали  ордена  за  оборону  Ташкента.  Только  наша семья  потеряла  Хаима,  Нухема,  Дору  с сыном Еником, Мусю.   Яков, мой папа Самуил, Гарик, Арончик  стали инвалидами войны: Хаим и Нухем  “исчезли”  в ГУЛАГе,  Дора  с  Еником  стали жертвами  Холокоста, Яков, Самуил и Арон стали  инвалидами  в боях  обороны  Одессы, Крыма и Севастополя.  В  Одессе застряли тетя Бетя (жена  Хаима) и их Сын Борис. Мы долго не знали ничего  об их судьбе, были  уверены,  что они тоже погибли. Но они чудом уцелели в  этом аду, об этом ниже отдельный, подробный  рассказ самого  Бориса.

Эти  события  происходили  морозной  зимой  в  дни оккупации  Одессы. Тетя Бетя  с пятилетним  сыном Борисом  оказались  в еврейском  гетто  на Слободке (пригород Одессы).  Для  евреев  выход  из  гетто был перекрыт полицаями.  Но  в  гетто  часто заходили  местные  жители  навестить  своих друзей  и знакомых, чтобы  передать  им  еду  и теплые вещи.  Для  неевреев выход  был  свободен.  Один  старик – еврей  сказал тете  Бете,  что  она  совсем не похожа  на еврейку  (светловолосая и голубоглазая),  он  посоветовал  ей попытаться  выйти.  Борис  вспоминал,  что  в  самые  первые   дни оккупации Бетя   шла  по  улице  с русской  подругой.  Подошли  немцы,  потребовали паспорт  у её подруги,  а что Бетя  -  не  еврейка,  они  даже  не  сомневались. Тетя  Бетя  замаскировала    Бориса  под  девочку,  чтобы  охранники  не стали проверять,  есть  или  нет  у него  обрезание (он  был  обрезанный),  и  они вышли  из  гетто.   К  себе  домой  они пойти  не  могли,  опасаясь,  что  их выдадут соседи.  Они несколько  часов  бродили  по городу  без  еды  и  без элементарного   укрытия от мороза.  Борис  сначала плакал,  потом  он так обессилел, что уже не мог  плакать. Положение  было безвыходное.  И  тетя  Бетя подошла  к  Пантелеймоновскому  монастырю  на  улице  Чижикова. Там женщина  подметала  двор. Тетя  Бетя  попросила  у неё  кусочек  хлеба   для ребёнка.  Женщина  обозлилась  и  сказала, что  хлеб  не  просят,  хлеб зарабатывают. Тогда  пришлось  ей  открыться  и сказать, что  они – евреи. Терять было  нечего,  потому  что  они  просто  погибали.  Женщина  оказалась  ангелом – спасителем.  Она  впустила  их  в помещение,  отогрела,  накормила  и переодела.  Смерть  отступила.    Через  пару  дней  она  сказала,  что  в городе оставаться  опасно,  идут  облавы: « Завтра  моя  приятельница  поведет  вас  в село  Троицкое.  Там  легче  затаиться, переждать  и  пережить  опасность  быть узнанным». Так  и  сделали.  Это  опасное  мероприятие  спасло  им  жизнь.  Бетя и Борис  породнились  со своими  спасителями.  Вот  имена  праведников – героев,  рисковавших  своей  жизнью и  жизнью  своих  близких:    

- Александра  Ткаченко  (тетя  Саша )  и её  дочь  Клава  с  сыном Илюшей.

- Анисия  Опря  и  её  сын.     

- Пироговы   Иван  и  Наталия,  их  сыновья:  Олег,  Николай, Григорий и  Владимир.   Старшему  сыну   было   15  лет.     

Теперь,  когда  тети  Бети  уже  нет,  а  дядя  Хаим “растворился”  в ГУЛАГе, когда  Борис  состоялся  как  гражданин,  как  патриот,  как  моряк – подводник, когда  он  всю  жизнь  трудился  на  благо  семьи  и  Родины,  когда  его  характер закалила  жизнь,  он  с  волнением  говорит:  “ Этого  я  никогда  не забуду!”

День  Победы  застал нас в  Ташкенте.  Все  радовались  и  плакали.  Я с товарищами  бегал  по  городу, наблюдая  необычное  возбуждение  местного  и приезжего  населения.  У людей  появилась  уверенность,  что  теперь  всё  будет хорошо,  что  смерть  и  горе отступят,  и  всегда будут мир,  жизнь и  счастье.

Мы  не  знали,  в каком  состоянии  город  Одесса,  можно  ли  там  жить,  есть  ли  там  работа  и  жильё. Но дядя  Яков  и  мой  папа  сказали,  что  мы  вернёмся,  даже  если  там  одни  развалины,  будем  жить на камнях.  Это – наша  Родина,  и  мы  должны  быть  там.  

 Со  слезами  попрощались  с  нашими узбекскими  хозяевами  и вернулись  в Одессу  в  конце  лета  1945 года.

 

ОДЕССА – МАМА

Наш  дом уцелел,  мы  заняли  часть  квартиры,  в  которой  жили  до войны. Потом  приехала  семья  дяди  Якова.  Помню,  как  дядя  Яков нёс  свою  тёщу  на руках  на  четвертый  этаж,  т.к.  у  неё  был  перелом  шейки  бедра.  В  то  время этот  перелом  не  лечился.  

Мы  разместились  так:  в  одной комнате – мама, папа и я.  В  другой - бабушки  Фрима и Фаня ( тёща  дяди  Якова),  в  третьей  комнате – тетя  Маня, дядя  Яков  и  их  дочери  Галочка и Лизочка. Кухня – в  коридоре,  остальные удобства – во  дворе. Бабушкам  разрешалось  пользоваться  ведром.  Раз  в неделю  все  посещали  городскую  общественную  баню,  где  нужно  было выстоять  большую  очередь.  Бабушки  купались  в  корыте.  Бабушке  Фриме помогала  купаться  моя  мама, а  Бабушке  Фане  помогала  тетя  Маня.

Мама   начала  работать  в  типографии,  которая  была  полностью разорена.  Все  буквы  различных шрифтов  были  свалены  в  одну  большую кучу.  Пришлось  долго  её  разбирать,  раскладывая  буквы  шрифтов   в соответствующие  кассы.

Папа  из - за ранения  в руку  не  мог   работать  на  печатном  станке,  хотя очень  любил  свою  профессию.  Райком  партии  направил  его  руководить инвалидной  артелью  «Металлремонт»,  где  он  проработал  тридцать  лет.

Дядя  Яков  вернулся  на  завод  Октябрьской  Революции (ЗОР),  который выпускал  сельскохозяйственные  машины  и  плуги,  в  цех  по  производству газированной  воды для  горячих  цехов (литейных  и  кузнечных).  Там  он проработал  до  выхода  на  пенсию.

Тетя  Маня  торговала  газированной  водой  с  сиропом  и  без.  До  пятого класса  она  запросто  помогала  мне решать  мои  математические  задачи.

Галочка  и  Лизочка  с  отличием  завершили  учебу  в  школе.   Галочка стала  фармацевтом, пожизненным  заведующим  аптекой.  Лизочка  стала инженером – технологом   промышленного  производства.

Я  пошел  в  третий  класс  средней  мужской  школы  №57.    

Рядом  с нами,  в  соседней  квартире,  получила  комнату  семья  тети  Ривы (старшая сестра  моей  мамы) с дядей  Исааком  и  дочкой  Тиночкой (Беба).

Тиночка  была  ровесницей  Лизочки.  Они  обе  сыграли  большую  роль  в моём  воспитании.  У  нас  была  большая  настоящая  взаимная  любовь.      

Дядя  Исаак  работал в  магазине  по  продаже  различных  тканей.

Тиночка  стала  детским  зубным  врачом.  Я  и  моя  Инночка  лечили  зубы только  у  Тиночки.

Старшая  дочь  тёти  Ривы  Полина  не  вернулась  из  эвакуации  в  Одессу, а  поехала  в  Москву  вместе  с  театром  «Ленком»,  где  она  играла  многие ведущие  роли.  Отпуск  она  всегда  проводила  в  Одессе.  За  общим  семейным столом ,  где  собиралась  вся  мешпуха,  Полина   охотно  читала  стихи  и монологи,  пела  и  даже  подтанцовывала  под  аплодисменты  всей  семьи.  Мы смеялись  и  плакали  вместе  с  ней.  Она  умела  владеть  чувствами  своих зрителей.  Настоящий  актерский  талант!  Всё  это  не  помешало  в  период борьбы  с  космополитизмом (считай  - с  евреями)  уволить её  из  труппы театра.  Ей  пришлось  работать  в  бродячем  театре,  который  ставил  спектакли и  давал  концерты  в  клубах  различных  подмосковных  поселков  и  городов. Позже  она  много  лет  была  художественным  руководителем  и  режиссером народного  самодеятельного  театра  при  Московском  Автозаводе  им. Сталина (ЗИС).

Дядя  Пиня, тетя  Роза  и сестричка  Милочка  поселились  в  нашем районе. Дядя  Пиня  работал  печатником  в  типографии  «Гудок»,  а  тетя  Роза  работала бухгалтером  в  управлении  Одесской  Железной  Дороги.   

Давид  и  Пиня  были  связаны замечательной  братской  дружбой.  Пиня работал  на  печатном  станке,  а  Давид  сидел  в  сторонке  и  что-то  рисовал в своем  блокноте,  изобретая  новые  секретные  замки  и  запоры.  Им  было важно находиться   рядом  в  поле  зрения  друг  друга.

Давид   организовал  небольшую  производственную  артель  по изготовлению  различной  бытовой  фурнитуры   и  замков.  Позже  эта  артель превратилась  в  настоящий  завод,  где  Давид  много  лет  работал  главным инженером.

Тетя  Тася  была  талантливым  кулинаром.  Я  до  сих  пор  помню  запах и вкус   её  борщей,  супов,  овощных  рагу,  различных  выпечек  и  тортов.  Она была  очень  щедрая,  добрая  и  веселая,  её  нельзя  было  не  любить.

Тетя Бетя  вышла  замуж  за  инвалида.  У него  были  проблемы  с  легкими. Родила  дочь  Милочку.  Второй   муж  тети  Бети  вскоре  умер.  Бетя  всю  жизнь работала  по  продаже  овощей  и  фруктов.

Дядя  Гарик,  вернувшись  после  войны,  женился  на  девушке,  которая была  врачом  госпиталя,  где   он лечился  после  ранения.  Гарик   вернулся  в цирк,  где  он  работал  до  войны,  на  должность  главного  администратора.

Тетя  Фира  работала  детским  врачом.  У  них  родились  два  ГурманаЭфраим  и  Наум. Носителями  фамилии  Гурман  были  я  и  Борис,  но  у  нас родились  девочки.  Только  Эфраим  стал  надеждой  семьи  Гурман,  у  него  двасына  Александр  и  Геннадий.  У  Саши  уже  родился  маленький  Гарик Гурман, а  у  Гены  родился  Миля  Гурман.  Им  «поручается  нести  эстафету» фамилии Гурман.

В  Одессу  из  Ташкента  приехал  Арончик  с  женой  Цилей  и  дочерьми Ирочкой  и  Фаиночкой.  Но в  Одессе  они  не  прижились  и  вернулись  в Ташкент.

Люта  и  Сема  откололись  от  семьи,  они поселились  в  довоенной квартире.  Люта  стала  заведовать  библиотекой,  а  Сема  повел  странный образ жизни:  вяло учился,  вяло  работал,  создал  странную, зыбкую  семью. Вундеркинд   не  стал  гением.   Жена    очень  скоро  от  него  ушла,  не выдержав их  странностей.  С  сыном  он  встречался  очень  редко.   Люта  и  Сема  во всем винили  Давида,  забывая  посмотреть  на  себя  критически  со  стороны.  Все попытки  Давида  и  нашей  семьи  им  помочь  они  отвергали.  Очень  жаль: если  человек  отворачивается  от  родных  и  друзей,  не  трудится,  не  борется  с неизбежными  проблемами  сам,  полеживая  на  диване,  то  ему  не  может помочь  даже  сам  Бог.

Бабушка  Фрима   была  стержнем  всей  семьи  Гурман.  Никто и  никогда не  смел  ей  перечить.  Любимцем  у  неё  был  Гедалеле,  она  безумно  его любила,  ведь  он  был  самый  младший.  Она  прятала  для  него  от меня леденцы  к  чаю,  кислое  молоко,  которым  он  мыл  голову,  и  т.д.  Но  я,  как опытный  сыщик, всё  находил  и  снимал  со  всего  «пенки».  Даже  если леденцы  укрывались  под  кроватью  в  её  валенках.  Она  меня  не  ругала,  но находила более  изощренные  способы  утайки (правда, это было бесполезно). Гарик  и  вся  семья  тайком  снисходительно  посмеивались,  я  же  наивно делал вид,  что  ко  мне  это  не  имеет  отношение.  За  столом,  когда  бабушка начинала  говорить,  все  умолкали.  Она  пересыпала  свою  речь  поговорками, цитатами  из  Талмуда,  высказываниями  мудрецов,  воспоминаниями  из истории  нашей  семьи  и  хохмами  народного  еврейского  фольклорного  героя Гершалэ  из  Острополер.  Милая,  забавная, мудрая   и  сильная  бобэлэ.  Светлая ей  память  и  глубочайшая  благодарность.

В  нашу  «явочную»  квартиру  приходили  самые  разные  люди: фронтовики,   лагерники,  бывшие  пленные,  пережившие  ГУЛАГ  и  гетто, бывшие  партизаны (курсанты  одесских  военных  училищ),  албанцы  и югославы.  Всем  находилось  место,   чашка  чая,  человеческое  искреннее сочувствие  и  внимание.   

Я  не  из  книг  и  кинофильмов,  а  из  устных  рассказов  живых участников узнал  правду  о  прошедшей  войне,  будучи  самым  внимательным слушателем. Всё  рассказывалось  и  слушалось  со  слезами  на  глазах.  Часто разгорались дискуссии  и  споры,  потому  что  участники  спора  по-разному толковали  и объясняли   события,   не  сомневаясь,  однако,  в  правдивости рассказов,  никто никого  не  унижал  и  не  оскорблял,  уважалось  мнение оппонента.  Я выслушал  и  пережил  много  историй,  но  самой  яркой  и богатой  была история  дяди  Гарика.

Гарри  (Гедалия) -  самый  младший  и  самый  любимый  сын  моей бабушки,   любимец   всей  семьи.  Биография  этого  человека  настолько сложная ,  многоплановая  и  трагическая,  что  может  возникнуть  подозрение, что  это – собирательный,  кем – то  выдуманный образ. Но всё  это   выпало  на долю  одного  человека,   которого  оберегал  и  вёл  сам  Бог.

Дядя  Гедалия  (Гарик)  мальчиком  попал  в  одесский  цирк.  Работал уборщиком  на  манеже  и  за  кулисами,  выполнял  все  подсобные  работы, пытался  стать  гимнастом  или  акробатом.  Постепенно  выдвинулся,  стал администратором,  в  обязанности  которого  входило:  работа  с  капризными зрителями,  обеспечение  быта  вечно  странствующих  цирковых  артистов  и ремонт  самого  цирка.  Он  оказался  талантливым  администратором  и хозяйственником: безупречная  внешность,  обаяние,  чувство  юмора, фантастическое  трудолюбие  и  чувство  долга.  

Во  время  войны  он  оказался  одним  из  участников  исторической обороны  Севастополя  в  качестве  политрука  роты (как  коммунист).  Дальше  я рассказываю  то,  что  услышал  из  его  уст.     Севастополь  долго  сопротивлялся фашистам.  Когда  сопротивление   стало  бессмысленным,  командование гарнизона  сбежало  на  самолетах, оставив  в  осаждённом  городе многочисленных  защитников  и  раненых.  Оставшихся  в  живых солдат   немцы загнали  в  катакомбы.  Утром   всех  выгнали  на  большую  площадь,  построили в  карэ  и  объявили:  «Коммунисты,  комиссары  и  евреи,  выйти  из  строя!» Гарик  решил  выйти  из  строя,  но  его  удержал  стоящий  рядом  армянин  по имени  Хачик – профессор  математики.   Он  объяснил:  «Документы  мы  уже все  уничтожили,  запомни:  ты  не  еврей,  а  армянин.  Ты  очень  похож  на кавказца».    “Но  я  не  знаю  ни  единого  слова  на  армянском  языке” -  сказал ему Гарик. “Я – армянин,  но  очень  плохо  знаю  армянский  язык” – заявил Хачик.  

Всех,  вышедших  из  строя,  тут  же  публично  расстреляли.  Остальную массу  военнопленных  сначала   перегнали  в  Освенцим,  а  потом  отобранных пленных  перегнали  на  Балканы,  где  были  подготовлены  концлагеря.  Гарик постоянно  старался  находиться  рядом  со  своим  спасителем.  Гарику  сделали на  руке  наколку “Лео  Бабаян”  и  нарисовали  женщину  с  ребенком, своеобразное  “удостоверение  личности”.  Он  вызубрил  несколько  армянских слов  и  выражений,  благодаря  чему    некоторое  время  уходил  от  смерти.    И все  же  кто-то  его  выдал,  как  он  говорил,  скорее  всего,  выдал  за  похлебку. Каждый  день  в  лагере  начинался  с  расстрела  очередной  группы  в  10 – 20 человек.  Пришел  его  черед.   

Составили  группу   человек  30,   раздели   догола  и  связали  попарно колючей  проволокой.  Вывели  к  ущелью  на  склон  горы,  построили  в шеренгу  вдоль   пологого  обрыва  и  стали  “поливать”  из  пулемета.  Трупы скатывались  вниз  по  склону  в  ущелье.  Гарик  вспоминал,  рассказывал  и плакал,  а  рядом  за  столом  сидел  его  “напарник”  по  расстрелу  донецкий шахтер  Василий  и  тоже  плакал.  Они  говорили,  что  не  понимают  и  не помнят,  как  потеряли  сознание,  как  оказались  внизу  на  дне  ущелья. Очнулись  среди  окровавленных  и  окоченевших  трупов.  Распутались  и забились  в  ближайшее  углубление  под  скалой  и  впали  в  забытьё.  Ночью  к ним  пришел  местный  мальчик  лет  12 – 13.  Они  попросили  воды  и попросили,   чтобы  он  отвёл  их  к  партизанам,  о  которых   они  слышали   в лагере.  Мальчик  не  понимал  их,  а  они  его.    Но  воду  он  им  принёс. Следующей  ночью  к  ним  пришел  этот  мальчик  со  стариком.  Им  принесли кукурузные  лепешки  и  одежду.  Старик  отвёл  их  в  сарай  на  краю маленького горного  аула.  Они  ему  всё  время  твердили:  “Партизаны,  партизаны...”.  Их, почти  каждую  ночь,  передавали  по  эстафете  из  одних  рук  в  другие.  Так  это происходило  почти  в  течение  двух  месяцев.  Наконец  они  оказались  в партизанском  отряде,  к  которому  можно  было  дойти  за  несколько  часов,  но им  не  доверяли,  подозревая,  что  они – шпионы  и  провокаторы.  В  отряде было  много  советских  людей,  и  командовал  отрядом  советский  офицер.  Им долго  не  доверяли  оружие  и  не  брали  на  партизанские  акции.  Постепенно они  добились   доверия  и  получили   оружие.  Сражались  они  геройски. Гарик получил  потом   награды  из  рук  Броз  Тито  и  Энвера  Ходжи.  Эти  двое впоследствии  возглавили  государства  Югославию  и  Албанию.  

 Когда  советские  войска  совместно  с  балканскими  частями  уничтожили фашистов, советским  партизанам стали  выписывать  советские  удостоверения личности,  делал   это  командир  отряда.  Он  хотел  Гарику  написать   Лео Бабаян,  тогда  Гарик  признался,  что  он – еврей  Гарри  Гурман.  Командир психанул  и  чуть  его  не  застрелил:  “Как  же  ты  такой-сякой  не  открылся  мне – командиру  отряда?!  Мы  столько  раз  с тобой  в  бою  рисковали  жизнью, ели из одного  котелка  и  укрывались  одной  шинелью!”   Гарик  ему  с  повинной сказал:  “Меня  уже  один  раз  расстреливали,  я  просто  струсил...”

 В  составе  советских   войск  Гарик  сражался  геройски,  судя  по  двум солдатским  орденам  Славы.  Он  был  представлен  и  к  третьему  ордену Славы,  что приравнивалось  к  званию  Героя  Советского  Союза.   Но советское командование  евреям  такие  высокие  награды  не  утверждало.

Гарик  участвовал  в  освобождении  Будапешта.   После  освобождения они, советские  солдаты,  шли  по  улице,  вдруг  Гарик  увидел  ствол  винтовки, “выглянувший”  из  подвала.  Он  успел  только  наступить  на  этот  ствол. Выстрелом   ему  оторвало  пятку.  Впервые  почти  за  четыре  года  войны  он оказался  в  госпитале.  Врачом  его  палаты  была  молоденькая  Эсфирь Фельдман.    

 Между  ними   вспыхнула   любовь. Гарик  был  до  войны  женат.  Его жена   Муся  участвовала  в  обороне   Севастополя  медсестрой  и  погибла,  но официальное  сообщение  некому  было  отправить.  Гарик, не зная о её гибели, надеялся,  что  Муся  объявится.  Он  вернулся  в  Одессу  на  костылях.  С Фирой он  переписывался.  Время   шло,  а  чудо  не  происходило.  Он  пригласил  Фиру в  Одессу.      Фира  демобилизовалась  и  приехала .  Я  помню  эту  встречу  на вокзале.  Её  встречала  вся  наша  семья.  Намечался  счастливый  финал военного  периода   для  фронтовика  и  инвалида.  Но  не  тут-то  было.  Гарика стали  вызывать  на  допросы  в  НКВД (КГБ).  Они  не  могли  понять,  как удалось  выжить  еврею,  коммунисту  и  комиссару.  А  не  сотрудничал  ли  он  с фашистами?  Почему  он  дал  себя  пленить,  быть  может,  он  сдался  в  плен добровольно?  Почему  он  не  застрелился,  а   сдался  в  плен?  Гарик  отбивался от  них  костылями  и  табуретками,  он  пытался  им  что – то  объяснить  и доказать,  но  тщетно.  Его  бы  наверняка  заслали  в  ГУЛАГ,  но  у  него  было много  влиятельных  людей  в  партийных  и  государственных  органах,  которых он  радушно  встречал  в  цирке,  усаживал  на  лучшие  места,  поил  их коньяком и  водкой.  Они  его  и  вытащили  из  этого  омута.

  В  Одессу  с  дружественным  визитом  приезжал  Энвер  Ходжа.  Он хотел встретиться  и  побеседовать   с  бывшими  партизанами,  сражавшимися  на Балканах.  Пришло  человек  десять  и Гарик.  Была  радостная  и  теплая  встреча. Ходжа – глава   государства – пригласил  их  посетить  Албанию  в  качестве  его личных  гостей.   Все  с  женами  приняли  его  приглашение  и  посетили  места, где  они  сражались  с  фашистами.  Гарик   и  тетя  Фира  побоялись  поехать  и правильно  сделали,  потому  что  всех “смельчаков” репрессировали.

 Мой  любимый  дядя  стал  отцом   двух  замечательных  мальчиков Феликса  и  Наума.  Тетя  Фира  была  прекрасной  мамой,  заботливой  и внимательной  женой,  любимой  невесткой  и  достойным  членом  семьи Гурман.  Она  много  лет  работала  педиатром   в  детских  учреждениях.

Старший   Феликс,   любимчик  моего  папы,  стал  доктором биологических  наук.   

Младший  Нюма  пошел  по  стопам  отца.  Сначала  он работал администратором  в  цирке,   а  потом  проявил  себя  как  успешный бизнесмен. Внуки  Гарика  Александр  и  Геннадий  стали  продолжателями славного  рода Аарона  и  Фримы.  Недавно  родились  Гарик  Гурман   и  Миля Гурман, правнуки  Эсфири  и  Гедали.  Пусть  бережет  их Бог!

 Мои  сестрички    Гала  и  Лиза  повзрослели,  к  ним  стали  приходить кавалеры  и  женихи.  Тогда  наша  квартира  превращалась  в  молодежный  клуб, где  молодые  танцевали   под   патефон:  танго,  фокстроты  и  вальсы.  Играли  в “бутылочку”,  пели  песни  и  целовались.   Моя  любимая  сестра  Лизочка полюбила  курсанта  военного  училища  из  Албании.  Но  “вождь  народов” Сталин  поссорился  с  лидерами    Югославии  и  Албании.  В  один  день  всех курсантов  из  этих  стран  изгнали  из  Советского  Союза.   Лизочка  долго  не могла  забыть  своего   албанца.  Она  отвергала  все  ухаживания  наших женихов и  щедро  раздавала  их  своим  подругам.  А  сама  почти  до  30  лет  ходила “ в девках”.  Она  вышла  замуж  за  местечкового  еврея,  талантливого  портного – закройщика.  Он  оказался  любящим  и  заботливым  мужем,  образцовым  отцом. Лизочка  стала  совершенно  фанатичной  мамой.  Заботясь  о  любимом  сыне, она  совершенно  забывала  о  себе.  Но  никогда  не  забывала  о  родителях, родственниках  и  друзьях.  Мне  казалось,  что  в  Одессе  не  было  человека,  кто бы   не  знал  Лизочку  и  не  любил  её.   Для  всех  она  была  добрым  ангелом, скорой   и неотложной  помощью.   

Галочка  вышла  замуж  раньше  за  Аркадия  Готсдинера.   В  семье  появились  Аркадий – большой  и  я – Аркадий – маленький.  Так  нас  отличали  много  лет.

В 1949 году  в  нашей  квартире  родилась  Дорочка  Готсдинер,   а  позже Александр  Штейсель (Алик).    Дорочка  и  Алик.  Это  - мои  племянники. Дорочка  и  Алик  росли  у  меня  на  глазах.   О  них  можно  было  бы рассказывать  отдельно.   Но  я  воздержусь,  потому  что  так  я  никогда  не завершу  мои  мемуары,  тем  более  что  мои племянники – уже  представители следующего  поколения.  Это  поколение  росло  в  иных  условиях.  Они  знали войну  только  по  рассказам.  И  слава  Богу!  Я  же,  дорогие  мои,  стараюсь рассказать  о  детях, переживших  войну  и  тяжелейшие  послевоенные  годы.

 

А  У  НАС  ВО  ДВОРЕ

Моими  соседями  по  дому  и  улице  были  мальчики  и  девочки,  которые проходили  школу  жизни  в  основном   на  улице.  Лично  я  был  потрясён, когда  впервые  увидел  пленных  немцев.  Моё  желание  бросать  в  них  камни почему – то  пресекали  наши  конвоиры,  их  охраняющие.  Позже  я  даже  стал входить  с  военнопленными  в  контакт.  Против  нашего  дома  было  здание штаба  Одесского  военного  округа.  Командующим  округа  в  эти  годы  был опальный  маршал  победы  Г. Жуков.  Его  боялся  даже  Сталин.

Военнопленные  производили  ремонтные  работы  в  здании   штаба.  Их выводили  отдохнуть  в  примыкающий   к  штабу  скверик.  Они  привлекали нас,  детей,  различными  забавными  поделками,  выменивая  их  на  что-нибудь съестное,   в  основном  на  хлеб.    Немцы   изготавливали    различные  изделия: зажигалки,  расчески,   значки,   пуговицы,   забавные   игрушки,   фигурки, открытки,   мундштуки  и  прочие  вещи.   Мне  достались  следующие  “трофеи”: Дядя  Гарик  подарил  мне  охотничий  нож - кинжал,  у  него  рукояткой служила баранья  ножка  с  подковкой,  украшенной  узорами,  ножны  и  ремешок.  Мне завидовала  вся  улица.  Этот  нож  всегда  висел  на  стене  над  моей  кроватью. Нож  исчез,  его  украли.  У  немца   я  выменял  перстень,  на  котором  были изображены  череп  и  кости. Этот  перстень  у  меня  тоже  украли.  Многие  из нас  говорили  на  языке  идиш,  поэтому  нам  удавалось  общаться  с  немцами так,  что  даже  конвоиры  не  понимали,  о  чем  идёт  речь.

Моим  ближайшим  другом  был  Толик  Шпиц,  он  был  на  один  класс старше  меня.  Толик  с  мамой  Кларой  пережили  гетто.  Я  старался  не расспрашивать  его  о  гетто,  хотя  мне  очень  хотелось  узнать  всё  подробнее. Он  так  расстраивался,  рассказывая  об  этом,  что  начинал  плакать  и дергаться.  Все  хулиганы  нашей  улицы  его  боялись,  потому  что  он  в состоянии  возбуждения  мог  убить,  схватив  камень  или  палку.  Его  мама овдовела,   её  муж  погиб  на  фронте.  Им  в  гетто  и  после  гетто  помогал бессарабский  еврей  Фима,  у  которого  в  гетто  погибла  вся  семья.  Тетя Клара и  дядя  Фима  сошлись  и  жили  вместе.  Толик  не  любил  Фиму,  потому  что ревновал  к  памяти  своего  погибшего  отца.  Позже  у  Толика  появилась сестричка  Олечка,  которую  он очень  полюбил.  Со  временем  Толя подружился  и  с  Фимой,  который   кормил    всю их  семью,  работая проводником   на  железной  дороге.   Толик  окончил  политехнический институт.  Стал  главным  инженером  ТЭЦ  (тепловой  электрический  центр)  в городе  Кишиневе.

    Мне  интересно  и  важно  рассказать  о  Косте.    Мама  Кости Жулянского   работала  дворником  в  соседнем  доме.  В  этом  доме  они  жили с  тетей   Лизой    и  двоюродным   братом    Лёней.   Костю  занесло  на  “кривую дорожку”,  он  стал  блатным  и  водился  с  сомнительной  компанией.  Я  часто видел  его  выпившим.  В  это  время  из  заключения  вернулся  Сережа – китаец.  Он  сидел  за  кражу   и ограбление.  Сережа  взял  под  свое  крыло Костю,  сказав,  что  если  я  тебя  еще  раз  увижу  в  этой  компании  и  пьяным, то  пеняй  на  себя.  Я  сделаю  из  тебя  человека!  А  если  к  тебе  будут приставать  блатные,  скажи  им,  что  они  будут  иметь  дело  со  мной.  Понял?! Костя  все  понял.  Пошел  учиться  и  работать  с  Сережей.  Они  стелили асфальт.  Костя  оказался  очень  способным  и  толковым  парнем.         

Он увлекся  кино и  стал   кинооператором  и  кинорежиссером.  Увлекался  литературой,  историей  и  музыкой.  Я  очень  радовался  его  преображению.  Он  перестал  сквернословить,  пользоваться  блатным  жаргоном  и,  главное,  перестал  пить.  Женился  на  еврейской  девушке,  что  очень  не  нравилось  его  семье.  У  Кости  с  Бебкой  родилась  очаровательная  девочка  Леночка – умница  и  красавица.  Костя  своими  талантливыми  руками  перестроил  и  отремонтировал  квартиру.  Мы  с  Инночкой  редко,  но  бывали  у  них  в  гостях.  Красота  и  лепота!  Теперь  они  живут  в  Америке,  мы  общаемся  в  интернете.  Я  их  очень  люблю  и  уважаю.  

Сережа – китаец  (у  него  отец   был  этническим  китайцем)  мне признался,  что  мой  замечательный  нож – подарок  дяди  Гарика – оказался  у него  в  руках.  Как  он  к  нему  попал,  Серёжа  не  раскрыл.  Но  при  аресте  он этот  кинжал  выбросил,  чтобы  не  навредить  себе  на  следствии  и  на  суде. Интересно!   

Дети  в  любых  условиях  остаются  детьми, а детские  игры – это  одна  из форм их образования и воспитания.

Мы  играли  в  «чижик» или  «цурки»,  так  называлась  одесская  игра, похожая  на  лапту.   Деревянной  битой  бьешь  по  деревянной  цурке,  и  она далеко  улетает,  её  нужно  вбросить   в  помеченный  круг.               

Играли  в  штандр.   Бросаешь  мяч  вверх  и  кричишь:  «Штандр, Костя!». Он  должен  его  поймать,  а  пока  все  разбегаются.  Поймав  мяч,  Костя подбрасывает  мяч  и  кричит:  «Штандр,  Аркашка!».  Если  я  не  поймал  мяч,  то поднимаю  его  и  кричу: «Стой!».  Все  замирают.  Я  должен  бросить  мяч  и попасть  в  кого - то.  Тот,  в  кого  попали,  берет  мяч,  подбрасывает  его высоко и  кричит: «Штандр, ..!».  Весёлая  игра  развивает  ловкость.

 Часто  играли  в  отмерного   козла – эта  игра  развивала  силу,  ловкость  и прыгучесть.  Но  чаще  всего  мы  собирали  патроны,  клали  их  на  трамвайные рельсы,  трамвай  проезжал,  и  раздавалась  автоматная  очередь.   Летом  мы катались,  цепляясь  за  коляску  извозчика.  Ему  ничего   не  оставалось,  как хлестнуть  нас  кнутом.  Зимой  мы  делали  из  проволоки  крючок,  цеплялись  за проезжающую  машину  и  мчались  на  коньках,  пока  водитель  не  наказывал резким  торможением.   Это  было  не  столько  забавно,  сколько   опасно.

В  то  время  было  модно  воевать  двор  на  двор, улица  на  улицу.  В  этих боях  мы  заработали  немало  шишек  и  кровавых  ранений,  но  в  этих  сватках ковались  ловкость,  смелость  и  умение  постоять  за  себя,  за  свою  даму  и за справедливость.  Инночка  позже  меня  часто  называла  «петухом»  за  то, что  я не  мог  спокойно  уступить  хулигану  или  хаму.

 Девочки  скакали  через  вращающуюся  верёвочку  и  вели  какой – то  счет в  скороговорку.  Мальчики  играли  в  “маялку” – это  мешочек,  заполненный горохом  или  фасолью.  Его  подбивали  ногами  и  считали,  чем   больше подкинешь,   тем  лучше.  Проводились  даже  “чемпионаты”  класса  или  двора.

Но  чаще  мы  играли  в  футбол  самодельным  мячом.  Настоящий  мяч  был роскошью.  Счастливый  владелец  настоящего  мяча  имел  много  льгот:  он выбирал  себе  команду,  он  выбирал  поле  и  мог  в  любой  момент  сказать: “Всё, я ушел,  мне  нужно …”  или  оставить  мяч  товарищу,  которому автоматически переходили  все  права  и  льготы  хозяина,  и  никто  не  смел этому правилу  возражать. Таковы  были  правила.   В  футбол  играли  на  любой площадке,  ворота  обозначали  кирпичами,  школьными  портфелями  или снятыми  вещами.  Наши  мамы  огорчались,  потому  что  очень  часто  рвались башмаки.  Поэтому  мы  иногда  договаривались  играть  босяком.  Вратарем ставили  самого  неуклюжего,  остальные  все  хотели  «мотаться»  и  забивать голы.  Мы “воспитали”  многих  замечательных  футболистов.  Мои одноклассники  и  товарищи  по  дворовому  футболу  Сева  Мирошниченко  и Алик  Руга  стали    мастерами  спорта,  играя  в  составе  одесского «Черноморца»,  киевского  «Динамо»,  а  Сева  входил  даже  в  сборную  команду СССР.  Позже  они  оба  работали  тренерами  молодежных  сборных,  воспитали целое  поколение  классных  футболистов.  Сева  и  Алик  не  расставались , дружили  всю  жизнь.  Мы  и  теперь  видим  их  всегда  вместе,  что  радует  и согревает  нам  душу.

 

ШКОЛЬНЫЕ  ГОДЫ

Моей  первой  учительницей  в  Одессе,  в  третьем  классе  была  Берта Соломоновна,  а  завучем – Фаня  Марковна.  Они  отдавали  нам,  детям войны, всю  свою  душу  и  свое  сердце.  Каждый  день  после  последнего  урока Берта Соломоновна  раздавала  нам  по  булочке  и  по  ложечке  сахара.  Сахар мы брали  в  кулёчек  и  сосали  его,  как  конфету,  получалось  очень  вкусно. Все мальчики  были  стрижены  наголо,  у  некоторых  оставался  маленький  и коротенький   чубчик,  но  вши  нас  не  покидали.  Вши -  тоже  одно  из тяжелых наследий  войны.  Голод,  холод,  болезни  и  вши  не  выводились  из  нашей школы.  Мы  сидели  по  три  мальчика  на  одной  парте.  Нам  разрешали  не снимать  шапки,  перчатки  и  верхнюю  одежду,  потому  что  в  классах замерзали  чернила.  На  переменах  мы  бегали,  играли  в  войну,  “сражаясь” друг  с  другом.  Часто  прибегали  в  класс  с  небольшим  опозданием,  когда урок  уже  начался.  Берта  Соломоновна  нас  наказывала,  предлагая  постоять  у двери  класса,  чтобы  все  “полюбовались”  на  нарушителя.  А  “нарушитель” (был   случай)  стоял – стоял  и  упал,  потеряв  сознание  от  голода.  Ему  нашли кусочек  хлеба,  дали  сладкую  воду  и  наш  “нарушитель”  ожил.  Нужно  было видеть  сочувствующие   и  встревоженные   глаза  Берты  Соломоновны.

 В  нашем  классе  было  более   сорока  мальчиков,  но  она  знала  и любила   каждого.  Позже,  спустя  пару  лет,   она  уже  работала  в  другой школе, но  связь  наша  не  прерывалась.  Мы  бывали  у  неё  дома,  стояли  для  неё  в очередях  для  получения  продуктов  по  карточкам,  носили  её  портфель  и сумки  с  покупками.  Называли  второй  мамой.

Нам   очень  повезло  с  учителями.  Некоторых  я  запомнил  с благодарностью  на  всю  жизнь. С  Бертой  Соломоновной  мы  расстались после  окончания  четвертого  класса  (начальной  школы).  С  пятого  класса  по седьмой  включительно  нам  преподавали  уже  несколько  учителей.  Классным руководителем  стал  Зиновий  Павлович  Померанец,  я  не  помню, точно, какой предмет  он  вёл,  но  помню  его  в  военном  обмундировании,  в  галифе и сапогах.  Он  воспитывал  нас  на  примерах  героев  молодогвардейцев, подвиге Олега  Кошевого  и  Александра  Матросова.  верил  в  святость  этих героев.  Но мы  ему  верили  и  не  верили.  Дети  интуитивно  чувствовали,  что это – перебор,  что  всё    не  так  просто,  как  нам  это  преподносили.  Мы прозвали З.П. Померанца  - ЗПП.  

С  восьмого  по  десятый  класс  нашим  классным  руководителем  был Павел Васильевич  Булатов  или  просто  Павел.  Он   преподавал  географию, его лицо  украшала  большая,  окладистая  борода,  уже  седая  к  тому  времени. Павла  мы  уважали  и  любили  за  то,  что  он  никогда  не  читал  нам  нотаций, но  был  с  виду  строг,  однако  глаза  его  всегда  улыбались.  Он  любил  и понимал  каждого  из  нас,  для  многих  он  заменил  погибших  отцов.  Мы доверяли  ему  свои  сокровенные  тайны  и  всегда  получали  очень  дельные, не формальные  советы.  Помню,  как  Павел  плакал  на  митинге  по  поводу смерти  Сталина.  Потом  мы  узнали,  что  его  единственный  сын – фронтовик, юрист  по  образованию  в  это  время  был  заключенным  ГУЛАГа.   

Историю  нам  преподавал  Михаил  Васильевич  Патрин – инвалид войны без  ноги (на  протезе) с  обожженным  лицом  и  абсолютно   слепой.  До войны он  учился  в  университете  на  математическом  факультете.  После войны, потеряв  ногу  и  зрение,  он  не  спился,  как  некоторые,  а  окончил исторический  факультет.  На  лекции  в  университете  его   водила  жена,  она писала  конспекты,  читала  ему  учебники,  а  он  слушал  и  запоминал.  Мы  его очень  уважали  и  не  разрешали  себе  безобразничать  на  его  уроках,  не смели, отвечая,  подглядывать  в  учебник.  Он  знал  по  голосу  каждого  из  нас. Но главное – не фальшивил,   рассказывая  многое,  о  чём  в  учебнике  не упоминалось.  Учил  нас  читать  и  думать,  ничего  не  принимая  на   веру.  Он никогда  не  злоупотреблял  своим  положением  и  никогда  не  бравировал своим  геройским  прошлым.  

Математику   преподавал  Александр  Ефимович  Омельянович – типичный интеллигент,  консерватор   и  педант.   Ко  всем  ученикам,  даже малышам,  он по  гимназической  традиции,  обращался  на  “Вы»,  «друг мой". Его  кличка была – Пардон.  Если  кто- то  из  нас  ошибался  у  доски  и  нес чепуху,  то  он говорил:  “Пардон,  друг  мой,  не  спешите,  подумайте хорошенько,  я  вас  не тороплю”.  Ученик  часто  произносил:  “А,   да,  я вспомнил,  черт  подери!”. Тогда,  Пардон  провозглашал:  “Друзья  мои,  тот, кто сквернословит,  тот никогда  не  будет  знать  математику.  Математика  -  это наука  всех  наук, поэтому   следует  похерить  из  вашей  речи  все  недостойные выражения!”.  Он ходил  медленно,  говорил  медленно,  но  уверенно.  Его обожаемая  наука  в нас вползала,  как  змея.  Пардон  бегло  говорил  на французском  языке,  был музыкально  образован  и  руководил  школьным хором. На  вступительных экзаменах  в  институт  мой  одноклассник  Вадим  Холодный и  я  чувствовали себя  увереннее  всех  в  группе  абитуриентов.

Литературным  и  музыкально - драматическим  кружком  руководила Броня Юльевна  Биберган.   Каждый  её  урок   русского  языка  и  литературы проходил,  как  хорошо  поставленный  спектакль.  Она,   прежде  всего,  учила нас  правильно  и  грамотно  говорить  по-русски,  позабыв  о  жаргонах  и диалектах.  Броня  приучила  нас  к  чтению  хороших  книг,  достойных  авторов помимо  школьной программы.  Мы  очень  часто  писали  домашние  сочинения на  свободную  тему.  Лучшие  сочинения  она  оглашала  всему  классу,  и  мы сообща  их  оценивали.  В  их  числе  были  и  мои.  За  содержание – 5,  а  за грамотность – 3.  Наш  драмтеатр  ставил  очень  серьёзные  спектакли: Островского,  Гоголя  и  других  классиков.  Однажды  поставили  музыкальный спектакль  “Наталка – Полтавка”.  Главную  мужскую  роль  исполнял  МуляОксенгорн,  который  позже  стал  заслуженным  артистом  Украины,  дублёром выдающегося  Михаила  Водяного.  В постановке  спектаклей  участвовали  все желающие.  Работ  было  много:  грим,  декорации,  костюмы,  музыкальное сопровождение  и  т.д.  Спектакль  готовился  долго,  ставился  один – два  раза в переполненном  спортивном  зале.  Сидели  в  основном  только  учителя  и приглашенные  девушки,  все  остальные  стояли,  висели  на  шведской  стенке  и на  спортивных  снарядах.  Всё,  что  можно  было  вынести  из  зала  в  коридор, выносилось,  чтобы  увеличить  вместимость. Все  женские  роли  исполняли девочки  из соседней  женской  школы.  Параллельно  мы  знакомились  и влюблялись.  

 Физкультурой  и  спортом  ведал  Дмитрий  Владимирович  Долгонос. Наша  школа  №57  была  лучшей  в  городе  по  легкой  атлетике,  футболу, волейболу,  гимнастике,  борьбе  и  боксу.   Ко  всему  еще  Долгонос  научил  нас танцевать  гопак  и  матросский  танец  “яблочко”  с  чечеткой,  вальс,  фокстрот, танго  и  рок-н-  ролл.  Три  последних  были  в  запрете  как “танцы  тлетворного влияния  запада”.  Но  мы  учились  тайком.   На   городском  конкурсе художественной  самодеятельности  школьников   наш  гопак  и  яблочко  прошел под  бурную  овацию  зала  и  восторг  жюри.  Я,  помимо  танцев,  пел  соло: “Где  найдешь  страну  на  свете  краше  Родины  моей?”.  Эти  номера  попали на заключительный  концерт,  который  состоялся   в  зале  Украинского  театра. Это был  концерт  лауреатов.  

Учительницей  французского   языка  у  нас  была  Алла  Александровна Сполатбок.  Все  мальчишки  нашего  класса  были  в  неё  влюблены.  Стройная, гибкая,  веселая  и  строгая.  Русский  язык  она  “забывала”  за  дверью  класса,   в классе  старалась  говорить  с  нами  только  на  французском  языке.  Позже, когда  мы  повзрослели   и  встречались  с  ней  на  юбилеях  окончания  школы, то  мы  узнали  её  трагическу  историю. Её  дед  был  генералом  царской   армии, приближенным   к  императорскому  двору.  Он  командовал  русскими войсками,  освободившими  Болгарию  от 300-летнего   ига  Турции.  

Её  отец   Александр  Сполатбок  был  капитаном  первого  ранга (полковником)  царского  флота  до  Октябрьской  революции,  но  перешедшим на  сторону  красных  после  революции.  В  годы  иностранной  интервенции, став  красным  адмиралом,  командующим  военного  Черноморского  флота,  он изгнал  англичан,  французов  и  прочих    интервентов   из  советских  вод. Лично  Ленин  наградил  его  за  эту  победу   особняком   на  улице  Свердлова. В  годы  красного  террора  его  и  его  жену  расстреляли  “бдительные”  чекисты, обвинив  их  в  сочувствии  контрреволюции.  Аллочка,  еще  маленькая  девочка, осиротела.    Её  бабушка – генеральша  забрала  внучку  в  Болгарию.  Там  она росла  в  роскоши  под  наблюдением  бонн  и  гувернанток.  В  их  доме говорили  на  русском,  болгарском  и  французском  языке.  Она  закончила пансион  благородных  девиц,  получила  великолепное  образование.

В  1945 году,  когда  Болгария  из  монархии  превратилась  в социалистическую  республику,  став  верным  вассалом  Советского  Союза,  то всех  бывших  советских  подданных   репатриировали  в  СССР.  Бабушка  - любимица  всех  болгар – не  смогла  её  отстоять.  Новые  болгарские  власти  не хотели  конфликтовать   из-за  неё  с  могучим  Советским  Союзом.  Пройдя через  нужду  и  унижения,  Аллочка  стала  нашей  учительницей,  так  что  нам преподавала  настоящая  столбовая  дворянка – белая  кость  и  голубая  кровь.  

Наша  школа  находилась  недалеко  от  военного  городка,  где  жили  семьи полковников  и  генералов.  Это  сказывалось  на  составе  соучеников  моего класса,  о  котором  учителя  дружно  твердили,  что  такого  уровня  класс  им попался  впервые  в  их  практике.  Но  в  любой  бочке  меда  всегда присутствует  ложка  дегтя. Расскажу подробнее  об  этом  дегте.  

В нашем  шестом  классе  числился  некий  Евгений  Понедельченко – сын генерала  заместителя  командующего  Одесским  Военным  Округом.   Этот  15-летний  пацан  был  совершенно  бешеный:  хулиганил,  избивал  своих соучеников  старших  и  младших,  вымогал  деньги  и  прочие  пацанские ценности.  Другому  уже  давно  бы  устроили  “темную” – накрыли  бы  пальто  и сообща  поколотили.  Но  с  Женькой  никто  не  хотел  связываться,  боялись. Его боялись  даже учителя  и сам  директор  школы  (офицер,  фронтовик,  инвалид), опасаясь  гнева  генеральского.   Женька  приходил  в  класс  и  уходил  из  класса, когда  ему  вздумается,  для  него  не  существовало  правил  и  звонков.  Садился там,  где  хотел,  все  уступали  ему  место.  Он  всегда  носил  при  себе свинцовый  кастет  и  гирьку  на  цепочке.  Часто  показывал  и  грозил настоящим  пистолетом.  Всё  было  бы  не  так  страшно,  если  бы  не  оказалось так  трагично.     

Позже выяснилось,  что  Женька   был  атаманом  банды  мальчишек  и девчонок  со  штабом  (малиной), который  находился  в  катакомбе  на  склоне, ведущем  к  морю.  В  этой  малине  они  хранили  оружие,  награбленное  у пленников.   Бандой  заправлял  взрослый  уголовник – шофер.   На  судебном процессе  выяснилось,  что  эти  “деточки”  убили  38  человек,  они  грабили, насиловали,  пытали  и  зверски  убивали.  Каждое  утро  находили  новых пострадавших.

Из  нашего  класса  погибли  Кауфман  и  Литовченко.  Отец  Литовченко работал  в  уголовном  розыске,  его  тоже  убили.  Когда  бойцы  уголовного розыска   их  выследили  и  окружили,  то,  отступая  в  свою  катакомбу, бандиты бешено  отстреливались.  Пришлось  закачать  в  катакомбу  слезоточивый  газ  и залить  её  водой.  Тогда  они  стали  сдаваться.     

Суд  над  бандой  Понедельченко  был  долгим  и  закрытым.  По  радио  и в  газетах  ничего  не  сообщалось,  но  слухи  по  Одессе  гуляли  ужасные:  эти выродки  никого  не  щадили,  ни  мужчин,  ни  женщин,  ни  детей,  ни  своих товарищей,  ни  своих  родителей.  На  суде  они  вели  себя  нагло,  угрожали прокурору, судье  и  даже  своим  родителям,  которые  требовали  им  сурового наказания  без  скидок  на  возраст.  Люди,  пережившие  войну,  познавшие  цену жизни  и  горечь  утрат,  не  могли  постичь   эту  бессмысленную жестокость, которую  они  чинили  в  мирное  время.   Их  сурово  осудили  на  большие сроки заключения,  но  слухи  донесли,  что  главарей,  и  в  первую  очередь  Женьку, расстреляли  якобы   при  попытке  к  бегству.  Туда  им  и  дорога!  Разве  это люди?!  У  них  не  осталось  ничего  человеческого,  ничего  святого!

Я  с  нетерпением  ждал,  когда  мне  исполнится  четырнадцать  лет,  очень хотелось  стать  комсомольцем.  В  нашей  семье  все  были  коммунистами. Наконец  меня  приняли  в  комсомол.  Мало  того,  на  очередном  отчетно-выборном  школьном  собрании  меня  неожиданно  избрали  секретарем комитета  комсомола  школы.  Большая  честь  для  меня  и  ответственность.  К учебе, к  занятию  спортом,  художественной  самодеятельностью  добавилась еще  большая  нагрузка  комсомольского  лидера,  требующая  много  времени  и душевного  напряжения.  У  меня  практически  не  оставалось  времени  на общение  с   соседскими  детьми  и  на  детские  игры.  Моя  кличка  «Куцый» сама  по  себе  изменилась  на    «Кацо»,  у  меня  появились  усы  и  бакенбарды, настоящий  кавказец.

Однажды  ко  мне  обратились  два  моих  одноклассника  Гриша Богданов и Нюма  Мясковский  с  вопросом, хочу  ли  я  вступить  в  подпольную комсомольскую  организацию.  Я  совершенно  растерялся  от  нелепости создания  этой  организации.    Но  мои  друзья  объяснили,  что  они  тайком готовятся  к  достойной  встрече  70-летия   нашего   вождя  товарища  Сталина.   

Меня  принимали  на  “тайной”  квартире  мои  школьные  друзья  и девочки соседней  украинской  школы.  Гриша  и  Нюма  дали  мне  положительную характеристику  и  рекомендацию.  На  все  вопросы  по  уставу  комсомола  и  по текущему  моменту  в  стране  и  международному  положению  я  ответил уверенно  и  был  единогласно  принят.  

Мы  готовили  написание  коллективного   письма – поздравления, изготавливали  и  собирали  подарки от  молодёжи:  рисунки,  поделки, вышитые платочки  с  цветочками  и  пожеланиями,  открытки  и  тому  подобное.    В каждый   субботний   вечер  происходили  заседания  подпольной  группы  в другой  подпольной   квартире.  Председательствовала  Гришина  двоюродная сестра   Рая  Бушко.  После  заседания  каждый  мальчик  провожал  домой  свою избранную  девочку.  Сначала  на  прощание  нежно  пожимали  руку,  потом стали  целовать  в  щечку,  а  потом  все  это  закончилось  юношеской влюбленностью  и  подпольная  организация   самораспустилась.  Я был  на примете  у  Раи  Бушко,  а  меня  волновала   девочка  из  другой  компании (спортивной)  Кира  Антоновская.   Но  я  робел  и  очень  стеснялся,  при встрече  с   Кирой  у  меня  пропадал  дар  речи  и  всякое  остроумие.  Мой  друг Исса  Озеровский  ей  больше  нравился,  а  я  страдал.  Не  вызывать  же  мне Иску  на  дуэль,  ведь  мы  были  самыми  близкими  друзьями.    

Мои  школьные  друзья:  Исса  Озеровский,  Гриша  Богданов,  Нюма Мясковский,  Феликс  Кофф.  В  восьмом  классе  добавились  Вова  Давыдови Вадик  Холодный.  Это  были  самые  близкие,  а  вообще  в  разное  время  я дружил  со  многими  ребятами:  из  школы,  из  спортивной  школы  и  с соседями.  Каждый  из  них  сыграл  большую  роль  в  моей  жизни,  в  моем формировании,  в  моем  отношении  к  событиям  того  времени  и  к  событиям настоящего  времени.  

С  Вадиком  Холодным  я  учился  в  одном  классе,  поступал  в  одной группе  абитуриентов,  в  одной  группе  учился  в  институте,   в  одной спортивной  команде  тренировался  и  выступал.  Вадик – племянник  звезды немого  кинематографа  Веры  Холодной.  Он  стал  главным  инженером Кишиневского  телецентра.  Умер  от  инфаркта.

Исса  Озеровский  рос  без  отца,  был  моим  одноклассником,   учился  и тренировался  со  мной  в  одной  спортивной  школе,  остряк  и  весельчак. Окончил  физкультурный  факультет  педагогического  института,  стал заслуженным  тренером  Украины.  Сейчас  проживает  в  Берлине.  Общаемся по  телефону.    

Гриша  Богданов – лидер  класса,  после  окончания  семилетки поступил  в техникум.  Гриша – шутник,  балагур   и  интриган.  Много  и  с увлечением читал литературу,  обладал  феноменальной  памятью, лентяй  и верхогляд.  Мечтал разбогатеть,   заключив  брак  с  богатой  невестой,  что  его и погубило.  На старости  лет  остался  одиноким,  без  жены,  без  детей  и  без внуков.  Одни сожительницы. Живет  в  Одессе.    

Нюма  Мясковский  рос  без  отца,  погибшего  на  войне.  Нюма  был токовый,  веселый,  очень  надежный.  После  окончания  семилетки  поступил  в техникум,  стал  великолепным   специалистом  в  области  техники  гальваники. Женился,  создал  семью,  эмигрировал  в  штаты,  умер  от  инфаркта.   

  Вова  Давыдов  учился  со  мной  в  одном  классе,   тренировался   в одной  спортивной  школе,  окончил  механический  факультет политехнического института,  стал   кандидатом  наук.  Очень  поздно  женился,  хотя  по  нему страдали  многие  девушки.  Его  жена  Ирина  - профессор  математики  и  зав. кафедрой математики  одесского  объединенного  военного  училища.  Вова недавно   умер  от  инсульта .  

Феликс  Кофф  сидел  со  мной  за  одной  партой  с  третьего  по  десятый класс.  Очень  способный  человек,  верный  и  надежный  друг,  но  чрезмерно гордый  и  упрямый.  Во  время  службы  на  Северном  Флоте  пристрастился  к спирту.  Алкоголь  погубил  его  талант, необычайную  природную  силу,  его “золотые  руки",  его  семейную  жизнь  и  здоровье.  Он   умер  в  возрасте  42 лет.  Я,  его  две  жены  и  моя  Инночка  не  смогли  его  спасти.  Мы  все  его очень  любили .

 

СТУДЕНЧЕСКИЕ  ГОДЫ

Я  долго  не  мог  решить,  в  какой  институт  мне  поступать.  Мои  тренеры советовали  поступать  в  педагогический  на  физкультурный  факультет.   Они считали,  что  у  меня  тренерский  талант.  Еще  в  спортивной  школе  я  охотно и  успешно  помогал  тренерам   в  работе  с  начинающими.  Удивительно  то, что  это  нравилось  не  только  мне,  но  и  новичкам.  Я  мог  не  только объяснить,  но  и  показать,  чего  не  могли  пожилые  тренеры.  Но  профессия, связанная  со  спортом  почему-то  казалась  мне  несерьезной.

В  строительном  институте  был  архитектурный  факультет.  Я  рассуждал так,  что  мое  увлечение  рисованием   и  черчением  поможет  мне  после окончания  института  стать  настоящим  специалистом. Многие  мне  пророчили карьеру  вокалиста,  считая,  что  у  меня  настоящий  певческий  талант.  Значит - консерватория.   Но  всё  уперлось   в  еврейский  вопрос.  Доходили  слухи  о том,  что  евреям   в  пед.,  строительный  и  консерваторию  дорога  закрыта.  В институт  связи  абитуриенты  не  очень  рвались,  т.к. говорили, что  там большие  требования  к  математике  и  физике.  

Заведующий  кафедрой  физкультуры  Института  Связи  Б.Д. Фрактман  от меня  не  отставал,  он  меня  преследовал  на  всех  тренировках  и соревнованиях,  обещая,  что  я  поступлю,  если  получу  на  вступительных экзаменах  даже  все  тройки.  И  я,  взвесив  все  варианты,  подал  документы  в Институт  Связи.  Со  мной  в  одной  группе  абитуриентов  был  мой  друг  по школе  и  по  спорту  Вадим  Холодный.  В  нашей  группе  из  25 человек   было много  иногородних  и  сельских  ребят.  Мы  с  Вадиком  выделялись  своей подготовкой.   Шесть  экзаменов – 30  баллов  максимум,  мы  набрали  по  28, проходными  были – 25.  Вадик  уверенно  прошел,  у  него  в  паспорте значилось – русский,  хотя  его  отец  Семен  Штейнвурцель  был  евреем.  Меня в  списках,  прошедших  конкурс,  не  оказалось.  Фрактман  меня  избегал,  я  был в  панике.  Что  делать?    

Мой  дядя  Гарик,  у  которого  были  большие  связи  в  городе,   молча разводил  руками  и  пожимал  плечами.   Фрактман   мне  сказал,  чтобы  я посещал  общекурсовые  лекции,  там  не  делают  перекличку,  а  на практические  и  групповые  занятия  чтобы  я  пока  не  ходил.  Он  пошел  к начальнику  института  И. Пышкину  и  всё  ему  доложил.  Через  две  недели после  начала  занятий  опубликовали  дополнительные  списки  принятых,  и моя  фамилия  там  уже   фигурировала.

 Так   я  стал  студентом  радиофакультета.   Мне  в  институте  всё нравилось.  Лекции  проходили в  больших  аудиториях,  куда  помещался  поток из  четырех  групп  по  25 человек.  Лекции  нам  читали  профессора  и  доценты, каждый – самобытная  и  интересная  личность.  

Первые  два  курса  это  были  в  основном  математика  и  физика,  которые легли  в  основу  всех  прочих  наук.  Мы  изучали:  теоретические основы электротехники - ТОЭ (доцент  Б.  Яхинсон),  теоретические  основы радиотехники – ТОР (профессор  Средний),  теория  машин  и  механизмов – ТММ (профессор  Нудельман),  усилители  низкой  частоты  (профессорРизкин), электронные  и  ионные  приборы (доцент  …),  сопротивление материалов ( доцент…),  распространение  радиоволн ( доцент  Хачатуров –декан факультета). Некоторые  из  них  были  авторами  учебников,  по которым  изучали  основы нашей  профессии  во  всем  СССР.   

Мы  слушали  эти  лекции  с  восхищением,  поражаясь  широтой  и глубиной  знаний  наших  преподавателей,  их  способностью  объяснять сложнейшие  явления   очень  понятно  и  доходчиво.  Они  с  блеском использовали  математические  методы   доказательств,  легко  и  уверенно исписывая  мелом  огромные  учебные  доски  так  быстро,  что  мы  с  трудом успевали  за  ними  конспектировать,  шутками  и  прибаутками  оживляли изложение  сложнейшего  материала.

 Политэкономию  и  философию  нам  читал  доцент  Толстых.  На  его лекциях  аудитории  набивались  студентами  с  других  потоков  и  курсов. Каждая  лекция  превращалась  в  бурную  дискуссию:   студенты  задавали каверзные  вопросы,  а  среди  студентов  было  много  бывших фронтовиков, имеющих  богатый  жизненный  и  боевой  опыт.  Но  Толстых  не  терялся,  он очень  толково  объяснял  причины  тех  или  иных  явлений  с  теоретической  и исторической  точки  зрения.

Позже  на  других  курсах  мы  стали  изучать:  двигатели  внутреннего сгорания,  приемные  устройства,  передающие  устройства,  телевидение, радиорелейные линии,  телефонию  и  другие  интереснейшие  дисциплины. Важно  то,  что  каждая  кафедра  имела  свои  лаборатории,  где  под руководством  опытных  ассистентов  и  лаборантов  мы  могли  всё  “пощупать” своими  руками.  Очень  оснащенная  и  организованная  кафедра  у  нас  была военная,  где  преподавали  офицеры  (майоры  и  подполковники) -  настоящие знатоки  военных  средств   связи.  Мы  изучали  не  только  схемы ,  устройство и  управление,  но  и  отрабатывали  навыки  ремонта  и  восстановления неисправных  систем.   Офицеры  не  были  солдафонами,  наоборот – очень образованные  и,  я  бы  сказал,  интеллигентные.    При  этом  они  вели  себя очень  демократично,  особенно  с  нашими  фронтовиками.   

В  нашем   институте  уделялось  большое  значение  спорту:  гимнастике, волейболу,  а особенно  легкой атлетике.

Волейбол  возглавлял  заслуженный  мастер  спорта,  бывший  член сборной команды  СССР  Унгурс,  тренером   по  легкой  атлетике  была  мастер  спорта Богатырева,  входившая   раньше  в  сборную  СССР.  Тренировки   требовали много  сил  и  времени,  их  трудно  было  совмещать  с  большущей  загрузкой  на занятиях  в  институте.  Б.Д.  Фрактман  нас  учил: “Если  спорт  мешает  учебе, то бросают  учебу!”.            

Первое  время  я  пытался  успевать  на  двух  фронтах,  но  когда  я  пару  раз провалился  на  экзаменах,  то  решил:  прежде  всего – учеба,  а  спорт  подождет. И  тогда  у  меня  в  зачетной  книжке  стали  красоваться  только  высокие  балы.

Я  не  мог  отказаться  от  участия  в  художественной  самодеятельности. Концерты  чаще  всего  проходили  в  больших  аудиториях  института.  Но поскольку  одна  аудитория  не  могла  вместить  всех  желающих,  то приходилось   организовывать  два  сеанса.  В  то  время  было  модно  по требованию  публики  выступать  «на  бис».  Поэтому  мне  приходилось  петь неаполитанский  романс  по четыре  раза  за  вечер.  Меня  прозвали институтским  соловьем.  А  руководительница  институтской  вокальной группы (она  преподавала  вокал  в  консерватории,  которая  находилась  от  нас  через дорогу)   настаивала   на  том,  чтобы  я  бросил  всё  и  поступил  в консерваторию.  Но  я  рассуждал  так,  что  можно  быть  серым  незаметным инженером,  но  певцом  нужно  быть  знаменитым,  обязательно  солистом,  а не хористом  даже  в  опере.  Стать  же  Магомаевым  или  Кобзоном  мне  не светило,  тем  более  солистом  оперы  Лемешевым  или  Козловским.  

Мне  очень  повезло,  со  мной  в  одной  группе  учились  мои одноклассники:  Вадим  Холодный,  Котя  Шор,  Петя  Грицюта  и  Галина Мозолевская.   В  группе  я  сошелся  и  подружился  с прекрасным  парнем Леней  Трахтенбергом.  Он  стал  моим  верным  другом  на  всю  жизнь.  В нашей  группе  учились  многие  замечательные  студенты.  

Вася  Лукьященко – деревенский  парень,  учился  блестяще,  в дальнейшем он  стал  доктором  технических  наук,  одним  из  руководителей советской космонавтики.  Его  заместителем  и  помощником в  космическом центре  стал Алеша  Терещенко,  тоже  защитивший  докторскую  диссертацию.

Я  подружился  в  институте  с  бывшим  фронтовиком  Николаем Бережным.     Он  был  на  десять  лет  старше меня.  То,  что  он  потерял  за годы войны,  он  компенсировал  каторжным  трудом  в  библиотеке,  на  лекциях и практике,  являясь  для  меня  хорошим  примером.  Он  перестал  читать художественную  литературу,   его  интересовала  только  история  и  техника. Кроме  того,  у  него  была  общая  тетрадь ,  в  которую  он  записывал солдатские  анекдоты  и  мастерски  их  рассказывал.  В  дальнейшем  он   стал сначала   главным  инженером  Казанского  телецентра,  а  затем  и  министром вязи  Татарской  ССР.  Когда  у  нас  с  Инночкой  были  проблемы  с устройством  на  работу  и  жильем,  Коля  в  письмах  предлагал   нам  переехать к  нему  в  Казань,  но  мы  не  решились  (струсили),  боялись  потерять одесскую прописку  и  Одессу  навсегда.  

Осенью  студентов   часто  посылали  на  работу  в  колхоз,  отрывая  их  от занятий.  Там  мы  ближе  знакомились,  сближались   и  влюблялись.    Друг познается  в  труде.  Студентам   всегда  и  везде  весело.  Но  нам  в  голову приходили   опасные  вопросы:  “Что  происходит?  Почему  буксуют  колхозные и  совхозные  хозяйства?  Почему  существуют  постоянные  проблемы  со вспашкой,  посевной  и  особенно  с  уборкой  урожая?  Куда  всё  это  девается? Почему  существует  постоянный  дефицит  на  продукты  питания  и сельскохозяйственные  товары?”   

Мудрый  Коля  Бережной  мне  на  многое  открывал  глаза.  Объяснял,  что в  нашей  социалистической  системе  большая  часть  общественной  энергии уходит  в  “свисток”,  поэтому  “наш  бронепоезд  всегда  стоит  на  запасном пути”.  Мне  было  очень  больно  это  сознавать.  Я  хотел  гордиться  нашей страной,  мне  было  жаль  тех,  кто  отдали  свои  жизни  в  период  революции и Гражданской  войны.  Мне  становилось  горько  сознавать,  что  все  жертвы ГУЛАГа  и  Отечественной  войны  были  напрасными. Что  великий  советский народ-победитель  живет  в  таком  болоте и  нищете.   

Иностранные  студенты,   которые  учились   в  одесских  ВУЗах  (чехи, венгры,  поляки,  югославы,  арабы, китайцы)  на  работы  в  колхозы  не допускались.   Они  не  должны  были  видеть  убожества  первого   в  мире социалистического  государства.  Я  тогда  наивно  полагал,  что  у  нас проблемы только  в  сельском  хозяйстве,  но  потом  я  с  еще  большей  болью  узнал,   что в промышленности  и  в  армии – еще  больший  бардак.   При  этом   постоянно вспоминал  уроки  Коли  Бережного.    Да,  это  был  очень  умный,  мудрый  и благородный  человек,  настоящий   патриот  своей  Отчизны,  прозревший  на фронтах   Отечественной  войны.  

Мы  возвращались  на  занятия,  и  нас  захлестывали  студенческие  заботы. Не  всем  иногородним   студентам  удавалось  попасть   в  институтское общежитие,  многим  приходилось  жить  в  частном  секторе,  снимая  угол  или койку  на  свою  жалкую  стипендию.  Питались  в  общественных  столовых, либо  “на  скорую  руку”  в  буфете  института.   Два  пирожка  с  горохом  и стакан  томатного  сока  часто  заменяли  бедным  студентам  обед.  Проблема излишнего  веса  и  проблема  нездорового  питания  не  стояли  на  повестке дня. Но  студенты  не  могли  обойтись  без  театра,  кино  или  эстрадного  концерта, без   музыки,  песен  и  танцев,  без  спорта  и  веселых  студенческих  вечеров.   

Двадцатипятилетний  юбилей  нашего  института  отмечали  в  помещении прославленного  одесского  оперного  театра.  Зал  был  забит  студентами, преподавателями  и  их  семьями,  гостями  из  райкома  и  горкома  партии, ветеранами  института  и  примкнувшими.  Когда  закончились  торжественные речи,  был  объявлен  концерт  самодеятельности.  Генеральной  репетиции  на сцене  театра  не  предусмотрели. Чтецы,  танцоры,  исполнители  на доморощенных  музыкальных  инструментах,   свистуны  и  ложечники, гимнасты  и  акробаты.   

Я  пел  в  сопровождении  институтского  инструментального  ансамбля под  руководством  ассистента  с  кафедры  телефонии,  который  здорово  играл на  аккордеоне.   Когда  я  запел,  то  понял,  что  сам  себя  не  слышу.  Акустика зала  такая,  что  любой  шорох  на  сцене  слышат  все  зрители,   но  на  сцену звук  не  возвращается,  он  весь  поглощается.  Весь  зал  находился  в  густом тумане,  видны  были только  первые  ряды  партера  и  лож.  Я  привык  видеть зал  и  получать  “сигналы  обратной  связи”.  У меня задрожали  коленки,  “Всё, провал!” - подумал  я.  Сзади меня предусмотрительно  подбадривали  мои музыканты.  С  трудом  допев  первую  песню,   я  чуть  не  сбежал  со  сцены,  но когда  зал  взорвался  овацией,  я  ожил,  почувствовал  звук  и  уверенность. Вторую  песню  я  пел  уже  уверенно  и  радовался  тому,  что  не  провалился. Потом  я  хвалился,  что  мне  выпала  честь  и  счастье  петь  со  сцены,  где пели Шаляпин, Собинов,  Лемешев, Козловский,  Гмыря  и  Лисициан.  Меня хвалили студенты  и  преподаватели,  знакомые  и  совсем  незнакомые,  но  среди  них не было  девушки,  в  которую  я  тогда  был  влюблен,  которой  я  посвятил  спетый лирический  романс.  Лору  Беренштейн   совсем  не  тронули  мои  старания. Зато  Римма  Снегирева – моя  студенческая  подруга – всё  время  была  рядом со мной  и  принимала  вместе  со  мной  поздравления,  радуясь  моему  успеху, как своему.  Дорогая  подружка,  как  порой  мы  бываем  жестокими  и черствыми  к тем,  кто  нас  ценит  и  любит!  Я  всю  жизнь  её  помню,  хотя после окончания института  мы  расстались  и  больше  никогда,  к  сожалению, не  встречались.  

 Нашим  институтским  секретарем  комитета  комсомола   был  ВаняКоноводченко,  очень  ловкий  и  шустрый  парень,  хороший  организатор  и оратор.  Он  всегда  находился  внутри  всех  студенческих  событий.  Вдохновлял нас  на  тренировках  и  соревнованиях,  на  репетициях  и   концертах,  провожал нас  в  колхоз.  Ко  мне  он  относился  очень  внимательно,  потому  что   я  был активным  и  успешным  спортсменом,  популярным  участником художественной  самодеятельности.   При  всех  своих  способностях  он  не очень  утомлял  себя  учебой,  ему,  как  комсомольскому  лидеру,  всё  сходило  с рук.  У  нас  с  ним  оказались  схожие  темы  дипломного  проекта,   поэтому  он стал  мне  очень  “верным”  другом.  Я  помогал  ему  решать  технические задачи, связанные  с  написанием  дипломного  проекта.  Расстались   мы  друзьями:  я поехал  работать  в  Ужгород,   а  Ваню  оставили  в  аспирантуре  и   избрали секретарем  партийного  бюро  института.  Позже  он  возглавил  институтскую кафедру   марксизма- ленинизма.  Когда  я  вернулся  в  Одессу  из  Ужгорода,  то Ваня  уже  был  инструктором   райкома  партии.  Я  искал  работу  и  Ване  при встрече  об  этом  говорил,  но  он  и  не  подумал  предложить  мне  свою помощь.  Зато  он  часто  просил  меня  достать  ему  дефицитные  лекарства через  мою  двоюродную   сестру  Галину,  которая  работала  в  аптеке.   Прошло пару  лет,  и  Ваню  избрали, - а  вернее,  назначили -  секретарем   райкома партии.  Теперь  Ваня  проезжал   и  проходил  при  встрече  мимо  меня  как мимо  столба.  Он  перестал  меня  узнавать.  

 Однажды  мы  с  Инночкой   встретили   Ваню  в   филармонии.  Он  меня узнал,  обрадовался  нашей  встрече,  обнял  меня,  поинтересовался  тем,  где  я и что  я.  Потом  я  сказал  Инночке:  «Наверное,  его  изгнали   из  райкома».  Так оно  и  оказалось:  он  замахнулся  на  горком.  Но  его  перевели  руководить научно – исследовательским  институтом  по  созданию  электронных  систем  и приборов  для  оборонки.     Я  поинтересовался  у  моих  знакомых,  которые работали  в  этом  НИИ:  можно  ли  обратиться  к  Ване   и  устроиться  на работу в  этот  институт.  Они  с  ухмылкой  мне  сообщили,  что  Коноводченко   евреев не   принимает,  более  того – от  них  избавляется.

Я  рассказал  об  этом,  чтобы  никто  не  смел  мне   говорить,  что  у  нас не существовало  антисемитизма,  чтобы  все  знали,  какие  люди  руководили очень  ответственными  объектами.  Сравнивал  Ивана  Коноводченко  с Николаем  Бережным  и  думал,  что  именно  в  этом  все  беды  нашего государства.  Такие,  как  Ваня,  не  давали  “дышать”  таким,  как  Коля.  В  итоге у  руля  нашей   богатейшей  страны  оказались  бездарные  и  бессовестные любители  власти.  Их  не  волновали  проблемы  своего  народа,  они  громче всех  кричали  о  мире,  о  равенстве,  о  техническом   и  экономическом прогрессе,  а  сами  являлись  главной  причиной  отставания,  застоя  и международной  напряженности.

 

МОЯ   ТРУДОВАЯ   БИОГРАФИЯ

Я  поехал  на  работу  в  Ужгород  вместе  с  молодой  и  любимой  женой. Областной  Закарпатский  Радиоцентр  возглавлял  некий  Поляков,  который мне  очень  напоминал  Коноводченко.  Самодур,  выпивоха,  бабник  и любитель  прихватить  государственные  ценности,  которые  находились  на складе  радиоцентра.  Ему  очень  мешал  «хозяйничать»  старший  инженер нашего  передатчика  Бойко,  очень  порядочный,  честный,  грамотный  и трудолюбивый.  Он  строил,  налаживал  и  ремонтировал  этот  объект.  Склад находился  на  его  территории.

Я  и  мой  друг – однокурсник  Ваня  Денисюк – многому  научились  у Бойко.   Он  очень  деликатно  и  заботливо  ввел  нас  в  освоение  устройства  и управления  этим  сложным,  ответственным   и  капризным  объектом.  Нас назначили  начальниками  смен  по  эксплуатации.  Таких   смен  было  четыре, передатчик  работал  круглосуточно,  смены  работали,  сменяя  друг  друга.  С помощью  Бойко  мы  быстро  освоились  и  стали  более  или  менее  уверенно работать,  сказалась  институтская   теоретическая  и  практическая  подготовка.  

Поляков   задумал  хитрый  ход,  который  должен  был   убрать   Бойко   с его  преступного  пути.   Я  не  подозревал,   что  ставку  они  сделали  почему-то на  меня.  Он  продумал  партию  на  пару  ходов  вперед.    На  первом  же общем комсомольском  собрании  меня  рекомендовали  и  избрали  секретарем комитета  комсомола  Закарпатского  Управления  Связи.  Затем  на  голову Бойко  стали  валить  все  беды,   происходящие  на   радиоцентре: политические, организационные  и   технические.  Наконец   организовали  собрание специалистов  под  председательством  главного  инженера  Закарпатского Управления  Связи.  Выступил  Поляков,  за  ним  его  марионетка – секретарь партийной  организации  радиоцентра.  Они  густо  измарали   Бойко  грязью. Когда  слово  дали  секретарю   комсомола,  т.е.  мне,  то  я  сказал,  что  на  таких работниках,  как  Бойко,  держится  весь  передающий  центр.  Его  не  надо делать  козлом  отпущения,  наоборот – ему  надо  всячески   помогать   и поддерживать.  Денисюк  сидел  рядом  и  толкал  меня  под  столом,  чтобы  я закрыл  рот.   Мне  не  дали  завершить  выступление  и  объявили  перерыв.  На перерыве  ко  мне  подошли  многие  и  сам  Бойко.  Они,  перебивая  друг  друга, мне  сообщили,  что    после  увольнения  Бойко  старшим  инженером   наметили назначить  меня.   А  я,  мол,  совершил  глупость  и  сам  перекрыл  себе кислород.  После  перерыва  объявили  «вердикт»:  Бойко  перевести  на  другое менее  ответственное  место,  а  старшим  инженером  назначить  Ваню Денисюка.    Я  нисколько  не  огорчился,  мне  было  жаль  и  Бойко,  и Денисюка.   Работа  на  передатчике  меня  угнетала,  очень  не  нравилась,  она заключалась  в  постоянном  бездействии:  сидя  наблюдать  по  приборам  о состоянии  передатчика,  ждать  сбоев  и  технических  неисправностей. Остальное  время  смена   из  четырех  человек  (две  из них - женщины) перемывали,  сплетничая,  косточки  своим  сотрудникам  и  соседям.  А старший инженер вообще   занимался  не  технической,  а  административной  и снабженческой  деятельностью.  Это  всё было   не  для  меня,  я  хотел реализовать   себя  как  инженер.

Моя   Инночка  на  седьмом  месяце  беременности   уехала  в  Одессу.  Мы боялись  оставаться  в  поселке,  который  был  в  12 километрах  от  Ужгорода. Там  находился  родильный  дом.  Транспорта,  кроме  служебного  автобуса,  у нас  не  было,  и  мы  опасались  непредвиденных  осложнений.  Потом оказалось, что  лучше  было  бы  рожать  в  Ужгороде,  но  человеку  не  дано  всё предвидеть.  Инночка  уехала,  а  я  так  скучал,  так  тосковал  и  волновался,  что время  разлуки  мне  показалось   вечностью.   

Начальник  Поляков  уехал  в  Одессу  защищать  контрольные  работы  и сдавать  экзамены  в  нашем  институте.   Все  его  контрольные  работы  мы выполняли   с  Ваней  Денисюком.  Я  уговорил  главного  инженера,   который замещал  начальника,  пока  Поляков  был  в  Одессе,  чтобы  он  отпустил  меня на  две  недели  в  отпуск  повидаться  с  женой,  познакомиться  с  дочкой  и встретиться  с  родителями.  

В  Одессе  я  убедился,  что  Инночке  было  очень  плохо  без  меня.  Я решил  уволиться  с  радиоцентра  и  вернуться  в  Одессу.  Главный  инженер радиоцентра  не  хотел  меня  отпускать,  рисовал  мне  радужные  перспективы. Я  ему  объяснил,  что  теперь  мне  ничего  не  светит,   что  меня  ждет  участь Бойко.  Главный  инженер  решился  и  подписал  мне  освобождение.  Если  бы Поляков  успел  вернуться,  то  я бы   застрял  там   надолго.  

В  Одессе  я  сразу  занялся  поиском  работы.  Обошел  все  предприятия, которые  имели  отношение  к  министерству  связи  или  к  электронике,  но везде  пятая   графа  в  паспорте  (еврей)  становилась  причиной  отказа.

 

МОЙ  ПЕРВЫЙ  ЗАВОД   

Меня  выручил  мой  папа.  Он  обратился  к  своему  приятелю – директору завода  КПО (кузнечнопрессового  оборудования),  чтобы  он  взял  меня  на работу,  на  любую  должность  и любую  зарплату.         

Этот  завод  оказался первой  ступенькой   школы  в  освоении   мною специальности  конструктора по проектированию  электрооборудования станков. Я  почувствовал,  что  это – мое  дело,  это  очень  интересно  и  перспективно.

Завод  был  небольшой,  всего  400 человек,   выпускали  кузнечнопрессовые автоматы  со  сложной  системой  механизмов  и  простой  электрической схемой,  основанной  на   релейно-контактной  базе.            

Я  был  единственный   инженер – электрик  на  заводе.  Но  пришел  заказ на  автоматическую  линию  для  изготовления  винтов  очень  малых  размеров для  часовой  и  приборной  промышленности,  производительностью  120 штук винтов  в  минуту.  Линия состояла  из  трех  автоматов:  высадка  головки винта, прорезание  шлица  под  отвертку  и  накатка  резьбы.  Механики  свою  часть спроектировали  относительно  легко,  а  вот  свести  всё  в  линию,  связать станки  транспортерами,  придумать  электросхему   автоматики  нужно  было мне.  Пришлось  изрядно  попотеть.  Я  был  горд  тем,  что  мои  усилия увенчались  победой.  

Затем  заказали  дыропробивной  пресс  с  автоматической  сменой инструментов (пуансонов  и  матриц).  У  механиков  был  итальянский прототип,  мне  же пришлось  всё  придумывать  с  нуля.  Итальянский  язык электросхем  и  элементная  база  совершено  не  совпадали  с  нашим  языком. Над  этим  прессом  пришлось  основательно  потрудиться.  И  тут  дело  тоже закончилось  победой,  в  которую   никто  не  верил.  Хотели  пригласить электриков  со  стороны.  Я  смог  завоевать  доверие  и  уважение  всего коллектива   от  рабочего  до  директора.  Меня  повысили  в  должности  и окладе  при  всеобщем  одобрении.  Я  продолжал  увлеченно  трудиться,  не считаясь  с  усталостью  и  со  временем.

 Наша  доченька  подросла,   пошла  в  садик.  Инночка  окончила  институт, получила  диплом  инженера – экономиста.  Мой  папа  Инночку  тоже  устроил на  этот  завод.  Я  любовался  своей  красавицей   и  умницей  женой  и всё больше  и  больше  в  неё  влюблялся.

 Через  три  года  я  загрустил,  меня  моя работа  перестала  удовлетворять. Я  хотел  совершенствоваться,  учиться  у  опытных  электриков,  а  главное – заняться  системами  на  базе  электроники.

 

„РАДИАЛКА“  И   СКБАРС

Подвернулся  случай,  создавалось  новое  конструкторское  бюро  СКБАРС на  заводе  радиально – сверлильных  станков («Радиалка»)   Одно  дело – 30 человек  в  КБ,  другое – 500  человек.  Только  электриков   было  более  30 человек.  А  на  заводе  работали   почти  4000 человек.  Сложные  станки, сложные  электросхемы,  очень  квалифицированные  инженеры  и  рабочие. Было  у  кого  поучиться,  и  я  жадно  вникал  во  все  тонкости  и  подробности. Я  проработал  в  СКБАРСе  16  лет.  Вырос  от  конструктора  второй  категории до  ведущего  конструктора.  Спроектировал  сотни  станков  разных  типов  и систем,  прошел  нелегкую  школу   взаимоотношений  с  начальством, подчиненными, с  цеховыми  начальниками, бригадирами  и  рабочими.  

В  условиях  Советского   режима  организация  работ  носила  уродливый характер.  Мне  представлялось,  что   всё  перевернуто   с  ног  на  голову. Творческая  инициатива  не  приветствовалась,  царил  застой  и  консерватизм, зависть  и  желание  непрерывно  “вставлять  палки  в  колеса”  неугомонным энтузиастам.   Я  был  ярым  сторонником  внедрения  электроники  и  систем числового  программного   управления  (ЧПУ).   Мне  говорили:  “Что  тебе, больше  всех  надо?    План  мы  выполняем,  станки  наши  покупают  даже высокоразвитые  капиталистические  страны,  а  тебе  не  терпится  нажить  себе проблемы”.    Каждый  раз  я  вспоминал  науку    Коли  Бережного:  “Вся  наша энергия  уходит  в  свисток”.  Мне  было  стыдно  наблюдать,  как  иностранные специалисты  откровенно   над  нами  смеялись.  Особенно  ясно  это проявлялось  на  станкостроительных  выставках  в  Киеве  и  Москве,  на строительстве  Волжского  Автозавода  в  городе  Тольяти (ВАЗ)  и  Камского Автозавода  в  городе  Набережные  Челны  (КАМАЗ).   Там  мы  с иностранными  специалистами  работали  рядом  и  могли  сравнить  их  уровень и  организацию  с  нашим  уровнем  и  организацией.

 Но  моя  работа  на  «Радиалке»  не  прошла  даром.  Я  учился  у  всех,  кто только  мог  меня  чему-нибудь   научить.  Начальником  электроотдела   был Григорий  Яковлевич  Приблуда – очень  грамотный  и  амбициозный  человек. Он   “попил  у  меня  немало  крови”,  но  и  очень  многому  меня  научил. Всегда было  очень   трудно  пройти  его  проверку,  получить  одобрение  и  подпись, выслушать  критику  моих  предложений.  Он  спрашивал:  “Где  ты  это  видел?” Я  отвечал:  “Нигде  не  видел”.  -  “А  где  об  этом  читал?”  -   “Не  читал”.  - “Так,  значит, ты  это  сам  придумал» – ехидно  говорил  он. - “Да,  сам!”   И  он начинал  меня  гонять  по  кочкам,  пока  я  сам  не  уходил  из  его  кабинета  с опущенной  головой.   

А  через   пару  месяцев   Приблуда  меня  вызывал  и  спрашивал:  “Как  ты посмотришь  на  такую  идею?” и  излагал  мне  мой  вариант,  но  излагал  так мастерски  и так  блестяще,  что  у меня  захватывало дыхание.  А  про  себя  я думал: какая  разница,  кто  автор,  главное – чтобы  эта  идея  нашла  свое  воплощение.    

У  меня  был  великолепный  наставник  и  учитель  - заместитель начальника  электроотдела  Семен  Наумович  Бадьян.  Он  был романтической натурой,  выдумщик  и  рационализатор.  Ко  мне  он  относился,  как  к  сыну, поскольку  был  намного  старше.  Когда  меня  заносило,  он  меня  мягко “приземлял”  и  говорил:  “Аркаша,  это  еще  не  созрело,  вот  когда  ты  станешь мочиться  штрих – пунктиром,   ты  это  поймешь  и  вспомнишь  меня,  старого дурака”.   Я  с  благодарностью  помню  этого  неугомонного   балагура   и шутника.  Светлая  память  моим  учителям!  

Наш  отдел  состоял  из  интересных  и  талантливых  людей.  Дружил  я  с Виктором  Шелем – прекрасным  теоретиком  и  знатоком   электропривода. Он был  первым  моим  ведущим  конструктором.  Мы  с  ним  спроектировали радиально – сверлильный   станок   с  программным  управлением  на  релейной базе.  Удивительно,  что  этот  единственный  опытно – экспериментальный станок  работал  в  механическом  цехе  завода  “Микрон”,  на  котором впоследствии  я  проработал  15  лет.  Каждый  раз,  когда  я  проходил  мимо этого  “музейного  экспоната”,  то  беседовал  с   рабочим – оператором,  который его  обслуживал.  Он  всякий  раз  меня  радовал  положительным  и благодарственным  отзывом.  

Шель  теперь – гражданин  США.  Там  он  проявил  себя  с  самой  лучшей стороны,  не  уронив  марку  Одессы,  “Радиалки”  и  СКБАРСа.  Теперь  он пенсионер,  пишет  замечательные  повести  и  романы  о  нашей  жизни,  о нашем  поколении.  Мы  общаемся  в  интернете.  Это  очень  приятно.  

Электроотдел   отличался  от  других  отделов  КБ  своей  художественно - творческой  активностью.  Женщины  отдела  каждый  год  ко  Дню Советской Армии  (23 февраля)  готовили  мужчинам  веселую  программу  поздравлений  и именные  подарки.  В  этом  отличались  фантазии  Люды  Гончаренко,  Раи Симановской,  Марины  Шкловской  и  других.   

До  праздника  Женщин  8  Марта   мужчинам  оставалось  мало  времени. Мы  старались  подготовить  программу  такую,  чтобы  она  не  уступала женской   программе.   Эти  капустники  очень  увлекали,  получалось  целое  представление,  на  которое  старались  проникнуть  работники  других  отделов. Остроумными  авторами  и  режиссерами  были  Виктор  Манулис  и  Марк Дворницкий,  а  исполнителями  были  все  мужчины.

Однажды  мне  выпало  петь  поздравление  каждой  женщине  в  образе героя  оперы  “Евгений  Онегин”  француза  месье  Трике.  Я надел  мамины трико  и  чулки,  сделал  себе  жабо  и  парик.  Пел:  “Ви – роза, ви – роза, ви – роза,   бель  Людмила,  или  Рая,  или  Марина”  и  делал  изящные  реверансы  и смотрел  в  лорнет.    Успех  был  великолепный!    На  следующем  капустнике женщины  подарили   мне  трико  с  вышивкой  “Месье  Аркадию”.  Это  трико  я сохраняю   по  сей  день.  

Я, конечно,  был  участником  заводской  художественной самодеятельности,  пел  песни  из  репертуара  Магомаева,  Бейбутова,  Кобзона, Мулермана  и  Хиля.  Мы  выступали   с  концертами  на  различных  площадках и  конкурсах.  Дважды  давали  концерт  в  тюрьме   для  заключенных.  

Наша  руководительница  (бывшая  оперная  певица)  уговаривала  меня поступить  на  вечернее  отделение  консерватории  и  приглашала  в  народный оперный  коллектив  при  одесском  клубе  дома  офицеров.  Но  моя  Инночка меня  отговаривала,  ссылаясь  на  то,  что  на  мне  долг  воспитания  нашей Леночки.  Я  поступил  на  курсы  рисования,  которые   вели  наши  дизайнеры. Пока  мы  рисовали  натюрморты,  Инночка  терпела,  но  когда  перешли  на оголенную  натуру,  Инночка  сказала:  “Всё,   лучше  я  буду  тебе  позировать. Рисуй!”    Инночке  никогда  и  ни  в  чем  я  не  мог  отказать,  потому  что  я  на неё  молился,  она  была  моей  Богиней.  

В   СКБАРСе  я,   как  и  прежде,  уперся  головой  в  потолок,  остановился мой  рост,  мне  грозил  отказ  от  своей  мечты:  работа  над  созданием  станков с ЧПУ.   

Однажды  я  встретил  своего  друга  Рафаила  Ройтберга,  с  которым  мы раньше  работали  вместе  под  началом   Приблуды  и  Бадьяна.  Он  уже  пару лет  работал  на  фирме  “Микрон”  в  роли  начальника  электроотдела   СКБПС (прецизионных  станков). Разговорились.   Я  ему  “поплакался”,  сказав,  что  мне не  везет  заняться  настоящим  делом.  Ройтберг,  не  раздумывая,  предложил мне  перейти  в   СКБПС  на  “Микроне”.  Я  даже  растерялся,  а  справлюсь  ли с такой  серьезной  и  квалифицированной  работой?          

Я  не  спал  пару  ночей, думал.  Решился  и  подал  заявление  об увольнении.  Приблуда  впал  в  панику. Он  постоянно  меня  критиковал  и недооценивал.  Тут  он  стал  меня уговаривать,  пугать  и  обещать,  что  он будет со  мной  поласковей.  Но  я настоял  и,  наконец,  уволился.   Начальником отдела  кадров  СКБПС  был отставной  подполковник  Батырханов  - казах  по национальности.  Он игнорировал  указания  райкома  и  горкома  партии относительно  еврейского вопроса.  Так  в  возрасте  44 лет  я  стал  ведущим конструктором  по проектированию  производственных   центров  с  ЧПУ, которые  обрабатывали в  автоматическом  режиме  детали   высочайшей микронной  точности.

 

ЗАВОД   МИКРОН   И   СКБПС

Меня  в  СКБ  и  в  цехе  встретили  очень  настороженно.  Они  не знали, что  я  за  “фрукт”.  Молодые  “ветераны”   испугались   потерять   свой завоеванный  статус,  а  пожилые  специалисты  мне  охотно  помогали,  надеясь, что  я  их  немного  разгружу,  взяв  нагрузку  на  себя.     

И  всё  началось  сначала:   тяжелый,  каторжный  труд  по  освоению нового  дела,  чтение  и  изучение  технической  литературы,  ознакомление  с лучшими  зарубежными  и  отечественными  образцами,  бессонные  ночи. Очень  быстро  я  стал  “набирать  обороты”.  Мне  пригодилось  умение проектировать   не  только  электросхемы,   но  и  механику  и  гидравлику, умение  работать  в  цехе   своими  руками  и  умение  прислушиваться  к  гласу рабочих.  Конструкторы - механики  стали  меня  нахваливать,  потому  что  я хорошо  чувствовал   их  проблемы  и  умел  доходчиво  объяснить  им  проблемы электрические  и   гидравлические.

Через  полгода  главный  конструктор  Марк  Гинзбур  у  Ройтберга спросил: “Где  ты  его  нашел?  Где  он  все  эти  годы  пропадал?  Нам именно такой работяга  и  нужен”.     Рафа  Ройтберг  был  прекрасным  конструктором, но  его “конек”  оказался  дороже:  это – организаторский  талант,  в  этом  деле ему  не было  равных.  Я  иногда,  по  наивности,  с  ним  “цапался”,  но  каждый раз еще и еще  больше  убеждался  в  его  правоте и  дальновидности.  А он не стеснялся признаться  и  извиниться,  когда  оказывался   неправ.   

Так  незаметно  пролетело  15  лет.  Я  успел  спроектировать  много  новых станков,  но  главное - усовершенствовать  и  обновить  схемы  и  конструкции станков,  которые  находились  в  серийном  производстве.  Я  никогда  не боялся новых  идей  и  никогда  не  боялся  “измарать  руки”  о  старые  проекты, стараясь   придать  им  новые,  более  современные  и   надежные  качества.  Я никогда  не  работал  на  свой  престиж.  Признание  ко  мне  приходило  с новыми  успехами   в  работе.        

Марка  Ионовича  Гинзбурга  заговорщики  переизбрали,   на  его  место пришел  Лев  Семенович  Крайтман.   Лично   я  был  против  переизбрания, несмотря  на  то,  что  Крайтман  был  моим  приятелем  в  институтскую   пору и по  работе  в  СКБАРСе.  Лева  успел  защитить  в  Новосибирске  кандидатскую диссертацию,  стать  генеральным   конструктором   Новосибирского  Завода Уникальных  станков.  Эти  станки   обрабатывали  лопасти  корабельных винтов,  крылья  самолетов  и   сложнейшие,  гигантские  детали  для  оборонной промышленности.  Завистники  посадили   его  в  тюрьму  на  четыре  года  за стихи,   содержащие  критику  режима  Брежнева Л.И.   После  отсидки  его боялись  принимать   на  работу  директора  многих  заводов,  которые  за  честь бы  сочли  иметь   у  себя  такого  специалиста.

Директор  нашего  завода   Феофанов  по  рекомендации  начальника  главка министерства   решился  принять   его  в  наше  КБ.   И  не  ошибся.  Лева  так круто  взялся  за  дело,  что  работа  в  КБ  и  на  заводе  очень  скоро   вышла   на новый,  очень  высокий,  недосягаемый   для  наших  конкурентов   уровень.  Я гордился  дружбой  с  Лёвой  и  всячески  ему  помогал.   

В   1991  году  Лева  объявил,  что  он  сразу  после  выхода  из  тюрьмы подал  документы  на  выезд  в  Израиль  с  целью  покинуть  Советский  Союз  и оказался  в  отказниках.  Причина в том,  что  он слишком  много  знает государственных  секретов.  И  режиму  наплевать  на  то,  что  у  него большущие заслуги  перед   отечеством,  что  это  отечество  его   наказало  за патриотическую  критику,  что  его  отец  погиб  на  фронте,  что  его  отец   и   он были  членами  коммунистической   партии.  Главное,    заявляли  они,  что  он знает  много  государственных  секретов,  а  не  то,   что  он  сможет  употребить свой  талант  и  опыт  на  пользу  Израиля.  В  отказниках  он  пробыл  3 – 4  года. Типичный  советский  пофигизм  и  произвол.  

После   того,   как  уехали  Крайтман,  мои  друзья - коллеги  Готлинский, Купитман  и  многие  другие,  я  загрустил.    Вслед  за  развалом  СССР  стал разваливаться  наш  уникальный  завод.  Заводская  верхушка  под покровительством    партийной,  профсоюзной   и  чиновничьей   элиты   города буквально  разграбила   современнейший  завод.   Наши  высокоточные автоматизированные  центры  потеряли   потребителей,  потому   что аналогичный   процесс  имел  общегосударственный  масштаб.   Государственная экономика  рухнула.   Настоящие  специалисты  от  рабочего  до  инженера  и ученого,  которые учились  и созревали  десятилетиями,  оказались  за  бортом пресловутой   рыночной   экономики. Грабить  и торговать  мы  не  умели  и  не хотели.  Наши  семьи  оказались  на  мели.  Свисток  бронепоезда  перестал  даже свистеть!  Всё, пар  весь  вышел!  Приехали!  Авария!  Я  и  мои  товарищи брались  за  любую  работу,  чтобы  хоть  как-нибудь  заработать.

Группа из  двух  инженеров  и двух  аспирантов  политехнического института   нанялась  работать   в  кооперативе  у  старика – еврея.  Его  цех рубил  старые  корабельные  пеньковые  канаты  и  делал  из  этой  пеньки малярные  кисти  разных  размеров.  Днем  у  него  работали  алкоголики  и бездомные,  а  вечером – мы,  после  нашей  основной  работы  на  заводе.  Мы за вечер  успевали  сделать  больше,  чем  вся  его  бригада  за  целый  день,  потому что  мы  изготовили  инструменты  и  приспособления  для  изменения технологии.   

Умный  дед  пришел  в  цех  вечером  и  разоблачил  нас.  Он  сказал,  что ему  не  нужна  наша  работа,  ему  важнее  получить  от  нас  новую технологическую  оснастку,  что  он  готов  платить  по  взаимному  договору.  Но через  неделю  власти   запретили  этот  кооператив,  обвинив  деда  в  хищении корабельных  канатов.  А  фактически  это  было  наглое  вымогательство   денег.

Бригада  из  трех  человек  (инженер - теплотехник  Савва  Бардер, аспирант Володя – зять  генерала,  героя  Советского  Союза – и  я)  взялась  произвести капитальный  ремонт  их  четырехкомнатной  квартиры.  Работали  вечерами  в выходные  дни  два  месяца.   Превратили  их  квартиру  в  музей  за  ничтожную плату,  надеясь,  что   эта  квартира  будет  нашей  рекламой,  что  мы,  работая  у других  заказчиков,  разбогатеем.  Но  к   генерал - майору  приехал  в  гости генерал  - лейтенант,  его   начальник.  Напился, как  дворник,  и  стал  над  нами потешаться,   сказал,  что  мы – жулики,  что  мы  не  можем  отказаться  от  своих жидовских  штучек.  Генерал – хозяин,  его  зять  и  водитель  погрузили  генерала – начальника ,  как  бревно,  в   черную  «Волгу»  и  увезли.  Потом  генерал – хозяин  квартиры  купил  ящик  пива  и  пришел  к  нам  извиняться.  Мы почувствовали,  что  не  сможем  впредь  терпеть  подобных  унижений.  

Мой  друг  Савва  Бардер   был  замечательным  инженером - теплотехником,  занимался   изобретением   и  исследованием   новых  моделей котлов  для  промышленности.   Хозяин  завода  по  производству  вагонки, (досок)  для  строительства  заказал  Савве  проект  перевода   заводской котельной  с  мазута  и  солярки  на  древесную  стружку.  Это  оказалось непростой  технической  задачей.  Савва  её  блестяще  решил,  а  меня  попросил спроектировать   электрооборудование  для  этого  котла.  Я  сделал  проект  и привел  наших  заводских  электромонтажников.  Преобразованный  котел заработал  лучше  прежнего.    Нам  выплатили  с  радостью  всё  в  соответствии с  заключенным  договором.  Мы  решили,  что  “наткнулись  на  золотую  жилу”. Но  и  тут  экономический  спад  и  кризис  нам  перекрыли  кислород.    

Шустрый  кооперативщик   предложил  мне  спроектировать,   изготовить и испытать  стенд  по  проверке  одновременно  двухсот  электрических  бытовых счетчиков.   Я  собрал  бригаду  добровольцев.    Мы  в  рекордный  срок выполнили  технический  проект  и  опытный  образец   на  двадцать  счетчиков. Заказчик  был  в  восторге.  Согласился  оплатить  нам  рабочий  проект,  по которому  он  планировал  открыть  серийное  производство  бытовых  счетчиков на  Украине.   

Мы  срочно,  работая  днем  и  ночью,  выполнили  проект.  Принесли документацию  и  чертежи,   полагая   тут  же  получить  денежную  оплату.  Но заказчик  заявил,  что  денег  у  него  нет,  он  может  заплатить  партией автомобильных  багажников,  чтобы  мы  их  продали  и  превратили   багажники в  деньги.  Мы  отказались,  и  получилось  ни  денег,  ни  багажников,  а  он – без проекта.   Опять  холостой  выстрел.  Неудивительно,  что   страну  стали покидать  люди,  которые  разуверились  в  том,  что  когда-нибудь  этот бронепоезд   сможет  сдвинуться  со  своего  вечного  запасного  пути.       

 

ПРОЩАЙ,  ОДЕССА - МАМА

В  конце  1994 года  вся  наша  семья  репатриировалась  в  Израиль.  Это решение    далось  нам  очень  тяжело  по  моральным  и  материальным причинам.  Мы  покидали  землю,  которую  считали  Родиной,  землю, политую кровью  наших  дедов  и  отцов,  оставляли  их  святые  могилы  и  память  об  их добрых  делах  на  благо  Отечества.    Уходили  с  опущенной  головой  и  со слезами  на  глазах.  Бросались  как  в   пропасть. Мне  было   почти   60  лет.     

Весь  мой  опыт  работы  в  станкостроении  оказался  невостребованным ни  в Украине,  ни  в  Израиле.  Я  искал  любую  работу,  но  мне  везде  прежде всего  задавали  вопрос:  “Сколько  тебе  лет?  Ладно,  оставь  телефон,  я  тебе позвоню”.    И – глухо...    Кому  нужен  старик  в  условиях  повсеместной безработицы?   Но  я  упорно  продолжал  оббивать  пороги  цехов  и  заводов, разных  бюро  по  трудоустройству.   Наконец  мне  повезло,  меня  приняли  на завод  “Ардан”  на  должность  рабочего  с  испытательным  сроком.

Я  проработал  на  «Ардане»  четыре  года.  В  нашей  бригаде  по изготовлению  высоковольтных   газовых  выключателей  для  израильских электрических  силовых  сетей  работали  опытные  инженеры  и  кандидаты наук  со  всего  бывшего  СССР.   Я  сначала  повесил  нос,  но  потом  смирился, решив,  что  любая  полезная  работа  почетна.   Мои  друзья  по  бригаде убедили в  этом  себя,  а  потом  и  меня.    И  всё  же  это  был   хороший,  как  оказалось,  период   жизни  и  работы  в  Израиле.  

Наша  бригада  была  дружная,  веселая  и  непьющая.  Меня  хорошо приняли,  и  не  только  меня,  но  и  моего  друга  из  ульпана  Володю  Гликина. Меня  даже  уговорили  бросить  курить.  Но,  к  великому   сожалению,  завод переехал   из  центра  страны  на  север  в  новую  промышленную  зону   в  город Ор – Акива.  Нас  уволили,  наградив  ценными  подарками.  Мне  подарили хорошие  наручные  часы  с  дарственной  надписью.   

И  всё  же  мне  было  больно  и  обидно  потому,  что  всё  накопленное  за сорокалетнюю  производственную  практику  растворилось  как  дым.  Ведь  я мог  передать  свой  опыт  молодым  инженерам  и  рабочим.  Такова  судьба - злодейка.  Но  даже  в  роли  рабочего  я  продолжал  учиться  и  учить   своего молодого  бригадира  Рому.  Я  совершенствовал  свой  иврит,  а  Рома  учился  у нас  руководить  людьми   и  организовывать  работу  бригады.  За  это  мы  были благодарны  друг  другу.   

Когда  мне  исполнилось   65 лет,  Лева  Крайтман  предложил  мне поговорить   с  хозяином  фирмы,  где  он  успешно  работал  уже  несколько  лет.

Хозяин,   молодой  симпатичный  человек,  предложил  мне переквалифицироваться  в  конструктора - механика  и  научиться  проектировать не  на  ватмане, а  на  компьютере. Я,  со  свойственной  мне  нерешительностью, стал  сомневаться  и  переживать.  Шутка  ли  сказать – всё  начинать  сначала  в возрасте  65 лет.  Моя  Инночка  мне  категорически   запретила  даже  думать  об этом,  сказав,  что  она  еще  не  готова  стать  вдовой.

Я  сдался.  Думаю,  что  поступил правильно,  потому  что   “каждому  овощу – свое  время!”.  А  время  ушло,  и  Лева  со  мной согласился.

Однажды  ко  мне  обратился  хозяин  квартиры,  которую  мы  с Инночкой снимали  несколько  лет.  Он  сказал,  что  ему  нужен  в  цеху  по производству маленьких  и  больших  трансформаторов  помощник  и  советчик. Я  проработал у  Даниэля  четыре  года.  Замечательный  человек,   светлая голова,  золотые мозолистые  руки (самоучка),  но  полная  безграмотность.  Он не  читал  и  не понимал  чертежи,  он  не читал  и  не  понимал  электрические схемы,  но  каким - то  непостижимым  образом  организовал  и  вел  это  непростое  производство.

Без  ложной  скромности,  я  многое  смог  изменить  в  технологии  этого цеха.  Дани  неоднократно  орал  на  меня,  бросал  в  меня  тяжелые  предметы, не  понимая  и  не  принимая  мои  предложения.  Орал: “Я  тут  хозяин!”.  Но потом  остывал,  приходил  мириться  и  со  скрипом  соглашался  с  моими предложениями.  Я  его  очень  любил,  мы  были  дружны,  но  случилась  беда: Дани,  стоя  у  верстака,  упал  и  скоропостижно  умер  в  возрасте  67  лет. Светлая  ему  память.

Я  встретил  своего  друга  и  коллегу  Вадима  Явника.  Мы  с  ним работали в  Одессе  на  Заводе Кузнечно-прессового   Оборудования  еще  желторотыми инженерами.  Я  потом  16  лет  проработал  в  СКБАРСе  и  15 лет  в  СКБПС,  а он,  механик,  все  эти  годы  оставался  на  ЗКПО.  Окончил  свою  карьеру главным  конструктором  этого  завода.  

Мы  задумали  в  Израиле  создать  совместную  израильско – одесскую фирму  по  производству  и  продаже  машин,  изготавливающих  винты, заклепки,  пружины, гильзы  для  патронов   и  т.д.   Изготовление  и  сборка узлов  в  Одессе,  а  в  Израиле – сборка  машин,  оснащение  современным электрооборудованием  по  моему  проекту,  наладка,  марафет – придание товарного  вида  и  продажа.  Но  для  этого  нужен  был  стартовый  капитал, которого  у  нас  не  было,  поддержка  правительства  и  местных  “денежных мешков”.  Наш  бизнес - проект  провалился.  Не  нашлось  храбрецов   рискнуть сегодня  для  получения  прибыли  завтра.  Они  не  хотели  ждать  несколько месяцев  пока  “раскрутится  маховик”,  спешили  получить  прибыль   сегодня. Мы  остались  с  носом.  А  пока  работали  по  уходу  за  больными  и престарелыми.  Я  даже  мел  метлой  и  мыл  шваброй  парадные  лестницы жилых  домов.   

Инночка   стала  няней  маленьких  деток.  Мы  получали  пособие  по старости  и  подрабатывали.  Эти  доходы  дали  нам  возможность путешествовать   по  Европе  и  Средиземному  морю.  У  нас  появилось обширное  одесское  землячество  и  примкнувшие  товарищи.   Умные, трудолюбивые  и веселые  люди.

Так  можно  было  жить  и  дальше,  но  Инночка   стала  болеть,  затем случилось  несчастье – её  толкнула  машина.  Травма  головы,  она  не  хотела быть  обузой  мне  и  детям.  Умный  сильный  человек,  проживший  суровую жизнь,  устал  и  не  захотел  так  дальше  жить,  заявив:   “Дайте  мне  спокойно умереть”.  И  её  не  стало.     Я  не  знаю,  как  я  уже  почти  два  года  живу  без моей  Инночки.  Ведь  я  не  мог  без  неё  прожить  и  дня.  Живу воспоминаниями   о  нашей  восхитительной  любви.  Все  мои  успехи, поражения  в  жизни  были  нашими  общими,  но  все  наши  победы  и достижения  не  стоят  даже  одного   дня  нашей  любви!  Жизнь  померкла!

Теперь  мои  надежды  связаны  с  детьми,  внуками   и  правнуками.  Они – моя  надежда  и  услада.   Для  них  я  написал,  как  мог,  историю   моего поколения  и  свою  историю.

Им   доверяю  себя  судить! « Это – мой   путь…»    

 

 






<< Назад | Прочтено: 702 | Автор: Гурман А. |



Комментарии (1)
  • Гость
    Гость
    Здравствуйте, Арнольд
    Случайно наткнулся на Вашу замечательную статью.
    Если Вы знаете и Вам не трудно, то пару слов о  Дорочке Готсдинер и Алике Штейсель 
    Мы их хорошо знали в Одессе
    Спасибо,  Гена и Катя (New York) - ggro60@yahoo.com
    2016-12-12 15:37 |
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы