Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Семен   Коган


 Повесть о войне



НА ТО ОНА И ВОЙНА…

 

Господи! За что нас убивают?

Почему ты смотришь свысока,

Как терзают, грабят, разрушают

Наши души, мысли и дома?

 

Жизнь бурлит в Москве, Уфе, Рязани,

Где-то дарят девушкам цветы,

А у нас грохочут  «Алазани»

И стреляют с крыши подлецы,

 

А у нас теперь режим особый,

Рвутся бомбы! Это сущий ад!

Город вымер, как второй Чернобыль,

Город песен, танцев, город-сад!

 

Господи, ты можешь всё на свете!

Сделай так, чтоб не было войны!

Сделай так, чтобы не гибли дети!

Господи, прости нас… и спаси!

 

С билетом в Москву я затянул. Командировка планировалась на воскресенье, 21 июня, а отправиться за билетом удалось лишь в пятницу, да и то в конце дня.

- Наверное, кассы закрыты, - предположила жена Мария. -  Уже пять вечера, в городе комендантский час, и все учреждения закрываются рано.

- Тогда просто погуляем, -  предложил я. -  Пройдёмся по свежему воздуху.

Воздух действительно был свеж. Солнце светило в полсилы, дышалось легко и хотелось поскорее покинуть квартиру. Тем более времени оставалось немного. К семи-восьми вечера Бендеры вымирали… Люди не решались появляться на улицах…

Наверное, это непросто представить: прекрасный южный город, наводнённый в летнюю пору беспечными отдыхающими, туристами, праздно слоняющейся молодёжью… Музыка из ресторанов, кино на прилегающей к кинотеатру площади, собирающее толпу зевак, мороженое, шум, крики, милиция, хулиганы – словом, всё, как должно быть в живом южном городе в середине лета, когда эмоции хлещут через край, хочется чего-нибудь необычного, а душа рвётся в неведомые дали… И вдруг… мертвый город… Пустые скверы… Ни машин, ни рэкетиров, ни кооператоров… Никого… Как в кино про Чернобыль, когда смотришь на экран и думаешь, что это исчезнувшая цивилизация… Не хлопают двери ресторанов, не ругаются покупатели с продавщицами, не орут подвыпившие горожане, не гремит музыка на танцплощадке, не вертится колесо обозрения, и дети не пристают к мамам, требуя билеты на карусели… Лишь редкий прохожий торопливо пересекает улицу, да ветер заблудился в кронах деревьев… Даже голуби – и  те, поддавшись, очевидно, стадному чувству, пропали с улиц и площадей. И только изредка можно встретить бродячих собак, от которых в обычные дни не  было покоя…

Говорят, крысы бегут с тонущего корабля… Если это действительно так, то от чего бегут бездомные дворняги?

Наверное, скоро я получу ответ и на этот вопрос…

Я бы и сам не поверил, что в моём городе такое возможно, если бы накануне вечером не возвращался домой от своего друга Леонида. Темнело. Но ещё отчетливо просматривалась благоухающая ароматом лип центральная улица Ленина.

Прежде приходилось редко гулять в такую пору. Обычно к восьми вечера я сидел у телевизора в ожидании очередных новостей. Поэтому безлюдная обстановка меня сначала забавляла, и я сказал Марии:

- Правда, любопытно, что никого нет…

- Как-то странно… Я к этому не привыкла, - вероятно, она думала совершенно о другом: о работе, предстоящем отпуске, о детях, а у нас их двое: Юля и Света… Да мало ли о чём может размышлять женщина в центре опустевшего города, когда ей никто не мешает…

- Неспокойно как-то у меня на душе…

- Ты зря переживаешь, - сказал я ей. - Всё будет нормально… Мы так ждали лета…Впереди у нас отпуска… Поедем на море, к твоим родителям в Смоленск… Отдохнём, наберёмся сил… Свету отправим в лагерь… Юлька собирается с мужем в путешествие по Волге… Они, кажется, уже имеют путевки…

- Обстановка у нас неспокойная… В Дубоссарах стреляют… Я ещё не забыла войну в Бендерах  в марте-апреле…

- Ну, подобное не повторится… Кстати, парламент Молдовы единогласно проголосовал за решение конфликта мирным путём…

- Господи, как всё надоело… Эти конфликты, компромиссы, сепаратисты, националисты… борьба за власть… Не дают нам спокойно жить…

- Демократы уже сделали нас голыми и босыми,  -  поддержал я жену.  - Сначала устроили перестройку, потом перестрелку… Недалёк час, когда начнется перекличка…

- Неужели в этой стране никогда не будет порядка? - Она не спрашивала меня, она просто говорила о наболевшем вслух.  Мы часто обсуждали эти проблемы.  Наверно, не только мы… Перестройка сделала нас всех политиками поневоле, заставив забыть о простых человеческих радостях.  А сейчас нас ещё окунули в войну… Стреляли в Кочиерах и Григориополе, тревожно было и в нашем городе.  И никто не мог сказать определённо, когда мы заживём по-человечески…

Беседуя, мы преодолели ещё пару кварталов, и когда я снова всмотрелся в безлюдные улицы, мне стало не по себе… Нет, никто не пытался нагнать нас, раздеть, отобрать деньги… Но я вдруг почувствовал себя обнажённым, беспомощным, жалким… Такое чувство испытываешь, когда ты неожиданно оказываешься в незнакомом лесу…

Всё это случилось  вчера, но в памяти ещё были свежи ощущения обречённости, хотя я и старался отогнать неприятные эмоции…

Мы вышли на улицу. Вдали слышалась стрельба. За долгие месяцы противостояния мы к ней привыкли, как к чему-то неизбежному: хронической болезни, повышению цен или отсутствию тепла в зимний период… Мы уже пережили весной войну, когда по городу палили из миномётов, гранатомётов, тяжёлых орудий… Стрельба становилась для нас обыденным явлением, неизбежным атрибутом нарождающейся демократии… Поэтому Мария только заметила:

- Кажется, это в районе полиции…

- Не исключено,  что действуют террористические группы…

В последнее время их засылали в город постоянно… Очевидно, в министерстве безопасности полагали, что нам недостаточно нищеты и голодухи, и решили охватить нас особым вниманием…

Диверсанты уже обстреляли автобус с рабочими, милицейский пост, отдельных граждан… Они сеяли в городе страх и недовольство, приучая всех к известной истине: «Мой дом - моя крепость!» Из этой крепости люди старались выходить как можно реже…

Мы приблизились к исполкому. Отсюда стрельба была слышна отчетливей. Люди суетливо озирались, собираясь в разных местах: у входа в здание, на площади, на перекрёстке Ленина и Калинина, у ювелирного магазина. Они о чём-то переговаривались, настороженно вглядываясь в ту сторону, откуда доносились выстрелы…

По их напряжённым позам, по торопливым движениям прохожих, и даже по атмосфере, в которой явно ощущалась какая-то тяжесть, можно было понять: произошло что-то неординарное…

Мы пересекли Коммунистическую, направляясь в сторону вокзала. Навстречу нам бежала женщина:

- Не ходите туда, -  крикнула она.  – Там стреляют…

Мы остановились. Попадать под обстрел не было ни малейшего желания. В конце концов,  билет можно купить и завтра…

Мы повернули назад…

Площадь у  исполкома заметно поредела. Мужской голос по радио сообщил:

- Уважаемые граждане! Только что нам стало известно, что в районе полиции и типографии ведётся стрельба. Причины выясняются. Просьба ко всем: покинуть площадь и близлежащую территорию и разойтись по домам во избежание неприятных инцидентов.

- Мне это не нравится, - озабоченно проговорила Мария. - Когда они, наконец,  угомонятся? Когда нас оставят в покое?

- Когда стреляют, всегда неприятно,  - согласился я,  - но причин для паники нет. В городе работает согласительная комиссия из четырёх стран, они живо утешат и гвардейцев, и полицию…

- Что-то я очень сомневаюсь. Гвардейцы не успокоятся, пока не выбьют полицию. А те никогда не уйдут…

- Не всё сразу,  -  попытался я успокоить жену, хотя у самого на душе кошки скребли.      Ситуация в городе с каждым днём становилась взрывоопасней, но вместо того, чтобы смягчить обстановку, власти только  решали и обсуждали, а у горожан от подобных компромиссов тряслись поджилки…

Мы возвращаемся домой. Вечерняя прогулка не получилась…

 

*   *   *

 

    Мы проживаем в районе автовокзала в многоэтажном доме. Из наших окон видна часть города, площадь, прилегающая к мосту через Днестр, улицы, машины, люди…

Я выхожу на балкон и смотрю вдаль. Мой город величествен и спокоен. Утопая в зелени, он радует глаз своим разнообразием: архитектурой, предприятиями, магазинами, Преображенским собором… За многие столетия он вобрал в себя  лучшее многих народов: русского, татарского, турецкого, молдавского…

Я люблю свой город. Он дарит надежду и желание возвращаться к нему каждый раз, когда волею судьбы приходится уезжать. Любовь к нему постоянна и устойчива. Куда бы ни забрасывала меня жизнь, в большие города и малые, в красивые и не очень, я всегда возвращался сюда, потому что только здесь я чувствовал себя дома. Здесь я родился, пошёл в первый класс, окончил школу и женился. Здесь родились мои дети, здесь жили мои предки несколько столетий, здесь происходило многое, что согревало меня,  и теперь, спустя десятки лет, навевает приятные воспоминания… Здесь живут мои друзья… Здесь каждая улица, каждый дом напоминают о минувшем… Я рос и мужал вместе с Бендерами. Город для меня – как  брат, как близкий родной человек, живое существо, хранившее тайны, победы и поражения. Он предан мне, никогда не изменит и не обманет, и я стараюсь отвечать ему тем же…

И сейчас, глядя с балкона своего дома, я думаю, что для меня и моего города наступили тревожные дни, что надо найти в себе силы выстоять, продержаться, что человеческий разум, человеческая жизнь важнее всяких амбиций и политических игр, и люди обязательно найдут верное решение… Я ещё не знал, что в эти минуты в Бендеры с разных сторон под предлогом охраны полиции вползают танки и бронетранспортёры защитников целостности Молдовы, что начинается вторая за последние полгода кровопролитная война, что многие невинные горожане, мои знакомые, друзья, земляки навсегда останутся в этой земле, погребённые вдоль дорог и палисадников, потому что не представлялось возможным похоронить их по-божески, отдать им последний человеческий долг, что в эпоху демократии, гласности и утверждения прав человека можно вот так просто, не страшась божественного суда и проклятий будущих поколений грабить, убивать, насиловать…

Я ещё многого не знал, и сейчас, любуясь панорамой города, с тревогой вслушивался в отдалённые выстрелы…

Ближе к ночи стрельба усилилась. В такие минуты мы стараемся не приближаться к окнам, не выходить на балкон, не находиться в простреливаемых частях комнат. Мы прячемся в коридоре, защищённые со всех сторон. Коридор наш небольшой, всего пара метров, но их хватает, чтобы не нарваться на случайную пулю или осколок… Естественно, мы не знали о степени надёжности наших стен… Танковый или артиллерийский снаряд они наверняка не выдержат… И оставалось только просить бога, чтобы он отвёл от нас непрошеный «подарок».

Палили отовсюду. У дома рвались тяжелые снаряды. В момент взрыва дом страшно содрогался  и,  казалось,  неминуемо развалится. В небо то и дело взлетали ракеты…

Мы сидели молча, растерянные и подавленные, и при каждом грохоте инстинктивно вздрагивали, ожидая самого худшего…

Около девяти вечера я выглянул в окно и увидел, что в районе комбината хлебопродуктов что-то горит. Пожар разгорался, набирал силу. Языки пламени грозили перекинуться на соседние строения.

Я позвонил по 01.

- Алло! Это пожарная? В районе комбината хлебопродуктов что-то горит. Примите, пожалуйста, меры!

- Мужчина, мы знаем, - ответил мне женский голос, и в трубке послышались короткие гудки.

Спустя час я снова набрал 01, но на сей раз  никто не ответил. А вскоре поблизости от разбушевавшейся стихии возник новый пожар. Мощный столб пламени был окутан густым чёрным дымом. Очевидно, горела бензозаправка.

Огонь бушевал во всех частях Бендер. Горели завод «Электроаппаратура», мебельная фабрика, какой-то объект у моста… Внезапно раздались оглушительные взрывы, и море огня заполонило небо… Казалось, сейчас взлетит в воздух весь город, и нигде не найти спасения…

- Господи, что происходит?- причитала Мария.- Что они с нами делают?

Света забилась в угол и испугано бормотала:

- Мама, мне страшно… Почему они стреляют?

Я тяжело дышал, судорожно роясь в карманах пиджака в поисках таблеток валидола. У меня заклинило сердце…

Дикий грохот потрясал всё вокруг. Пламя пожирало город…

С трудом проглотил я таблетку, глубоко вздыхая и осторожно растирая грудь… Мария побледнела и мелко дрожала… Света тихо рыдала…

Кажется, я ещё не свихнулся и реагировал на случившееся… Я не знал, в каком состоянии находился наш дом, улица, район, что делала наша старшая дочь Юля, которая проживала в микрорайоне «Ленинский», живы ли друзья, сослуживцы, надо было выдержать весь этот абсурд, не поддаваться панике, не сойти с ума и просить бога, чтобы он нам помог…

Немного успокоившись и придя в себя, я выглянул в окно. Мне показалось, что горит шестнадцатиэтажка на Борисовке, что взрываются стены и перекрытия… Дом был весь в огне… Нас охватил ужас… В нём проживало не менее тысячи человек…

Неожиданно раздался телефонный звонок. Звонила моя родственница Люба. Она проживала недалеко от шестнадцатиэтажки…

- Что у вас слышно?

- Что у нас может быть слышно? Мы дрожим от страха и ждём, когда нас накроет бомба… А у вас как?

- Стреляют.

- Ну, а вы-то держитесь? - уточнил я.

- А что нам остаётся? Легли на пол и ждём, когда они перебесятся.

- Боюсь, придётся ждать долго.

- У нас есть выбор?

Выбора не было  ни у неё, ни у нас… Мы могли только красиво умереть…

- А ты знаешь, взорвалась шестнадцатиэтажка…

- Это не дом, -  успокоила она меня. - Горят не то склады 14-й армии, не то цистерны на железной дороге…

Мне стало понятно. Рвались ёмкости с горюче-смазочными материалами… Это они грохотали и выворачивали внутренности…

После разговора с Любой я немного успокоился… Значит, не всё так плохо… И есть надежда, что выживем. Хотя вопросы оставались. Не превратится ли город в братское кладбище, если не остановить это варварство? Кто его остановит? Куда бежать, если совсем приспичит? К кому обратиться? Где искать спасение?

Мы подавленно смотрели в окно, не зная, что предпринимать. Радио молчало. Обычно в подобных ситуациях городские власти нас инструктировали. Так случалось не раз и во время событий прошлого года, когда волонтёры Кишинёва шли на нас с цепями и металлическими прутьями, и когда началась война в марте… То ли руководители сами растерялись, не зная, что сообщить народу, то ли на линии произошёл обрыв…

Телефонные переговоры с друзьями и знакомыми не прояснили обстановку. Никто ничего не знал. Все были ошарашены, не понимали, что происходит, и говорили, что наши доблестные государственные мужи либо чокнулись, либо от привилегий власти обожрались, и теперь решили испробовать на десерт непослушных бендерчан.

Стихия обрушилась неожиданно, наш оцепеневший разум воспринимал происходящее, как страшный сон, как бред, как театр абсурда. Нас жгли и расстреливали в упор, а мы лишь растерянно разводили руками и глупо повторяли:

- Такого не может быть! Это какая-то нелепость, дикая ошибка… Мы же ни в чём не виноваты…

- Что будем делать? - растерянно спросила Мария, стараясь не усугублять ситуацию. Света ещё тихо всхлипывала, обречённо сидя на стуле, и жена, насколько это было возможно, пыталась оградить девочку от ненужных эмоций.

- Не знаю, хотя в квартире оставаться опасно. В любой момент может влететь снаряд или мина.

- А куда идти?

- В такой ситуации даже до кладбища не доползёшь. – Это я стараюсь шутить, хотя шутка получилась не очень смешная.

Когда мы смотрим фильмы про войну или о предстоящих ужасах ядерного катаклизма, нас постоянно предупреждают: в случае опасности взять самое необходимое и спуститься в убежище. Очевидно, авторы картин предполагали, что под каждым домом обязательно находится убежище, и не знали, что под нашим жильём установили ржавые дырявые трубы, по которым подавалась вода не столько в квартиры, сколько в подземные реки и озёра.

На протяжении всей социалистической  действительности заботливые дяди из горкома партии и гражданской обороны рассказывали нам басни о том, что такое убежище, что считается самым необходимым и как следует спасаться, чтобы не попадаться. И сейчас, лихорадочно перебирая в памяти азы бесполезной науки, мы отчетливо осознавали преимущества почившего социализма с человеческим лицом, когда вместо того, чтобы строить убежище для конкретных людей, строили светлое будущее для всего человечества и коммунизм для его избранной части.

В нашем районе не успели построить ни светлого будущего, ни обычного укрытия… Кажется, недалеко в универсаме имелся подвал, где принимали стеклянную посуду, но он, вероятней всего, был закрыт. Очевидно,  руководство универсама не было предупреждено о надвигающейся Варфоломеевской ночи.

- Меня очень беспокоит Юля,- говорит Мария. - Она, наверно, с Вадимом очень переживает за нас. Жаль, что у них нет телефона.

- Хорошо ещё, что в эти минуты муж находится рядом с ней, -  замечаю я, имея в виду своего зятя. - Он,  кажется, вчера вернулся из командировки.

- Я за них волнуюсь. Юля такая впечатлительная. Стрельба может плохо подействовать на её психику.

- Не думаю. У нашей дочки сильный характер.

О худшем мы не говорили вслух, не хотели даже подавать вида, хотя инстинктивно каждый из нас с ужасом думал о том, что пули не выбирают своих жертв.

- Как только представится возможность, они обязательно позвонят,- пытался я успокоить жену.- Телефон-автомат на улице, а сейчас невозможно до него добраться…

- Дай-то бог, -  вздохнула Мария. - Кругом одни неприятности…

 

 

Телефонный звонок.

- Коля! - кричит в трубку мама, которая живёт на втором этаже. - Почему они так стреляют?

Маме  семьдесят шесть  лет, но несмотря на солидный возраст, она ещё держится молодцом. Разбирается в политике и людях, постоянно объясняет мне, как надо жить и с кем не следует дружить.

У мамы есть пенсия, враги и повышенное артериальное давление. У неё много и других достоинств, которые она приобрела с годами и с развитием нашей поразительной демократии. Сейчас у неё появилась дополнительная возможность помереть в собственной квартире от страха или сногсшибательных снарядов, на производство которых с неё высчитывали немалые деньги.

- Ма, - говорю я ей.- Не надо волноваться. Они скоро кончат. А ты ложись на пол и никуда не ходи.

- Я ещё такая умная, как ты! Приходите скорей ко мне…

- Куда мы пойдём? Пули в коридоре летают, как мухи.

- Боже мой! Боже мой! - запричитала она. - Как я буду лежать одна. Я же боюсь…

- Думаешь, мы не боимся? Сейчас все боятся. Это естественно…

- Все боятся, а я не хочу лежать одна.

- А как ты лежала всё время?

- Но тогда не стреляли.

Несколько лет назад умер папа, и теперь мама вынуждена коротать остатки дней в грустном одиночестве.

- Ма, всё! Лежи и никуда не ходи… Я потом позвоню… Я нажал на рычаги и обратился к Марии:

- Может, спуститесь вниз, там безопасней?

- Не хочу к бабе, - захныкала дочка.  – Хочу быть с вами.

- Пойми, там спокойней, - стараясь не нервничать, объяснил я ей. - Кроме того,  с той стороны меньше стреляют.

- Всё равно не пойду. Я лягу с вами на пол.

Я не хотел настаивать. В наших условиях понятие безопасности казалось слишком условным. Никто ничего не мог гарантировать…

Между тем пальба набирала силу. Хотя оглушительные взрывы цистерн прекратились, их сменил грохот разрываемых мин и снарядов.

Дрожали стены, падали оконные стёкла, прерывалось дыхание и обрывалось сердце… Нас сковал страх, ввёрг в оцепенение, мешал сосредоточиться, лишал воли и возможности сопротивляться!  Да и как в данной ситуации сопротивляться?  Единственное, что нам оставалось – ждать  у моря погоды и просветления наших руководителей.

- Если снаряд попадёт в дом, от него останется одна воронка,  - тихо проговорила жена,  чтобы не услышала дочь.

- Ошибаешься, - вяло возразил я, сомневаясь в собственных словах. - Мы в нём пережили два землетрясения по восемь баллов. Вспомни, как дом трясло, как ходили стены и потолки, но он выстоял. Это тебе не Спитак, где всё держалось на честном слове. А в наш дом ещё и цемент закладывали. Делали на совесть. Ему эти снаряды – как  укус комара.

Я понимал, что несу бред, но хотелось в него верить, а кроме того,  это успокаивало моих женщин.

- Папа, правда, наш дом выдержит? - спросила Света.

- Запросто. Его строила бригада коммунистического труда. А такие звания зазря не давали.

Вспышка. Взрыв. Грохот падающего стекла.

- На кухне окно побили…

Мария встаёт и идёт смотреть…

- Погоди… Сейчас не надо… Стреляют ведь…

Она меня не слышит… Дочка заплакала…

- Ещё не хватало твоих слёз. Нельзя же так… Ты же большая девочка…Нам и без тебя тошно… Всё будет нормально… Перестань, пожалуйста…

Света вытирает кулачком слёзы… У меня сердце разрывается, когда я гляжу на неё… Но я не могу ей помочь, я не должен расслабляться…Иначе кто будет успокаивать меня?

В коридор неслышно входит Мария… Она бледная и вся дрожит…

- Что случилось? - закричал я…

- Мимо моего виска только что пролетела пуля…

Она беспомощно опускается на стул и, не мигая, смотрит в одну точку. Я растерянно гляжу на жену, не зная, ругать ли её за столь легкомысленное поведение или благодарить господа за спасение…

 

Телефонный звонок... Нашли время для переговоров!

- Коля, кто в нас стреляет? - слышу голос мамы.

- Тебе это сейчас обязательно знать?

- Хотелось бы.

- Защитники целостности Молдовы.

- А кто они такие?

Она таки не знала, так как высшего образования не получила и совершенствовала свои знания или за телевизором, или на базаре.

- Нападающие!

- А что они хотят?

- Они хотят, чтобы мы были все вместе. Против тех, кто не хочет.

- А что думает Снегур?

- Если бы он думал... Было бы хорошо.

- Коля, кому хорошо? - Или она действительно не понимала, или не расслышала.

- Снегуру. Ты же за него голосовала, говорила, что он будет за народ.

- Он обещал, а я ему поверила.

- В твоём возрасте уже пора разбираться в людях.

- Он что, хочет, чтобы нас всех убили?

- Он говорит, что защищает права человека…

- Не живого человека?

Ма, мы сейчас не разберёмся. Давай, бекицер… Телефон простреливается… Пуля может попасть не туда, куда надо…

- Перенеси телефон в коридор,- подсказала Мария.

Я действительно не соображал. Вместо того, чтобы маме всё объяснить, как по телевизору, я толкал её в объятия «Месаджера», а он, как известно, говорил то, что хотел. Я перенёс аппарат.

- Ну, что ты хочешь знать?

- Коля, я не поняла, что ты сказал.

Ко всем прочим достоинствам она ещё плохо слышала.

- Я сказал, что всё будет хорошо.

- Когда?

- Когда-нибудь. Лежи в коридоре и никуда не ходи.

- Коля, не подходи к окну.

- Ладно.

- Не выходи на улицу!   Никому не открывай дверь.

- Ма, ты меня уже достала своими советами… Всё… Клади трубку. Остальное договорим после войны,  - я нажал на рычаги и тяжело вздохнул.

Если я помру, то не от шальной пули или осколка снаряда, а от чрезмерной заботы своей мамы.

Мы затаились в коридоре, вслушиваясь в какофонию стрельбы. Она то напоминала барабанную дробь, то стук молота, то удары грома. Огненные смерчи за окном разрезали ночную тьму. Время от времени взлетали красные ракеты, они зависали в воздухе и, освещая всё вокруг, плавно скользили вниз, растворяясь и угасая в темноте…

Каждый разрыв, удар, стук отдавался болью в сердце. Хотелось встать и бежать, что-то делать, спасать себя и детей. Только бы не оставаться на месте безропотной мишенью в ожидании мины или снаряда…

В эти минуты мы ещё не знали, что в городе уже умирали люди, искали помощи раненые, трупы лежали там, где их настигли шальные пули, и никто не решался их подобрать, опасаясь неожиданного выстрела. На крышах орудовали снайперы. Они вооружались бесшумными автоматами и разили всех, кто попадал в прорезь их прицелов.

Уже шли бои во многих районах Бендер. А глубоко за полночь был открыт шквальный огонь из всех видов орудий по исполкому, где находились руководители города и члены согласительной комиссии.

Всё это мы узнаем позже, когда тревожная весть о кровавой бойне разнесётся по всему свету.

А пока мы затаились в коридоре, прикрываясь хрупкими стенами и утешая себя сомнительной мыслью, что если пуля попадёт в квартиру, она не причинит нам вреда. Нам так хотелось в это верить! Ничего другого не оставалось!

Мы смогли выдержать только до четырёх утра, когда обстрел приобрёл угрожающие формы. Стучали крупнокалиберные пулеметы, трещали автоматные очереди, разрывали сердца дальнобойные орудия… Пули чиркали по стенам  с настойчивостью обезумевшего маньяка… Одна из них, пробив два стекла на балконе и в спальне, влетела в комнату и, оставив след в платяном шкафу, упала на пол.

Оглушительные громы, пугающие хлопки, пронзительный свист хлыста – все эти звуки смешались и повторялись с новой силой, сопровождаясь столбом пламени, бушевавшим вокруг дома.

От подобной картины можно было свихнуться…

- Мама, я боюсь,  - тихо произнесла Света. - Они сильно стреляют.

- Ничего особенного,  - стараясь принять беспечный вид, проговорил я. - Это же не детское оружие, потому и грохочет.

Девочку, конечно, можно было обмануть, но сами мы прекрасно понимали: ещё немного подобного фейерверка – и  живьём отсюда не выбраться.

- Спускаемся к маме, - торопливо предупредил я, и мы помчались по тёмной лестнице, рискуя в любую секунду напороться на пулю.

К моему удивлению, мама переносила ужасы стрельбы спокойно. Хотя здесь она и воспринималась гораздо легче.

Мама лежала в коридоре на полу, подстелив под себя матрац и одеяло. Увидев нас, она обрадовалась, засуетилась, уступая место Марии и Свете:

- Вы полежите, я приготовлю покушать.

- Ма, какая еда в четыре утра? Ты совсем не врубаешься?

- А что такое? Когда человек хочет кушать, он кушает…

- Мы кушать не хотим. Давай лучше посидим спокойно. Всё-таки стреляют…

- Если они стреляют, мы должны помереть с голоду?

Мамина квартира выходила на другую сторону улицы. Тут бои не велись, хотя пули напоминали о себе звоном разбитых стёкол и постоянным чирканьем о стены.

Только к утру стрельба  наконец-то стихла.

 

 

-  Погляжу, что с нашей квартирой,  - сказал я, лелея в душе хрупкую надежду, что она уцелела.

К счастью, и на сей раз квартира не пострадала, только на кухне вылетели стёкла, балконная рама перекосилась, и в окне появилось ещё два отверстия.

На улице вокруг дома замерли танки и бронетранспортёры. Рядом суетились люди в зелёной форме с белыми повязками на рукавах. Позже я выяснил, что повязки указывали на принадлежность к армии Молдовы. Гвардейцы носили аналогичную одежду, но повязки надевали красные. Очевидно, памятуя о традиции отцов и укрепляя их, стороны решили вести войну между красными и белыми.

Танков было всего пять, они рассредоточились вдоль дороги  под ветвистой акацией, время от времени маневрируя и ломая на своём пути деревья, асфальт, цветочные клумбы. Но и без того были опрокинуты опоры троллейбусной линии, телеграфные столбы, искорёжен металлический светофор… Кучи стекла… пепел… железобетонные блоки… и два небрежно прикрытых трупа, вызывающие ужас и сострадание. Всюду виднелись следы зловещих пожаров. Многие ещё не потушены. Над бензозаправкой, заводом «Электроаппаратура», складом горюче-смазочных материалов тянулись к небу чёрные  шлейфы дыма…

Мой город лежал в руинах. Я ещё не знал масштабов всех разрушений, но, судя по активным боевым действиям и страшным взрывам, они были весьма значительны.

Радио молчало. Газ и свет отключили. Вода не поступала. Хорошо ещё, что накануне мы ею запаслись. Информации никакой не было. Что говорили о Приднестровье? Какова обстановка? Что делалось для спасения Бендер? Никто  ничего не знал.

Я вспомнил о карманном приёмнике. За ненадобностью я его уже несколько месяцев не включал… Радио Приднестровья я отыскал достаточно легко. Диктор говорил с болью, с надрывом. Он передал заявление Руцкого о том, что 14-я армия защитит Левобережье, что Россия не потерпит решения политических вопросов силовыми методами. А Ельцин предупредил, что у его страны найдутся силы справиться с Молдовой!

Выступление лидеров России вдохнуло надежду. Значит, ещё не всё потеряно. О нас помнят и не дадут простых людей в обиду.

После музыкальной паузы  радио призвало всех граждан встать на защиту Приднестровья!

Бог ты мой! До чего мы дожили: русские, молдаване, украинцы  вместо того, чтобы поднимать экономику, спасать страну от нищеты и голода, убивают друг друга. Одни кричат:

- Не отдадим свою землю!

Другие шумят:

- Вы пришли убивать и грабить на землю наших предков!

И только мёртвые, которым уже делить нечего, спокойно спят в своей земле.

Почему нас убивали? Почему мы убивали? Неужели это был единственный способ доказать свою правоту? Почему волонтёры и гвардейцы, облачённые в одну и ту же форму, управляющие одинаковой техникой, жившие до недавнего времени по одним и тем же законам, воспринявшие перестройку в стране с одинаковым энтузиазмом, мечтающие о достойной, свободной жизни, лелеющие одни и те же идеалы, стреляют друг в друга?

Почему защитники целостности Молдовы, вчерашние десятиклассники, воспитанные на прекрасных традициях русской литературы, взяв оружие и присягнув на верность своему народу, сегодня в этот народ стреляют, убивают, истязают… Кто они, истинные патриоты или клятвопреступники? Люди, которых потомки вознесут или проклянут?

Здравый смысл, нормальный человеческий разум отказывался воспринимать случившееся…

Между тем группа солдат, расположившись под липой, приступила к завтраку. Двое пацанов из ближайших домов принесли наполненные водой фляги…

Всё, как должно быть: народ и армия - едины, если не учитывать, что для этой армии мы стали неожиданными врагами.

По радио передавали вести из Кишинёва. Снегур и его сподвижники требовали вывода 14-й армии, называли её агрессором и предрекали серьёзные последствия всему региону.

Президент утверждал, что следует защитить суверенитет и целостность Молдовы. Для этого, вероятно, необходимо было разрушить Бендеры и уничтожить всех его граждан. И только тогда восторжествует истинная демократия и настоящие права каждого человека, которому посчастливится спастись.

Мы пока уцелели, но о наших правах почему-то умалчивали. Возможно, мы их получим позже - вместе с новой армадой молдавских танков и бронетранспортёров.

К дому подъехал грузовик. В кузове его лежали ящики со снарядами. Начнись обстрел, - а  он мог произойти в любой момент, - и попади мина в машину, от нашего дома останутся одни воспоминания, если, конечно, будет, кому вспоминать. Однако ни водителю, ни сопровождающему подобные мысли в голову не приходили. Им, вероятно, было безразлично, кто и  о чём будет вспоминать. Они поговорили и куда-то удалились.

Из дома вышел Серёга, шестнадцатилетний парнишка с первого этажа, он остановился у грузовика и осмотрелся. Не заметив ничего подозрительного, влез в кабину и, спустя несколько минут, осторожно тронулся с места.

- Ну и Серёга! Ну и молодец! - Неожиданно я почувствовал страх за него.

... А если увидят?.. - Не хотелось думать о плохом… К счастью, никто не среагировал. И через несколько секунд машина скрылась за поворотом…

Позавтракав, солдаты разошлись в разные стороны, оставив без присмотра танк и два бронетранспортёра. Вскоре из дома вышел один пацан, другой, за ними появились  и взрослые… Они осторожно приблизились к тяжёлым машинам. А спустя минут двадцать их уже окружили жильцы соседних подъездов, случайные прохожие… Кто-то открыл люк бронетранспортёра, кто-то влез внутрь, кто-то отвинтил приёмник, приборы, металлические части… Это был сигнал к атаке… Четверти часа хватило, чтобы раскурочить все три машины и даже стащить маскировочные сетки, а заодно проколоть шины бронетранспортёрам.      

Народные мстители не жалели ни сил, ни здоровья, чтобы обескровить врага и пополнить свои арсеналы военными трофеями. Правда, на следующий день, когда поверженная техника оказалась в руках  гвардейцев, и те бросили клич: «повысить боеспособность Приднестровья!»,  он почему-то не нашёл понимания.

Как отреагируют защитники  целостности Молдовы, обнаружив диверсии? Вопрос был далеко не праздный.  А вдруг им взбредёт в голову отыскать злоумышленников? Или возьмут и просто снесут наши дома в назидание будущим мстителям? На фоне сожжённых строений подобные действия будут восприняты, как борьба с коварными сепаратистами, а «Месаджер» заявит, что это дело рук бандитских формирований Смирнова.

К счастью, солдаты пока не появлялись.

 

 Я спустился к маме. Света спала на полу, сказалась тяжелая ночь. Мама и Мария возились на кухне. Рядом сидел Гришка, наш семейный друг. Гришка - долгожитель, ему 84 года, но он ещё ходит, помнит свое имя, не любит Хасбулатова, смотрит все серии фильма «Богатые тоже плачут» и верит в светлое будущее. Гришка проживает поблизости от нас, на первом этаже. Он ветеран всех войн и сражений, и потому войну в Бендерах воспринимает спокойно, хотя и утверждает, что не помнит, когда по мирным домам так сильно стреляли.

- Гришка, как дела? - спрашиваю я, понимая, что все его дела уже в прошлом.

- У меня все окна выбили. Теперь в квартире сквозняк, я не могу там находиться. Ты не знаешь, где взять стёкла?

- Попроси у Снегура. Ты же за него голосовал на выборах.

- Голосовал. Я с молдаванами всегда жил дружно.

- Объяснишь ему это.

- Думаешь, он к нам приедет?

- Если ты его пригласишь… Ты его хочешь пригласить?

- Ай, оставь… Как я буду жить зимой?

- Думаешь, война затянется до зимы? Если это случится, никому уже стёкла не понадобятся.

Гришка тяжело вздыхает, очевидно, начинает сомневаться в своём будущем.

- Где ты был, пока стреляли?

- Где я мог быть? Лежал в туалете.

- Как ты мог лежать, если он маленький?

- Когда стреляют, об этом не думаешь.

- Наверно, ты прав.

- Коля, объясни мне, чтоб я понял, что они от нас хотят?

- Они хотят, чтобы у тебя были права человека.

- А до сих пор  у меня  их не было?

- Это были другие права…

- А какие надо?

- Об этом спросишь у Снегура, когда пригласишь его в гости.

Гришка задумался. То ли он не верил, что Снегур примет его приглашение, то ли не хотел терять старых прав.

- А почему они говорят, что всё горе от сепаратистов?

- Ты - таки дурной, - вставляет мама, - если б не было сепаратистов, не было б войны…

- Ай, Соня, ты ничего не понимаешь,- отмахивается Гришка.

Маму зовут Соня.

- Я не понимаю?  - Она начинает нервничать.  - Я все передачи по телевизору смотрю. Там всё объясняют.

Я прерываю их спор.

- Ма, а что такое сепаратист?

- Ты что, не знаешь? Это вредители.

- Соня, ты ошибаешься, - не соглашается Гришка. - Это такая новая национальность, которая не устраивает Снегура. Правда, Коля?

- Где-то ты прав. Снегура они действительно не устраивают.

- Коля, а сепаратист хуже, чем еврей? -  забеспокоилась мама.

- Хуже.

- Чем? Чем хуже?

- Чем еврей.

За свою нелёгкую жизнь мама хорошо усвоила, что в нашей великой стране хуже, чем еврей, быть не может, и вдруг выясняется, что это не так. И потому маме захотелось узнать о сепаратистах поподробней.

- Коля, их тоже преследуют?

- Ещё как! В них даже стреляют. Поэтому Молдова и прислала сюда свои войска.

- А причём тут мы?

- Как причём? Ты тоже сепаратистка.

Этого мама понять не могла. С еврейкой она как-то смирилась, потому что её родители были евреями. Но они никогда не были сепаратистами…

- Боже мой! Боже мой! Как я могу быть сепаратисткой, если я еврейка. Человек не может иметь две национальности…

- Тогда выбирай, кем хочешь быть…

Мама не на шутку встревожилась. Менять на склоне жизни национальность ей вовсе не хотелось. Нужно было её успокоить.

- Не нервничай, ради бога. Все знают, что ты еврейка. А если спросят, подтверди и говори, что про сепаратистов ничего не знаешь.

- Как ты меня напугал, - она загремела тарелками.  -  Гришка, будешь кушать?

- Ай, мне кусок в рот не лезет… Я думаю про стёкла…

- Коля, садись, перекуси…

- Не хочется что-то…

- Выпей чаю, - предлагает Мария, которая во время нашей беседы не сказала ни слова, занятая своими мыслями.

Мария – украинка, и потому, когда речь заходит о евреях, чаще молчит, полагая, что ещё недостаточно усвоила национальный фольклор.

- Откуда чай, когда электричества нет? - интересуюсь я.

- В моём термосе горячая вода, - объясняет мама.  –  С моим бронхитом я бы уже давно умерла без горячей воды.

- Ма, ты должна жить долго. Поэтому я не стану пить, чтобы сэкономить тебе воду.

- Выпей! - настаивает Мария. - Появится свет, нагреем новую.

- Ладно, наливай грамм сто…

- И сухарик возьми. Хлеба нет…

- Мне надо идти, - говорит Гришка. - Посмотрю, что в квартире делается.

- Гришка, приходи, будешь у нас, - предлагает мама.  - У тебя всё-таки стреляют.

- Стреляют везде… Мою квартиру могут обокрасть. У меня же стёкол нет.

Гришка уходит стеречь барахло, я пью мелкими глотками чай, мама гремит посудой.

- Коля, звонила Люба, - говорит она. - Сейчас евреев вывозят в Израиль на автобусах через Одессу.

- Ма, ты хочешь в Израиль?

- А что там делать?

- А что делать здесь?

- Здесь я родилась. Здесь похоронен твой папа. И я хочу лежать рядом с ним.

- Ты ещё должна жить рядом с нами. И всех воспитывать. Многие уезжают, бросают всё: дома, дачи, вещи, машины…

- С чемоданом уехать непросто,  -  замечает Мария.  - Но людей вынуждают.

- В Израиле сейчас трудно, - говорю я.  - Ни квартир, ни работы… Евреи не в Израиль едут, они отсюда бегут… Мы, например, пока не готовы…

Мария со мной согласна, но если у нас ситуация не изменится, возможно, мы пересмотрим свои взгляды…

 

 - Схожу на улицу,  -  предупреждаю я, - а  после поднимусь к себе.

- Коля, не ходи, там стреляют,  - начинает нервничать мама.

- Ма, они будут стрелять ещё очень долго. Что же, я сам себе должен тюрьму устроить? Так что – лучше  не надо!

- А что я сказала?

- Ну, ладно. Пошёл. Буду вам звонить.

Я выхожу из подъезда. Сквозь устойчивый запах гари ощущается тонкий аромат благоухающих лип.

У раскуроченных боевых машин толкутся четверо пацанов. Солдаты так и не появились. Несколько мужиков беседуют рядом.

- Опоновцы сейчас бомбят исполком,- говорит один из них.- Из пушек и танков.

- А где сейчас Когут? - спрашивает другой.

- Вроде там. В убежище.

- Сегодня утром опоновцы подбили у моста наш танк,- подключился третий. - Двое в нём погибли, один выскочил – и  в девятиэтажку, а навстречу полицаи, расстреляли в упор.

- Говорят, они грабят магазины, вывозят всё подряд: телевизоры, ковры, мебель…

- А чего им не грабить? Всегда так было: побеждённый город отдавали на трое суток победителям.

- Какие победители? - уточнил я. - Кого они победили: свой народ? Вошли в безоружный город и расстреляли его…

Я подошел к Лидии Федоровне, женщине средних лет, сидевшей поблизости на скамье и не принимавшей участие в беседе.

- Как прошёл выпускной бал?

Накануне она отмечала вместе с сыном окончание школы.

 

 Рассказ очевидца.   

«Это было что-то ужасное. Торжественное собрание началось в шесть часов, когда стреляли. Мы старались не обращать внимания. Привыкли уже к автоматным очередям. Но когда начало всё грохотать и взрываться, сыпаться стекла, мы здорово напугались, никто ведь ничего не знал. Ребята собирались сходить на Днестр, прогуляться по городу. По случаю праздника отменили даже комендантский час. Какие там гулянья?! Все разбежались по углам. Выйти на улицу боятся. Свистели пули, рвались мины, грохотали «Алазани». До четырёх утра маялись. А затем решили расходиться. Вышли осторожно на улицу. Грохотало страшно. Не знаешь, какая пуля тебя настигнет. Мы жмёмся к деревьям, кругом пули чиркают. Упаси господь ещё раз такое пережить. У дома нас солдаты встретили, спрашивают, куда идём. Мы всё объяснили. Они говорят: быстрее сворачивайте. Позже мы поняли: это были полицаи. Едва добрались. Мы ещё хорошо отделались. В железнодорожную школу снаряд попал. Там, говорят, много жертв.»

 

 Мы помолчали. Война только началась, а сколько горя принесла…

Грохот, взрывы, автоматная дробь проявлялись всё отчетливей. Мины рвались где- то рядом. Оставаться на улице было небезопасно. Мы разошлись по своим квартирам.

После обеда началась гроза.  Заряды, накопившиеся в атмосфере, разразились сверкающими молниями, проливным дождём и оглушительным грохотом. И было непонятно, то ли артиллерия снова заговорила, то ли Зевс-громовержец устроил состязание с богом Войны.

«Господи! - думал я. - Сделай так, чтобы дождь лил сорок дней и сорок ночей. Чтобы он затопил всё оружие, вернул домой всех вояк, и мы бы снова зажили в мире и согласии.»

Но Господь не внял моим просьбам.

Ещё не закончилась гроза, как гром небесный передал эстафету грому земному…

Не знаю, сколько длилась эта вакханалия. Возможно, полчаса. А может, и час, пока патроны не кончились. Хотя они никогда не кончатся… Не зря же мы 74 года строили социализм…

Солдаты ушли, а я вошёл в квартиру подсчитывать очередные убытки.

Стёкла на балконе вылетели, в раме застряла пуля… Но крупных потерь, к счастью, не оказалось.

 

 Я спустился к маме. Мои женщины лежали на полу и тряслись от страха.

- Как вы тут? - спросил я.

- Пока живы, - горько усмехнулась Мария. - В квартире всё в порядке?

- Почти… Только взрывы эти не последние…

И как бы в подтверждение моих слов рядом ухнуло что-то  тяжёлое. Мы оцепенели от ужаса.

- А я подумала, что война уже кончилась, - вздохнула мама.

- Если бы она кончилась, мы бы сейчас лежали не на полу, а на пляже, - заметил я…

- Это была бомба? - спросила перепуганная дочка.

- Какая бомба, - стараясь казаться бесстрашным, улыбнулся я. - Обыкновенная мина. От неё только много шума.

- Папа, зачем ты меня обманываешь, я уже большая и всё понимаю.

- Ну раз ты понимаешь, то лучше с этой заразой не встречаться.

Снова послышалась стрельба. Мы уселись на пол.

Телефонный звонок.

- Коля, я не знаю, что делать, - слышу растерянный голос Гришки. - У меня кресло горит.

- Постарайся его потушить. У тебя вода есть?

- Есть. В ванной.

- Вылей на огонь. Только не жалей. Хуже уже не будет.

Теперь я понимал, что старость - это совсем не радость.

- Лучше приходи ко мне, потушим вместе.

Даже перестройка и рынок не смогли выбить из него чувства коллективизма. Социалистическое мышление продолжало в нем жить и побеждать.

Мама вырвала у меня трубку.

- Гришка, у тебя в голове что-то есть? Куда он пойдёт, когда стреляют? Тебе что дороже, паршивое кресло или жизнь моего ребёнка? Возьми немножко воды и налей. Если будешь церемониться, у тебя всё сгорит.

Гришка бросил трубку, а мама недовольно воскликнула:

- Он совсем с ума сошёл. Простой пожар потушить не может!

- Лучше я схожу к нему…

- Куда ты пойдёшь? Хочешь пулю заработать… Мало мне своих болячек? – Мама была настроена решительно. В такие минуты доказывать ей что-то бесполезно. - Ничего не случится, если кресло и сгорит. У него ещё есть.

- Но может сгореть и весь дом…

- Не сгорит… Он ещё не такой старый, он всё потушит…

- Не стоит ходить, - замечает Мария. -  Сильно стреляют… Думаю, он справится, да и соседи рядом…

Возможно, они были и правы. Не зря же Ганс Фаллада сказал: «Каждый умирает в одиночку».

Битва за город закончилась победой гвардейцев. Центральная часть Бендер была освобождена. Защитники целостности заняли позиции на окраинах. Наш дом оказался в относительном тылу.

 

*   *   *

Правила поведения во время войны:

 Не брать оружия. Жизнь дается человеку один раз и свыше, и только свыше её могут отобрать.

Во время стрельбы не стоять у окон, в простреливаемых помещениях и вообще – не стоять.   Лучше жить лёжа, чем умереть стоя.

По улицам не ходить. Правда, любая ходьба укрепляет здоровье, но она укорачивает жизнь.

Но если вы всё же решились выйти, держитесь ближе к домам. За каждого убитого снайперу платят 4 тысячи. Помните: в связи с инфляцией - наша жизнь стоит гораздо дороже!

На прогулку выходить до обеда, так как бойцы отдыхают после ночных баталий, а после обеда начинают резвиться, как бы предупреждая, что отдыхать должны мы.

Пить и есть надо меньше, чтобы постепенно отвыкать от еды и пережить не только войну, но и послевоенную голодуху.

Не болеть, не ломать рук и ног. Медицина у нас сейчас не только бесплатная, но и безрезультатная.

Не ссориться с соседями, продавщицами, случайными людьми. Помнить: неучтённое оружие стреляет так же хорошо, как и зарегистрированное.

Если во время обстрела вы находитесь дома, никуда не бегите, так как бежать всё равно некуда: до президента – бесполезно, до кладбища – далеко, и просите бога, чтобы он сохранил вам жизнь.

Если доживёте до перемирия, готовьтесь к новой войне, но уже с учётом опыта минувшей и вышеперечисленных правил.

 

*   *   *

В воскресенье утром мы с Марией решили выяснить обстановку и отправились в центр. Стрельба стихла, люди высыпали на улицы.

У двух девятиэтажек по Суворова догорали танк и бронетранспортёр, подбитые накануне во время жарких баталий. Мальчишки с опаской приближались к чёрно-бурым остовам, пытаясь отыскать уцелевшие детали. Сломанные деревья, покорёженный асфальт, сбитые столбы, выбитые стёкла в домах и магазинах, пробоины в стенах домов, закопчённые гильзы, беженцы с сумками, сетками, чемоданами, где ручейками, а где потоком  устремившиеся к мосту на Тирасполь – эта  картина отныне стала характерна на многие дни для всего города.

То тут, то там кучковались гвардейцы, они с опаской поглядывали вверх на крыши домов, где затаились снайперы. Среди «кукушек» насчитывалось немало женщин из Прибалтики. Шутники утверждали, что дамам приглянулись мужики Приднестровья, вот они и приехали поохотиться за ними. Радио Тирасполя предупреждало: снайперы пользуются глушителями, следует быть бдительным.

На протяжении войны от рук наёмных убийц погибло немало людей, не только военных, но и мирных жителей. Говорили, «кукушкам» платят не только в рублях, но и в валюте. За каждую жертву платили 3-4 тысячи рублей. Хотя...  кто мог зафиксировать всех несчастных, оказавшихся на мушке кровожадных монстров?

Для того, чтобы скрыть следы преступления, этим нелюдям нередко выдавались документы граждан России, чтобы заодно поссорить Тирасполь с Москвой.

Снайпера были коварны и изобретательны. Они целили в затылок старику и в сердце юноше. Однажды, шагая по городу, я вдруг услышал рядом щелчки пуль. Инстинктивно шарахнулся к стене дома,  посмотрел по сторонам:  какая-то женщина торопливо шла по другой стороне улицы. Не знаю, слышала ли она выстрелы, но я долго не решался сделать и шагу. Потом медленно двинулся вдоль стены, свернул за угол и дворами покинул опасное место.

И подобных случаев было много.

Когда снайпер чувствует опасность, он меняет позицию. Устраивает на улице перекуры вместе с возмущёнными жильцами, а затем поднимается в квартиру или на крышу и продолжает хладнокровно убивать.

По программе «Останкино» показывали одного такого «умельца». Им оказался работник рыбного магазина города. Утром он продавал толстолобиков гражданам, а днём отбивал у самого себя клиентов.

Другой стрелок, взятый на месте с поличным, заявил:

- Платите мне больше, я буду их убивать!

В нашем районе несколько дней гвардейцы охотились за снайперами, которые вели безжалостный огонь. Гвардейцы стреляли снизу вверх, держа в страхе и напряжении жильцов последних этажей, «кукушки» целились с крыш, настигая своих жертв на земле.

Их всё-таки вычислили. Одну молодую женщину-кукушку убили в шахте лифта, где она схоронилась от возмездия, другую удалось схватить.

Когда она поняла, что гвардейцы не собираются делать ей комплименты и восхищаться её меткой стрельбой, то в отчаянии закричала:

- Только не убивайте. У меня двое детей!

Как часто вспоминаем мы о детях лишь в последние минуты, когда уже ничем не в состоянии им помочь!

Из многочисленных бесед с пострадавшими  гражданами определился следующий сценарий охоты за «кукушкой»:

Когда выяснилось, что на крыше затаился злоумышленник, у дома собиралось несколько групп вооружённых гвардейцев. Они кричали, размахивали руками и, пригибаясь, бегали вокруг дома в поисках оптимальной позиции. Затем начинали стрельбу вверх, где, как им казалось, мог затаиться нарушитель.

Падали стёкла, хватались за головы обезумевшие жильцы, летали по квартирам пули. Но коварный снайпер маневрировал, заметая следы. А вместе с ним маневрировали и народные защитники, наводя ужас на ошалевших граждан.

«Кукушек» отлавливали не сразу. Обычно за ними охотились долгие дни и ночи, доводили жильцов до полного отчаяния.

Иногда случались казусы, реже – ошибки.

В центре города на бронетранспортёре сидел молодой гвардеец и играл с автоматом.     Неожиданно раздался выстрел, и юный стрелок пробил себе ногу.

- Снайпер! - завопил кто-то, и за несколько секунд на многолюдной улице никого не осталось.     Гвардейцы рассредоточились в поисках вероломного нарушителя.

 

 А вот другая история, рассказанная мне знакомым.

Свидетельство очевидца:

«Меня не было дома. Я ходил к приятелю. Вернулся в полдень, сел у подъезда на скамейку, а сосед говорит: «Кажется, к тебе пошли гвардейцы, они ищут снайпера». А я живу на девятом этаже. Бросился я к себе, с трудом поднялся, вижу – у  моей двери трое с автоматами, и стреляют вовсю. А дверь прочная, недавно я новую установил, я кричу:

- Товарищи! Я свой! Не стреляйте! Там никого нет.

- Открывай! - требует один из них. - У тебя там снайпер. Его люди видели!

Открыл, впустил их. Ну, естественно, никого. После насчитал восемьдесят два выстрела. Вся мебель побита, одежда простреляна. Хорошо ещё, что в квартире не было старой матери… Жизнь человека ничего не стоит».

 

*   *   *

Город был неузнаваем. Поваленные столбы, деревья, оборванные провода, осколки стёкол, кучи гильз.  У межшкольного комбината, воткнувшись носом в бордюр  - новая  раскуроченная «девятка». С неё сняли всё, что снималось: колёса, части двигателя, внутренние детали. Вероятно, водитель по неопытности оставил её на несколько часов  и… обнаружил один остов. Чуть дальше,  на перекрестке улиц Суворова - Лазо лежали, опрокинувшись на бок, два сгоревших грузовика, вернее, груда чёрно-бурого металлолома. Рядом – двуствольное  орудие и гильзы, разбросанные на десятки метров. Два прикрытых трупа…

Люди с ужасом взирали на страшную картину. Не верилось, что цветущий город с тысячелетней историей можно так быстро превратить в руины.

У исполкома – группа горожан. Здесь почти сутки велись ожесточённые бои, опоновцы в упор расстреливали здание, и теперь оно являло жалкий вид: пробитые, искорёженные стены, пустые глазницы вместо оконных рам и непокорённый красный флаг на крыше.

Мы походили по площади, послушали последние новости. Их было немного. Микрорайон «Ленинский» - в  руках опоновцев, на Первомайской идет перестрелка, в кинотеатре «ДРУЖБА» засели полицейские… На почтамте, в магазине «Дамское счастье», в Доме книги, в Ювелирном, «Радиотоварах» выбиты стёкла, всё разграблено…

На площади появился трактор с прицепом. На борту прицепа белой краской выведено: «Перевозка людей запрещена!» А внутри – три трупа мужчин. Их начали снимать, фотографировать, а мы направились домой. Навстречу нам шёл мужчина с пачками макарон и муки.

- Магазины уже открыты?- спросил я его.

- Они открыты со вчерашнего дня. Круглосуточно. Народ берёт всё, что осталось после опоновцев: крупу, соль, спички.

- За деньги?

- Да  нет. Какие деньги… Магазин разграблен. Каждый хватает, что может.

- Но это же мародёрство! Почему мы воруем своё?

- Чтоб врагу не досталось…

Он ушёл, довольный своим остроумием, а мне стало грустно. Вот она, человеческая суть, во всём её величии!

 

 У девятиэтажки собралась толпа. Люди смотрели вверх. Несколько мужчин с крыши тушили пожар в квартире верхнего этажа. Однако пламя продолжало бушевать,  пожирая всё на своем пути  и  пытаясь вырваться из тесных железобетонных стен.

- За снайпером гонялись,- пояснил мне худощавый очкарик.- В результате  обстрела квартира и загорелась.

Не успели мы войти к себе, как позвонила Люба. Она сообщила последние новости. На «Солнечном» взорвался снаряд. Погибло много людей, находившихся на улице. Тирасполь перекрыл Молдове газ, в Кишинёве на площади собралась толпа фронтистов, она скандировала: «Долой 14-ю армию! Позор России!» А руководство Молдовы заявило, что снесёт Бендеры с лица земли, если придётся город оставить. Шестеро волонтёров вошли в подъезд дома, сбросили с себя форму, попросили  у жильцов одежду и убежали в Кишинёв. За два дня в городе погибло более 200 мирных жителей, около 300 ранено…

Новости удручали, мёртвых было так много, что их не успевали хоронить, нависла угроза эпидемии, поэтому решили трупы закапывать там, где люди погибали: вдоль дорог, в палисадниках, в случайных оврагах, чтобы после войны всех перезахоронить…

В Приднестровье с 21 по 23 июня объявлен траур.

По центральному телевидению выступил зам. председателя исполкома Харченко и заявил, что в Бендерах устроили геноцид против собственного народа.

Погиб наш приятель Вова Шафир. Ему было едва за тридцать. Он имел жену, детей и вызов в Канаду. По одной версии Вовка возвращался из гаража и встретился с танками противника. По другой – он пытался эти танки подбить. Его похоронили в палисаднике собственного дома.

Последние новости я узнал от соседей и сообщил их Любе. Она была в отчаянии, не знала, как поступить, куда бежать, на что рассчитывать.

- Я не могу оставить престарелых родителей, квартиру, вещи… Мы всю жизнь на них вкалывали, - жаловалась она. - И оставаться опасно. В любой момент могут нас здесь накрыть бомбой…

Что я ей мог посоветовать, если сам находился в аналогичном положении? Оставалось только надеяться и ждать…

Снова возобновилась стрельба. Она то приближалась, то отдалялась, и тогда мы облегчённо вздыхали… Но вскоре всё повторялось.

Это был настоящий кошмар, страшный сон, который не прекращался уже третьи сутки. Снегур утверждал в Бендерах права человека, Смирнов отстаивал свободу и независимость, а мы, грешные люди, за всё это расплачивались инфарктами, нервами, жизнями…

Наша сногсшибательная демократия действовала в полную силу, насаждая новое мышление и право каждого человека на смерть в собственном доме.

 

 Мы лежали в коридоре и считали пули, которые щёлкали вокруг окна.

- Одна, вторая, пятая… А ведь пуля стоит около двадцати рублей, - говорю я Марии. - Представляешь, сколько бы у нас было денег, если бы нам дали хотя бы половину стоимости тех выстрелов, которые звучат здесь.

Телефонный звонок. Я осторожно переношу телефон в коридор.

- Слушаю вас.

- Коля, это я, - доносится голос Гришки. - Что ты делаешь?

- Что я могу делать? Трясусь от страха и прошу бога, чтобы скорее всё кончилось.

- Тут такое дело. Один молдаванин, мой сосед, спрашивает, почему Снегур убивает живых людей? Мы же всегда жили в мире.

- Другое время твой сосед не нашёл? Он что, хочет Снегуру предъявить ультиматум?

- Не… Наоборот, он за Снегура…

- Тогда объясни ему, что президент хочет, чтобы живые люди стали мертвыми. А потому действует по принципу: бей своих, чтоб чужие боялись.

- Коля, я серьезно.

- Думаешь, когда кругом летят пули, у меня есть желание шутить? Ты потушил кресло?

- Да… Оно сгорело…

- Больше ничего не сгорело?

- Ничего. Только стул, стол, и телевизор…

- А что осталось?

- Кажется, шкаф, но он тоже наполовину обгорел.

- Но вещи хоть какие-то остались?

- Не знаю…Я не проверял…

- Отнеси к маме. Здесь они будут в безопасности.

- Коля, я уже два дня не кушал. Купи мне кефир.

Он действительно находился в глубоком маразме

- Гришка, какой кефир? Все магазины закрыты. Кругом стреляют. Сейчас нас всех так закефирят, что останется одна простокваша. У тебя что, ничего нет, ни хлеба, ни консервов?

- Откуда? Я же не знал, что будет война.

Я попытался его утешить.

- Гришка, тебе известно, сколько человек может жить без еды?

- Нет.

- Много дней, даже месяц.

- Какой человек? Ты его знаешь?

- Любой… Если захочет…

- Ай, оставь… Я уже давно не человек… Я кушать хочу…

Он на самом деле ничего не соображал.

- У тебя вода есть?

- В кране течет.

- Набери её побольше, расставь на всякий случай в разных местах, мы тоже так сделали, и выпей пол-литра, чтобы вырабатывался желудочный сок. А утром что-нибудь сообразим… Понял? А своему соседу скажи, чтобы он молился, это отвлекает…

- Бедный старик,- сказал я Марии.- Для полного счастья ему ещё войны не хватает. Вот оно, светлое будущее, к которому мы так усиленно стремились и не заметили, как его проскочили!

- Действительно, - вздыхает Мария, - когда-то колбаса стоила трёшку, а сейчас тянет на сотню. А за нашу жизнь не дадут и гроша.

- Самый дешёвый товар в эпоху зрелой демократии, национального суверенитета и всеобщего маразма.

 

 Стрельба снова усилилась.

- Тебе лучше спуститься к маме, - предложил я. - Да и ребёнку будет спокойней. А я останусь на случай пожара…

Около девяти вечера появился свет. На радостях я включил телевизор. Из Останкино передавали концерт. Пели Отиева, Киркоров, Пресняков.

За экраном был другой мир, другая жизнь… Удивительно, что люди могут так спокойно петь, смотреть, разговаривать, когда где-то рядом рвутся бомбы, и в любую минуту человека может разорвать на части, как это вчера случилось с нашим соседом, когда снаряд, пробив крышу дома, оторвал ему голову…

Музыка не воспринималась, она лишь раздражала, казалась глупой и неуместной, а люди – сытыми, равнодушными, бессердечными…

Я выключил телевизор.

Яркое багровое солнце застыло над горизонтом. Оно слепило и как бы предупреждало, что принадлежит всему человечеству, а не одному господину Косташу и его хунвейбинам.

Над сгоревшей заправкой, заводом «Электроаппаратура» поднимался лёгкий дым. Если накануне он был чёрный, зловещий, то сейчас приобрёл  совершенно легкомысленный оттенок, словно это был не след ужасного пепелища, а дымок хорошо истопленной сауны.

Что ночь грядущая нам готовит? Доживём ли мы до понедельника, 22 июня?

Полночь. Город погружён во мрак. И только изредка в огромном тёмном пространстве засветится огонёк, но тут же пропадет… Враг использует любой повод, чтобы обрушить на город шквал огня… Казалось, всё вокруг вымерло… Но люди не спали… Они жили в напряжённом ожидании непредсказуемого будущего и хотели верить в лучшее.

Позвонил Леонид. Он был краток, как диктор телевидения, так как торопился отправить двух своих старух преклонного возраста, мать и тещу, в убежище…

- Коля, мне сейчас сказали, что ожидается химическая атака. Приготовь мокрую тряпку и в случае чего  закрой ею лицо…

Для полного счастья нам только химической атаки не хватало. Избранный народом президент делал всё возможное, чтобы освободить этот народ от нелегкого бремени жизни.

Я позвонил своим женщинам и объяснил Марии, что нас ожидает. Она восприняла новость спокойно, заявив, что навряд ли это случится.

- Никто не думал, что и Бендеры превратят в руины, - возразил я, - а его ещё грозятся стереть с лица земли… И предупредите Гришку…

К счастью, информация оказалась ложной… очевидно, решили, что на нас ещё не истратили всех пуль и снарядов…

Ночь прошла относительно спокойно, хотя у меня начал дёргаться правый глаз и заныло в животе. Очевидно, глаз дёргался на нервной почве, а рези в животе вызваны животным страхом во время стрельбы.

К утру  перестрелка угасла. Город жил в напряжённом ожидании очередных жертв и разрушений.

От Юли до сих пор известий не было. Рассказывали, что в Ленинском микрорайоне зверствуют опоновцы, убивают, грабят, насилуют…

Мария сходила с ума… И всё порывалась туда пойти…

- К ним нельзя,- отговаривал я. - Всюду снайперы, стрельба, сотни жертв. Надо ещё немного подождать… Дочь сообразит, как поступить…

Я едва её удерживал, хотя и сам страшно волновался…

Сегодня начал работу парламент Молдовы. Казалось, в такой трагической ситуации  нет ничего важнее, чем остановить войну… Но… депутаты говорили  о чем угодно: о независимости Молдовы, агрессии 14-й армии, о своих взглядах на жизнь… И только судьба избирателей была им глубоко безразлична… Оно и понятно, в них не стреляли, а многим война даже помогла удержаться в своих креслах… Что им чужая кровь? Людские страдания? У народных избранников были свои заботы…

Зловещий вой сирены, долгий, пронзительный, с перекатами под барабанную дробь автоматов, перестук пулеметов, грохот снарядов. Он наводил ужас и сковывал сознание. Кровь стыла в жилах.

Стреляли со всех сторон: из центра, с «Ленинского», с Варницы…

Очевидно, наши доблестные парламентарии решили закрепить блистательные речи на сессии не менее блистательными победами над мирными жителями, ещё раз продемонстрировав миру, что там, где не могут думать, просто стреляют…

Всё смешалось на нашей грешной земле: здравый смысл, логика - ушли на второй план, подняв на щит убогие амбиции, напыщенную глупость, воинственное невежество, искусно закамуфлированные лозунги национального возрождения и борьбы за суверенитет.

 

 В городе много инфарктов. Больным никто не в силах помочь. «Скорая» обстреливается. Люди умирают от страха и переживаний.

Пожары тушить некому. Несколько раз пожарные машины подвергались нападению, среди пожарников имеются убитые, теперь они не выезжают на  вызова.

У матери в любой момент может подняться давление и наступить кризис. В такие минуты я ей бессилен помочь, нужна медицинская помощь… Я только просил господа, чтобы она продержалась.

Снова погас свет. Не было ни воды, ни газа. Радио не работало.

Говорят, Снегур послал в ООН протест на 14-ю армию, которая мешала ему превратить Приднестровье в груду развалин, установить здесь, наконец, конституционный порядок.

Около восьми вечера снова раздался душераздирающий вой сирены.

- Воздушная тревога! - сказал я, не зная, что предпринимать.

- Нам идти некуда, - вздохнула Мария, занимая место в коридоре.

Неожиданно появился гул самолетов.

- Смотри-ка - удивился я, - наконец Тирасполь решил защитить наш город.

В этот момент послышался пронзительный свист, и что-то разорвалось со страшным грохотом. Стены зашатались, как при землетрясении, стёкла задребезжали, и внутри всё оборвалось.

- Бомбы! - закричал я. - Они нас бомбят… Надо бежать на улицу…

Я лежал на полу, пытаясь подняться, но тут раздался второй взрыв, и мне показалось, что дом разваливается на части…

Несколько минут мы приходили в себя. Война приобретала непредсказуемые формы…      Очевидно, Снегур действительно решил стереть нас с лица земли…

Мы вышли на улицу… У подъезда стояли люди. Они рассказали, что мост бомбили два МИГа, но бомбы упали в Парканах, и налёт может повториться. Необходимо идти в подвал магазина, который открыли.

Мы торопливо поднялись к себе, взяли две сумки и спустились к маме.

- Быстро собирайся, - предупредил я её. - Возьми самое необходимое, деньги, документы, мы идем в подвал.

- Боже мой! Что ты от меня хочешь, - запричитала мама. - Я не могу так быстро. У меня руки дрожат. Я сейчас упаду в обморок.

- Упадёшь в подвале. Сейчас повторится налет. От дома останется одна яма.

- Какая яма? Что ты меня пугаешь? Позвони Грише, он, наверное, лежит в туалете. Я такого ещё не видела, чтоб стреляли в простых людей… Я пережила эвакуацию, но там такого не было… Куда ты меня ведёшь? Я не хочу никуда идти…

- Ма, давай бекицер,  лозыхуп, - когда я с ней говорю по-еврейски, она меня лучше понимает. - Собирайся быстрей, я пока позвоню Гришке…

На мой звонок никто не ответил…

- Он, наверное, лежит в туалете соседа. Там ему веселей…

Вскоре мы уже спешили к подвалу с сумками, сухарями, водой и смутной надеждой на лучшие времена.

 

 В подвале, сыром, неуютном, совершенно не приспособленном для людей, кто-то расположился на раскладушке, кто-то на стуле, кто-то на досках. Я нашел в каком-то углу деревянные ящики и, усевшись на них, мы, наконец, облегченно вздохнули.

Минут через пятнадцать погас свет, и мы оказались в кромешной темноте. Я достал из сумки фонарик…

В этом подвале хорошо жилось только крысам, не хватало ещё, чтобы они на нас напали…

Люди всё прибывали, однако мы достаточно быстро осознали, что в тёмном  сыром помещении, напоминавшем одесские катакомбы, мы продержимся недолго… К одиннадцати ночи стали расходиться.

- Надо и нам собираться, - предупредила пожилая женщина. - Подвал открыт, в любую минуту сюда могут прийти мародёры и всех перестрелять. Так уже случалось.

Оказаться во власти мародёров было так же неприятно, как и попасть под бомбы… Но ночью, очевидно, налёт не повторится. Мы взяли сумки и направились к выходу.

Мы передвигались в зловещей темноте, опасаясь каждую минуту напороться на солдат и быть обстрелянными… Нас могли принять за мародёров, нарушителей, диверсантов и расстрелять в упор… Во время войны и комендантского часа наши жизни ничего не стоили.

- Ма, ты можешь быстрее? - недовольно проговорил я, так как она едва передвигала ногами и больше топталась на месте.

- Как я могу быстрее? - разорвал ночную тишину её недовольный голос. - Я и так еле жива. Я сейчас упаду и больше не встану.

- Ма, упадешь  дома на кровать и, пожалуйста, потише, - зашипел я. - Нас сейчас всех перестреляют.

- А что я сказала? Кто нас перестреляет? Мы никому ничего плохого не сделали…

Зря я затеял разговор. Теперь её не остановить…

- Куда вы так бежите? У нас что, нет времени? Мы что, не успеем?

- Ма, помолчи… Я тебя очень прошу… Дома поговорим…

К счастью, мы приблизились к своему подъезду. Мария с дочкой остались у матери, а я поднялся к себе в квартиру.

 

*   *   *

Темная бездонная ночь была пугающе тихой. Не лаяли собаки, не горланили алконавты, не тарахтели машины, ничто не нарушало девственной тишины, только редкие огоньки в окнах перемигивались с жёлтыми фонарями на горизонте…

Кажется, я уснул. Сквозь тяжёлый сон слышал я долгую стрельбу. А когда со всех сторон начало бухать и ухать, заходили стены и разлетались стекла, ещё не соображая, что происходит, я почти автоматически сполз с кровати и, пробравшись на четвереньках в коридор, начал торопливо одеваться. Кажется, я дрожал, дыхание перехватило, сердце остановилось… Мимо окон с огромной скоростью и с невероятной мощью, эту мощь я ощущал каждой клеточкой своего тела, неслись огненные смерчи, и не было им конца. Они летели в несколько рядов и казались так близко, что стоило протянуть руку – и  останешься без неё...

Страшной разрушительной силой обладали эти пылающие монстры… Отклонись они на миллиметр – и  от моей квартиры остались бы одни обгоревшие головешки…

Боже! Когда они, наконец, пролетят? Куда они летят? Кто их пускает? Судя по направлению, они должны окончательно разрушить центр города.

Кажется, и на этот раз пронесло, хотя я и был в предынфарктном состоянии, а на голове появилось немало седых волос.

Я выглянул в окно. Вдали слышались отчаянные крики:

- Не стреляйте!... Мы свои… Не стреляйте…

Такой лобовой атаки мне ещё не доводилось пережить.

А на следующее утро в городе только и говорили о том, что ночью гвардейцы обстреляли ополченцев, которые выходили к мосту и не предупредили своих. В результате трагической ошибки погибло более тридцати человек… Подобные несогласованные действия встречались и прежде, но столько бессмысленных жертв не было ещё никогда.

 

*   *   *

Юля и Вадим явились утром, на шестой день войны. В руках они держали сумки.

- Мы не смогли прийти раньше, - рассказывала Юля, -  всё время стреляли, не было никакой возможности.

Мы долго обменивались впечатлениями, строили планы на будущее.

- Мы уезжаем в Саратов к родителям, -  заявил Вадим, - остановимся в Москве, обойдём все посольства, но добьёмся статуса беженцев.

- Вы хотите уехать? - удивился я. - Оставить работу, квартиру, нас… Может, ещё всё стабилизируется.

- Здесь уже никогда ничего не стабилизируется, - вздохнула Юля. - Неужели вы не понимаете, этот край обречён!

- Господи, куда вы поедете? - не хотела верить Мария. - Вас нигде никто не ждёт. Здесь ваши корни… Вы тут родились…

- Мама, пойми, эти корни давно подрубили. Молдовой руководят недалёкие люди, они сами всё потеряют, но и здесь жизни не будет. Они не успокоятся, пока не превратят республику в братскую могилу.

- Я так не думаю, -  возразил я. - В Молдове есть и трезвые силы.

- Ах, оставь… Ты себя обманываешь, - не соглашалась дочка. - Сколько ещё надо жертв, чтобы вы поняли: эта страна не имеет перспектив, она обречена… А нам надоело воевать, бороться, умирать неизвестно из-за чего… Мы устроимся и позовём вас…

- Честно говоря, я не знаю, смогу ли уехать отсюда. - Я не возражал против их отъезда. В конце концов они - взрослые люди, и сами должны решать свою судьбу, но было больно, что сейчас мы расстанемся и неизвестно когда встретимся… Не о таком будущем мы мечтали…

Спустя два часа мы уже стояли у моста в ожидании автобуса на Тирасполь… Отсюда тянулись беженцы, за минувшие дни их уже было десятки тысяч…

Ещё через полчаса подошел автобус, и наши дети уехали.

 

*   *   *

Противостояние усиливалось. Стрельба не прекращалась. Разные слухи, одни тревожнее других, заполонили город. Кишинёв подтягивает войска и технику, собирается штурмовать Бендеры, гвардейцы хотят оставить свои позиции, ожидается химическая атака… Каждую ночь люди со страхом ложились спать, не зная, доживут ли до утра.

С крыш высотных зданий снайпера безжалостно расстреливали людей.

До обеда горожане выходили на улицу, выстаивая длинные очереди за хлебом и молоком.

В центре у исполкома появились корреспонденты центральных и зарубежных газет. Они обещали, что трагедия в Бендерах станет известна всему миру.

Пенсионеры собирались у здания горсобеса, чтобы получить в счёт пенсии 500 рублей.   Горожанам  катастрофически не хватало денег.

Иногда привозили гуманитарную помощь: хлеб, муку… В первую очередь отпускали детям и инвалидам. Бендеры стали городом женщин в чёрном. Людское горе не имело границ.

Мы не могли ни спать, ни есть, ни сосредоточиться… Казалось, мозги расплавились и невозможно ничего делать…

Постоянные обстрелы держали в страхе, лишали перспективы… Многие не выдерживали и уезжали.

Страшные дни и ночи войны в Бендерах превратились в долгий и жуткий кошмар, из которого никто не видел выхода.

В городе действовали мародёры. Их не останавливал даже приказ коменданта  расстреливать бандитов на месте…

21 июня в Москве Снегур подписал договор с Ельциным о перемирии в Приднестровье. Отдельно оговаривалось, что в случае изменения статуса Молдовы  Приднестровье имеет право самостоятельно решать свою судьбу.

Ещё один, какой уже по счёту договор! Мы уже ни во что не верили. Но в душе теплилась маленькая надежда: может быть, на этот раз всё-таки получится, и прекратится бессмысленная бойня,  игра в «Зарницу», где вместо игрушечного оружия взрослые дяди стреляли настоящими пулями и убивали друг друга по-настоящему.

Только по предварительным подсчётам в Бендерах за время боевых действий погибло около пятисот мирных жителей, несколько тысяч получили ранения, разрушена значительная часть жилого фонда, на восстановление города потребуется до девяти миллиардов рублей…

Господи! Наступит ли когда-нибудь на нашей грешной земле мир и спокойствие?!

 

 






<< Назад | Прочтено: 733 | Автор: Коган С. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы