Мальчики в тылу. Воспоминания

1-го сентября мы, братья Феликс и Володя. как обычно, пошли в школу. Необычен был год – 1941-й, шла война. Необычным для нас было место – Кораблино в Рязанской области, куда вывезли нас, детей-подростков, из Москвы.

На рязанских раздольях 

Мы впервые увидели страну, в которой родились и росли: деревянные дома с соломенными крышами; крестьянок с серпами, укладывающих спелую пшеницу в снопы.

Рядом с интернатом громыхала железная дорога. Каждые несколько минут на запад, на фронт шёл воинский эшелон. Товарные вагоны были открыты, за продольными досками стояли раздетые до пояса новобранцы. Родина провожала своих сыновей, очень многих навсегда…

Сельская школа – она же и клуб – состояла из двух больших комнат: в одной занимались 1-й и 3-й, в другой – 2-й и 4-й классы. Вести сразу два класса было здесь делом обычным.

Пока учительница занималась с одной группой учеников, вторая могла бездельничать. Все были одеты просто, никакой парадности по случаю начала учебного года.

И вдруг неожиданность: русоволосая девочка в ситцевом платье «в горошек» распускает косу, выискивает и давит ... вшей. Нас, привыкших всё видеть из столицы в розовом цвете, поразило, что это делалось прилюдно и совершенно спокойно ... А скоро паразиты доползли и до наших голов, заставляя чесаться едва ли не до конца войны.

По малолетству и нашему положению мы плохо понимали жизнь вокруг нас – случайные прохожие разговаривали с нами мало. Однажды мы увидели почти всю деревню на работе. Это случилось на копке картофеля, когда было объявлено: 9 вёдер картошки – колхозу, 10-е – себе.

Сбор картошки проходил в холодное время года, наверное, это был последний шанс спасти урожай. В поле были в основном женщины, старые и молодые – работа спорилась. Мы тоже включились в сельский труд и выкапывали клубни из черной сырой земли. У нас сильно мерзли руки. А потом гордились первым в жизни заработком – полным ведром рязанской картошки. (С той поры наши руки стали очень чувствительны к холоду.)

... В самом начале войны царила полная неразбериха – люди не понимали, что происходит: где Красная армия, где немцы. В этих условиях решение вывезти школьников из Москвы было вполне оправданным. К тому же под влиянием довоенной пропаганды почти все считали, что битва будет недолгой. Поэтому многие родители охотно соглашались на отъезд своих детей. Интернат рассматривался просто как удаленный пионерский лагерь.

Но время шло, а война затягивалась. Всё чаще семьи стали забирать своих чад домой. К тому же в нашей группе один мальчик утонул в реке.

Нас объединили с другим школьным интернатом и перевезли в деревню Ухорь. Питание и другие условия жизни ухудшались. Остались в интернате только те, у кого родители отсутствовали, не могли или не желали воссоединяться с детьми.

Увы, такая же участь постигла и нас с братом. По ложным доносам в 1937 году расстреляли отца, а затем надолго сослали мать в Акмолинский лагерь жён изменников родины. Пожилые еврейские родители мамы, с которыми мы жили в Москве, уехали с невесткой в Уфу, а тётя попала вместе с Наркомсобесом (Народный комиссариат социального обеспечения), где она работала, в Пензу. Её сын – наш двоюродный брат Леня – ушёл на фронт добровольцем несмотря на врожденный порок сердца. Все наши дядья были мобилизованы.

По мере того, как редели ряды воспитанников интерната, верховодить в нём начали дети из неблагополучных семей и просто отпетые хулиганы ... Однажды, вернувшись из школы, мы застали главаря шайки за необычным занятием: он вышивал свои инициалы на брюках, украденных из нашего чемодана. Криво улыбаясь, он сказал нам в глаза:

– Теперь все должны знать, что это моя вещь.

Брат и я рассказали обо всём воспитательнице интерната. Никакой реакции не последовало. Она боялась маленьких бандитов ещё больше, чем мы.

Поезд идет на восток 

Забирать нас было некому, и мы решились на отчаянный шаг – уехать самостоятельно. Получили от нашей тёти из Пензы не очень охотное, как нам показалось, согласие и деньги на билеты. Попросили председателя колхоза подвезти нас до станции.

… Подвода уехала, быстро темнело, пассажиров на платформе совсем не было. Через час вдали появился слабый огонек, он увеличивался и быстро превратился в сноп света. С лязгом черная махина поезда остановилась, и два маленьких пацана кинулись к ближайшему вагону. Увы, несмотря на наш стук, дверь не открылась. Побежали со своим нехитрым скарбом к открытой двери в соседнем вагоне. Показывали билеты, говорили, что нам только до совсем близкого узла пересадки. Увы, проводница нас не пустила, а через положенные три минуты поезд безжалостно умчался.

Той ночью мы по-настоящему почувствовали наше одиночество: шла война, а нам было всего одиннадцать лет. К счастью, через пару часов подошел другой пассажирский состав, и через полчаса езды в тамбуре мы вышли на пересадку.

Узловой Ряжск поразил обилием воинских эшелонов на путях и людей с вещами – все помещения и платформы были забиты. Регулярные поезда уже были отменены, а эшелон на восток еще только где-то формировался. С трудом мы нашли место на полу в зале ожидания, около главного прохода. Чтобы дать ногам отдохнуть, Володя расстегнул шнурки на ботинках – неудобная поза не помешала мгновенно заснуть.

... Вдруг среди ночи он почувствовал удар по ноге. Проснулся и увидел, что левая нога ... голая. Кинулся в одну сторону, затем в другую с криком, чтобы вернули снятые с него вещи. Ничего не нашел, никто не отозвался! И Володя остался с ботинком на правой ноге и ... галошей на левой. И это на несколько долгих месяцев.

Наутро мы вышли наружу, чтобы узнать о движении составов. Вдруг в небе на небольшой высоте появились два самолета с незнакомыми знаками на крыльях. Взревела сирена. Мгновенно бросив свои вещи, люди кинулись кто куда, даже под платформы. Военные расчехлили пулеметы. В небе стали разрываться с металлическим звуком зенитные снаряды. Поплыли, рассеиваясь, дымки от разрывов. К счастью, бомбежки не было, это были самолеты-разведчики.

Через много томительных часов состав был подан – мы сели в «теплушку» и безо всяких удобств поехали. Поезд шел на восток, но очень медленно: вместо обычных 10-12 часов путь занял трое суток. В эшелоне были антисемитские разговоры типа «Евреи любят масло … сало … колбасу» и далее в таком же духе.

Главными проблемами стали вода и пища. На многих остановках имелся кипяток, но была опасность отстать от эшелона. Старались набирать воду только тогда, когда менялся паровоз.

Наш состав часто и подолгу стоял, пропуская более важные: на восток, с фронта, непрерывно шли «эвакогоспитали» – санитарные поезда с перебинтованными ранеными, в обратном направлении – военные эшелоны.

На одном полустанке мы встретили платформы с танками и попросили поесть. Молодые ребята в танковых шлемах охотно поделились своими сухими пайками.

Пенза 1-ая

Наконец-то наш поезд остановился на платформе с надписью «ПЕНЗА» со стандартным каменным вокзалом, видимо, еще царской постройки.

Провинциальная старая Пенза состояла из прямоугольных кварталов двухэтажных деревянных домов. В одном из них, недалеко от вокзала, в доме на Плехановской улице мы нашли нашу тетю – мамину сестру. Её звали Бронислава Эммануиловна, её пожилого мужа – Рувим Бенедиктович (его не могли мобилизовать из-за возраста). С ужасом мы обнаружили, что наши родственники ютились в маленькой задней комнате, а хозяева остались ... в проходной. Ещё в квартире жила женщина – диктор на станции. Хозяйка часто ворчала: зачем ей незваные жильцы?

Электричество шло на военные заводы, его не хватало. Дома вечерами мы иногда зажигали керосиновые лампы или свечи, но они были в большом дефиците. Тогда горели лучины (тонкие деревянные палочки). Тепла от хозяйской печки не хватало, ночью было холодно. Туалет был на дворе.

Мы, приехав в Пензу, смалодушничали. Не сказали, кого с собой привезли, и вскоре все в квартире были с паразитами. Пришлось снова (а потом еще много раз) возвращаться на Пензу-1, но теперь уже в санпропускник. От обычного душа он отличался тем, что там прожаривали от вшей и блох личные вещи.

… Вдруг в раздевалке один мужчина говорит:

– Эх, как народ за Сталина страдает!

В ответ – молчание.

Когда Володя принимал душ, с женской половины к его ногам случайно упал небольшой кусок мыла. Он помылся им, а потом положил в нашу сумку – тогда это было вопросом выживания!

От вокзала была и другая польза: к приходу дальних поездов иногда накрывали столы прямо на платформе. Оставалось изобразить из себя пассажиров и вовсю бежать к еде. Но скоро ввели рейсовые продовольственные карточки, и эта «лавочка» для нас закрылась.

Центральный рынок

… Через весь город шла центральная Московская улица. На ней было много плакатов, например, «Родина-мать зовет!» художника Ираклия Тоидзе, и газетные витрины «Правды» и «Красной звезды», около которых всегда толпился народ. Мы всегда читали статьи Константина Симонова и Ильи Эренбурга. Статьи последнего, полные страстной ненависти к фашистам, печатались почти каждый день. Все знали стихотворение К. Симонова «Жди меня». По радио (это были настенные «тарелки», все радиоприемники были изъяты в первые дни войны) часто звучала трогательная песня «Темная ночь». В областном театре шли патриотические спектакли: «Давным-давно» о войне 1812 года, позже – «Фронт» Александра Корнейчука.

Самым большим центром притяжения в городе был рынок – он располагался между Московской улицей и речкой. Во время войны он стал скорее торгово-меняльным – эвакуированные тащили сюда свои вещи для обмена на местные продукты. Так поступила и наша тетя Броня: она принесла сюда свои высокие зимние ботинки, а ушла с куском сливочного масла. На рынке было всё, в отличие от совершенно пустых магазинов. Иногда можно было стянуть с дальнего края прилавка морковку или картошку, пока продавец отчаянно торговался с покупателем. Но при неудаче это могло кончиться публичной поркой вечно голодного воришки.

Около рынка помещался и киоск «Союзпечати». Проделывался такой трюк: рано утром надо было подкараулить момент приезда машины с пачкой свежих газет, купить два-три экземпляра по две копейки за штуку, а затем продать их уже по пять рублей. Бизнес был небольшим: буханка черного хлеба на рынке стоила две сотни!

… Внезапно ворота рынка оцепляли солдаты внутренней службы с винтовками, и он мгновенно замирал, как от удара молнии. Случайная прохожая объяснила: – «Это ловят дезертиров».

В наших маленьких головках такого понятия не существовало. 

Будни тыла

Соседка-диктор родила и ... оставила младенца замерзать на рельсах. Объяснилась она так: – «Мне нечем его кормить». Еще сказала, что прокурор принял мотив детоубийцы и простил её. 

Однажды в центре города Феликс увидел толпу. В центре на мостовой лежала побледневшая женщина с закрытыми глазами. Она прислонилась к стенке дома, из-под неё на асфальт обильно текла кровь. Как помочь? Все санитарные машины и почти все врачи – в госпиталях.

Поздней осенью появился наш двоюродный брат Лёня, его комиссовали с фронта из-за безнадежной болезни сердца.

Проблема воды в Пензе решалась с помощью колонки на улице, недалеко от дома. С приходом знаменитых морозов 1941 года любая пролитая капля воды мгновенно превращалась в лед. А вскоре вокруг колонки образовалась плотная скользкая корка диаметром метров 20. Неудивительно, что именно здесь тетя Броня, набирая воду, поскользнулась и сломала ногу. И теперь мы оказались в совсем небольшой комнате впятером, включая двух больных.

Как-то раз Володя забился в угол и ... расплакался. Еще бы: голодные – он и Феликс – жили с клеймом еврейства и без родителей в тяжелых условиях войны. А тут мы ещё поняли, что дяде Рувиму с его нездоровым сыном совсем не нравятся два не в меру шустрых подростка. Но это были минуты слабости, кажется, единственные за всю эвакуацию.

…Рано утром мы поднимались первыми и шли по важным делам: один с коромыслом и ведрами за водой, второй – по магазинам. Продовольственные карточки обеспечивались плохо. Вместо полноценных продуктов – заменители. Так, вместо сахара «давали» дешевые карамельные конфеты. (Кстати, цены в магазинах оставались довоенными, т.е. очень низкими. Поэтому вместо слова «продают» говорили «дают»). Магазинов было мало, а очереди к ним – длинные. Стояли только женщины и дети, мужчин пропускали вперед. Хлеб привозили только раз. Если его не хватало, талончики пропадали – в магазине оставались совершенно голые полки.

 Однажды прошел слух, что перемещаемый на восток скот остался без питания, и его будут забивать здесь. Никто не знал, что появится на прилавках. Надо было занимать очереди сразу в нескольких магазинах в надежде, что где-нибудь что-нибудь «выкинут». Следовало намозолить глаза соседям, чтобы пустили обратно, и бежать по морозному городу в следующую очередь. (С той далекой поры мы никогда ничего не оставляем на тарелке, не можем выбросить даже кусочек зачерствевшего хлеба).

Летом власти города пропагандировали альтернативные источники питания: например, появились плакаты типа «1 кг грибов заменяет 600 г. мяса».

Постоянное недоедание и беготня всё-таки сломили Володю. Диагноз – брюшной тиф. Очнулся в большой больничной палате.

… Медленный обход доктора с ассистентом. Вдруг услышал тяжелый стук об пол. Оглянулся: два пациента кавказской наружности на коленях заламывают руки перед врачом. Сосед сказал: «Они умоляют их не выписывать».

Позже Володю перевезли в другую больницу в одной машине с девочкой, больной сыпным тифом. Феликс страдал фурункулезом: на его теле было много гнойных нарывов. И, конечно, туберкулез нас не миновал. В тубдиспансере на краю парка худая бледная женщина-врач прописывала детям таблетки, а они нуждались просто в нормальном питании. К счастью, до открытых форм чахотки у нас дело не дошло … Неожиданно мы получили посылку с печеньем и конфетами из Уфы, где наш дедушка Мендель работал вахтером на витаминном заводе. Вот это был праздник! Иногда приходили и письма от мамы из далекого казахстанского концлагеря.

Почти все школы в Пензе были заняты госпиталями. Раненые лежали не только в классах, но и во всех коридорах. Поэтому мы учились в третью смену. Классы были тесные. Зимой уроки начинались в темноте, все сидели, не раздеваясь: кто в шубках, кто в ватниках или перешитых шинелях. Тогда писали перьевыми ручками, но ночью чернила замерзали.

Учительница говорила: «Здесь сидят 30 маленьких печек, через час будет теплее». К третьему уроку на небольшом подносе в класс приносили «завтрак»: 30 кусочков черного сырого хлеба. На каждом была небольшая кучка сахарного песка, а хлебные квадратики были размером 20 мм на 20 мм.

Мы ходили в школу очень нерегулярно, но это не мешало получать хорошие отметки. Мы писали из школы письма «на фронт» безымянным солдатам, приходили в госпитали декламировать стихи и петь песни. Летом собирали ромашку, из нее изготовляли лекарства.

– Что мы ещё можем сделать для фронта? – спрашивали мы учителей.

Ответ: – Учиться на «хорошо» и «отлично».

И вдруг – случай пообщаться с молодыми бойцами, уже познавшими порох сражений. Мы были в пионерском лагере в поселке Ахун. Неподалеку от него, через речку, в том же месте размещался военный госпиталь. И вот Володя с пафосом, привитым еще в московском Доме пионеров, декламировал выздоравливающим солдатам «Сына артиллериста» Константина Симонова. Раненые расположились полукругом на лужайке.

– Был у майора Деева 

товарищ майор Петров…

Володя волновался, не покажутся ли стихи надуманными? В них офицер посылает сына своего друга на опасное задание. Конец ... длительная пауза, а затем много аплодисментов. В смущении Володя подумал, что, возможно, внёс крошечный вклад в дело Победы. Её в то время желали все – от мала до велика – больше всего на свете!

Ко времени второй военной зимы появились детские столовые. Это было, как сказка. Мы узнали, что такое ленд-лиз: банки со сгущенным молоком, тушенкой, яичный порошок. Помощь из Америки спасла жизни многих наших бойцов, работников тыла и нас, детей войны. Возможно, поэтому и мы с братом уцелели в те лихие годы.

... И снова вокзал станции Пенза-1, но теперь уже нормальный пассажирский поезд и едет не на восток, а на запад!

«В Москву, в Москву», на улицу Большая Полянка, в наш дом!

Владимир и Феликс Патруновы (США и Ганновер)

Читайте также:

1. Первые дни Великой войны. Журнал «Партнёр», № 6 / 2015. Автор М. Гольдштейн