С началом войны в школе организовали курсы сандружинниц, где учили оказывать первую помощь при ранениях, контузиях и т.д. Периодически мы дежурили в бомбоубежищах и метро. Сейчас вспоминаю, что первым от бомб пострадал на Арбате знаменитый Вахтанговский театр. В эти дни большинство из нас стали проситься на фронт. В военкоматах от нас отмахивались – нам ведь не было и 18-ти лет тогда.

 

В первых числах сентября в Москву на совещание в Кремль приехал муж папиной сестры. Он был начальником отдела комплектования при штабе армии. Тогда я начала проситься и настаивать, чтобы он взял меня с собой на своей машине и определил в медсанбат. Меня долго и упорно отговаривали, но ничего не помогало. И дядя Ваня в конце концов взял меня с собой. Но когда мы стали подъезжать к Орловщине и Брянщине, выяснилось, что 3 армии, в том числе и дядина, окружены немцами. Мы всё-таки добрались до штаба, который уже обстреливался. Я как была в зимнем пальтишке, так и осталась – было уже не до обмундирования.

 

Не буду писать, как мы выходили из окружения, об этом написано очень много. А если коротко, сожгли машины, имущество и стали группами пробираться из окружения. Днем отсиживались в лесу, ночью шли к своим. Многие умерли. Теперь я понимаю – это был так называемый острый нефрит – мокрые ноги, отдых на сырой земле и т.д. От группы осталось несколько человек. Дядю я тогда потеряла, сейчас он числится в списках без вести пропавших. Я шла вместе с врачом и фельдшером – девушкой. Мы добрались до ближайшей деревни. Врача хозяйка увела на сеновал – боялась. Девушка скинула форму, я осталась в своей одежде. Хозяйка заставила нас обсыхать и отогреваться на лежанке русской печки.

 

Я не буду писать, как попала в Германию, что предшествовало этому. Нас привезли в Schönefeld – über Berlin Grünau, Bezirk Rudov. Там был французский лагерь военнопленных и Arbeitslager No. 2 и No. 4 для поляков и русских, которые работали на Henschel Flugzeug Werke. Потом был побег, потом была пересылка – Große Hamburger Straße 27. Оттуда этапы (Transports) шли в концлагеря, штрафные лагеря. Рядом находился Reserve Lazarett 104. Туда приводили нас на работы. Мужчины строили во дворе бомбоубежище (Bunker), а женщины мыли помещения в лазарете. Это был уже 1944-й год, увеличился приток раненых.

 

Да, моя жизнь была искалечена этой войной. О множестве жертв давно написано, о концлагерях и гетто тоже все знают. Условия жизни в лагере были ужасные – баланда из брюквы, кусочек хлеба. Ostabzeichen, пришитый к одежде. Всё так, всё позади, всё уже пережито.. Но я никогда не соглашусь, и всё протестует во мне, когда до сих пор (я не говорю, что всегда и везде) отождествляют фашизм и немецкий народ. Да, была страшная страница в истории страны, как и наш переворот в 17-м году. Но сколько мне встретилось людей, которые, рискуя и ставя под угрозу свое положение и своих близких, помогали чем могли пригнанным в Германию людям! Поэтому мне очень хочется, чтобы люди, особенно молодежь, знали, сколько достойных, благородных и просто добрых людей было среди немецкого народа, в том числе и среди солдат. Еще раз повторяю, что я не отрицаю тех ужасов и того горя, которые принесла война. Но зачем, почему всех стричь под одну гребенку? Мне много раз хотелось приехать в Германию и рассказать, особенно молодежи, что фашизм  - это одно, все последствия его такие, а немецкий народ – это совсем другое. И теперь, когда прошло столько лет, поверьте мне, я стараюсь забыть все тяжелые, страшные переживания. Я не утверждаю, что это правильно. Но мне хочется думать о тех людях – немцах, которые повстречались на моем пути, которые помогли мне, да и не только мне. Всех не упомнишь, обо всех не напишешь.

 

Остановлюсь на резервном лазарете No.4, который был расположен на Большой Гамбургской улице – Berlin-Nord 25 (27?), куда водили работать пленных. В лазарете, всеми правдами и неправдами, нас старались накормить. Не перечислить всех, кто нам сочувствовал и не был сторонником Гитлера. Oberarzt Joseph Elendorf из Вестфалии, Unterarzt Gerhard Fuß, аптекарь, фельдфебель. Главная кухарка лазарета Frau Thes (может быть, я не так написала). И наконец, больше всех рисковавший Unteroffizier Willy Kirchen – он был зав. продскладами. Он всегда каким-то путем находил буханки хлеба для осужденных рабочих, а иногда и табак. К нему приезжала из Западной Германии его жена Margret. У них была маленькая дочка – ее тоже так звали. В 1944 году ей было 4-5 лет. Они очень сердечно к нам относились. Так получилось, что затерялись вроде бы мои документы, и вместо штрафного лагеря я почти 5 месяцев провела на пересылке. Днем нас водили на работы в лазарет, а ночью запирали на пересылке. Когда срок моего наказания истек, меня, а потом еще 2-х девчонок, оставили работать при лазарете. Мы мыли и убирали помещения. Я помню, как Вилли Кирхен и его жена (она гостила какое-то время у него в его комнате) дали мне свой адрес и просили сообщить о себе, когда кончится война. Впоследствии, много лет спустя (а у меня был лагерь еще и в Казахстане), я пыталась это сделать, но не получилось. Вот этот адрес: Krefeld am Rhein, Wilhelmshofer Allee 78 – запомнила на всю жизнь. Может быть, жива маленькая Гретхен. Как бы я хотела, чтобы она знала, как благородно и самоотверженно поступал ее отец в те страшные годы, помогая несчастным, голодным пленникам. Да разве он один? Как бы хотелось, чтобы все те, кто нашел тогда в себе мужество и рискнул помочь несчастным и голодным людям, знали, что их вспоминают, им благодарны, и никогда не забудут их помощи. Как хочется сказать тем, кто только начинает входить в сознательную жизнь – не отождествляйте фашизм, нацизм, гестапо и прочее с национальностью немец. Это разные вещи. Мне хочется сказать искреннее спасибо всем тем, кто помог нам в те трудные минуты. Дай-то вам Бог!

 

P.S. Заранее прошу прощения, что так небрежно написала. Я не пишу о себе никогда и не рассказываю даже. Что было, то прошло. Но желание сказать спасибо пересилило, хотя не знаю, дойдет ли мое письмо хотя бы до одного из тех людей, о которых я пишу.