Литературный Рейн. Борис Вайнблат. Рассказы

 Борис ВАЙНБЛАТ

Борис Вайнблат пишет: «Моя биография такова: я родился 21 июня 1938 г в Житомире. На мое трехлетие, как будто подозревая долгую, а иногда и вечную разлуку, собралась вся наша многочисленная родня. Под утро Житомир уже бомбили. Нам с мамой, а точнее, маме со мной, удалось эвакуироваться за Урал. С конца войны моя жизнь связана с Харьковом. Никогда не приходилось писать или редактировать чьи-то статьи или рассказы, ведь по специальности я инженер. В свои 62 года написал первый рассказ, а затем пару месяцев меня нельзя было остановить: сюжеты возникали ночью, во сне, один за другим. Я только успевал их коротко фиксировать, но довел до определенной завершенности лишь некоторые из них.» Согласимся, что даже это короткое письмо – своего рода законченная новелла, в которой пронзительно звучат строчки о родне, будто подозревающей долгую, а иногда и вечную разлуку. Не в этой ли способности несколькими точными словами рассказать время и помещенную в него человеческую жизнь и таится обаяние коротких рассказов Бориса Вайнблата? Мне по душе строгость и сдержанность, с которыми немолодой человек, обнаруживающий в себе  литературные способности, пробует реализовать их. Замечательное подтверждение тезиса о том, что ничего в этой жизни не поздно. Символично, что Борис – сотрудник редакции журнала «Partner». Команды, которая в своей прошлой жизни к журналистике прямого отношения не имела, а в новых условиях нашла свою, столь, как выясняется, нужную читателю, нишу. А секрет, на мой взгляд, очевидного успеха прост: не редакторско-издательские амбиции, но стремление вместе с другими людьми войти в здешнюю жизнь, делясь своим опытом – положительным и отрицательным. Вместе радоваться удачам одних, делая их нашим общим достоянием, грустить по поводу промахов других, предостерегая всех. Новеллы Бориса написаны о нас. С любовью, иронией, веселой или грустной улыбкой, с неожиданным, выдающим художнический взгляд, поворотом, побуждающим читателя привычные вещи увидеть под иным углом зрения. Что и есть писательская работа.

Даниил Чкония

 ДВА ГЛАВНЫХ ИНЖЕНЕРА

Под вечер Ефим вышел на улицу вынести отходы. Возле контейнеров, заглядывая под крышки, неуверенно топтался незнакомец с пакетом мусора. «Наверное, новенький, – решил Ефим, – ещё не привык к немецкому порядку». Что-то знакомое было в этом человеке. Боже! Да это же его в прошлом главный инженер Вадим Иванович Козаченко! «Вадим Иванович! Да Вас ли я вижу?! Каким ветром?» Вадим Иванович взглянул на Ефима и сразу же узнал своего заводчанина. «Здравствуй, Фима. Рад тебя встретить. Я здесь на ПМЖ. Вчера только в квартиру заселился». «По какой линии прибыли в Германию?» – поинтересовался Ефим. «По еврейской. Я ведь, Фима, чистокровный еврей по матери. Мой дед – коренной раввин из Бердичева. А как ты тут? Спортом занимаешься? Ты, помню, в молодости был заядлым спортсменом.», – поспешил сменить тему Козаченко. «Если коротко: доволен. А спорт… Знаете что, Вадим Иванович, – Ефим, как и в прошлой жизни, обращался к Козаченко на «Вы» и по имени-отчеству, – приходите завтра к восьми утра в парк. Там собираются все наши «социальщики-пенсионеры» на утреннюю тренировку». И Ефим показал на зелёный массив в конце улицы.

Дома Ефим рассказал о встрече жене, которая работала на том же заводе и прекрасно знала Козаченко. «Никогда бы не подумала, что Козаченко – внук раввина. Помнишь, Фима, как он когда-то клеймил израильских агрессоров? Прямо лопался от злости».

Часа в два ночи Ефим проснулся от ночного кошмара. Ему вдруг приснилось, что Козаченко рассказал всем соседям о том, что Фима никакой не главный инженер завода, за которого он себя выдавал, а обычный начальник бюро. И руководил он не многотысячным коллективом, а всего лишь пятью конструкторами. И как теперь он будет выглядеть? Человеком, ничего не добившимся в жизни?! И это в то время, как его новые знакомые занимали такие высокие посты?! Один был главврачом Кремлёвки, другой – начальником штаба округа, третий – засекреченным главным конструктором космических систем.

Бессонница мучила Ефима полночи, и только под утро он забылся тяжёлым сном. Начало тренировки он, конечно, проспал. Все уже разошлись, закончив свои пробежки, и только у скамейки одиноко отжимался бывший начальник штаба. Он радостно приветствовал Ефима: «А, знаешь, нашего полку прибыло. Тут рядом новенький поселился, очень приятный мужик, Вадимом зовут, бывший замминистра!»

ВТОРОЙ РАЗ В ЖИЗНИ

В это летнее утро Ефим проснулся рано, ведь ему предстоял такой важный день! Сегодня в праздник Дарования Торы ему доверили обойти со свитком на плече вокруг бима. Ефим долго стоял под душем, тщательно брился, доводя свои щёки до зеркального блеска. Когда он вышел из ванной, на столе в кухне его уже ожидал традиционный завтрак: любимая баварская сосиска и чашка кофе. «Катерина Афанасьевна! Свиная сосиска! В такой день…» Ефим всегда называл жену по имени-отчеству, когда был ею недоволен. Катя сконфузилась и убрала аппетитно поджаренную сосиску, заменив её творогом. Но Ефим выпил только кофе – когда он волновался, еда в него не шла. Затем Ефим надел новую белую рубашку, тёмно-синий костюм, повязал синий галстук, специально купленный к этому дню. Сегодня его одежда была в тон израильского флага. «Катя, посмотри, всё ли в порядке?» Катя внимательно осмотрела Ефима, поправила замявшийся воротник рубашки и осталась довольна видом мужа. Ефим ещё раз придирчиво глянул на себя в зеркало и направился к выходу. «С Б-гом!» – сказала Катя и быстро перекрестила Ефима. «Катерина Афанасьевна! – второй раз за утро назвал Ефим жену по имени-отчеству. – В такой день!». «Ничего, ничего, Фима. Бог-то у нас один.» «Ну что спорить с гойкой?» – подумал Ефим, выходя из дома.

Всё, что происходило во время торжественной службы Дарования Торы, Ефим помнил плохо. Как его вызвал раввин? Как он нёс тяжёлый свиток вокруг бима? Очнулся Ефим только тогда, когда служба закончилась, и прихожане начали его поздравлять. Первым пожал руку раввин, затем к Ефиму протиснулся его бывший главный инженер Вадим Иванович Казаченко. Он обнял и троекратно поцеловал Ефима. «Мы ещё обмоем это дело», – шепнул Казаченко. 

Ефим не пошёл в зал трапез. Он хотел остаться один, чтобы не расплескать переполнявшее его чувство. Такое он испытывал второй раз в жизни. Первый – много лет назад, когда его принимали в партию.

КАРЛ И КЛАРА

Как-то я вернулся из школы и застал дома незнакомую женщину. Рядом стояла мама и гладила её короткий седой ёжик: «Клара! Кларочка, родная! Что они с тобой сделали!» Тётя Клара! Неужели – тётя Клара?! Я помнил её молодой статной женщиной с тяжёлым узлом чуть вьющихся медных волос. Исчезла она, когда я был во втором классе. В моём присутствии имя тёти Клары не произносили. Однажды я случайно слышал, как папа сказал: «Лёнька – уже взрослый парень. Он должен знать, что с Кларой». Но мама тоном, не допускающим возражений, отрезала: «Рано. Когда начнёт заполнять анкеты, тогда всё и расскажем!» Но я и так о многом догадывался.

И вот теперь тётя Клара вернулась. Наверно, около месяца она бегала по всяким инстанциям, а потом как-то за обедом решительно сказала: «Завтра иду в зоопарк. Попытаюсь вернуть Карлушу». Карл был большим красивым попугаем, которого тётя Клара привезла с войны. Забрала она полумёртвого попугая в сорок четвертом году у солдат госпитального взвода, которые нашли его в оставленном немцами блиндаже. Солдаты кормили птицу заокеанской тушенкой, от которой непривычный к свинине попугай начал болеть. Может быть, в нём текла еврейская кровь? Во всяком случае, нос у него был явно семитский.

Я впервые увидел Карла щеголеватым красавцем в ярко-зелёном фраке. Он сидел в огромной латунной клетке и тщательно чистил свои блестящие пёрышки.

Как-то на майские праздники у тётки собрались коллеги. Один из подвыпивших гостей просунул в клетку ложку с водкой. Карл быстро и как-то боком подошёл к ложке и начал пить. Гости были довольны и, конечно, захотели угостить его еще раз, но тётка категорически запретила. И вдруг всегда молчавший попугай закричал: «Хайль Гитлер! Хайль Гитлер! Зиг хайль!» Бедная тётя Клара! Она вынесла клетку в чулан, но и оттуда на всю квартиру разносился хриплый крик пьяного попугая: «Зиг хайль!»

А через пару дней за тётей пришли. На допросе следователь обвинил её в фашистской, а заодно и сионистской пропаганде. Время было такое –  шла борьба с космополитизмом. Единственное, в чём тёте удалось убедить следователя, что попугай без корма и воды сдохнет, и поэтому ценную птицу надо сдать в зоопарк.

И вот теперь тётя собралась забирать Карла. Не знаю, что она говорила, какие доводы приводила, но вскоре к нашему дому подъехала «Победа», и в комнату внесли большую латунную клетку, в которой сидел виновник тёткиных бед – красавец Карл.

Много лет прошло с той поры. Давно нет на свете моих родителей. Мы с женой и детьми живём в Германии. С нами приехала старенькая тётя со своим любимцем. Получили они квартиру в сеньоренхаузе. Фрак Карла со временем потускнел, но он по-прежнему бодр. Тётя Клара шутит, что Карл возвратился на родину, как поздний переселенец, и её с собой прихватил. 

Жизнью в Германии тётя Клара довольна, она активист местной еврейской общины. Недавно прочитала лекцию по истории сионизма. Так что прав был тот следователь КГБ.

О КОРОВЕ МАНЬКЕ И РЕБЕ ГЕРШЕ

В те далекие времена, когда произошла эта история, евреи еще имели хороших коров и мудрых раввинов. Рассказал мне ее мой дед. Рос он в бедной семье, жившей в Сморгони – небольшом местечке, что между Минском и Вильно. Была у них корова Манька, бодливая и норовистая, да еще и не слишком удойная. Впрочем, детям на молочную лапшу всегда хватало. Но, как говорится в Талмуде, всё имеет свое начало и всё имеет свой конец, и в один не очень прекрасный день сдохла Манька. Погоревали прадед и прабабка, поплакали их многочисленные детишки, да делать нечего – надо новую корову заводить. Разузнал прадед, что в Минске можно купить недорогую, но вполне приличную корову, и отправился на ярмарку.

Скоро в хлеву стояла новая корова, которую также назвали Манькой. Только в отличие от старой, новая корова молока давала много и было оно вкусное и жирное. Да и характер у новой Маньки был просто золотой, ласковый и покладистый. Прабабка нарадоваться не могла, а соседи так прямо и говорили, что следует завести от Маньки телочку – пусть и у других евреев будут такие же хорошие коровы. Сказано – сделано! В свой срок привел прадед из соседнего местечка быка. Тут и произошел с нашей Манькой конфуз: не подпускает она к себе быка, хоть режь! Прадед и в поле ее выводил, и за рога держал, и так, и эдак перед быком поворачивал – ничего не помогало.

Пора быка назад отводить, а он со своим бычьим делом не справился. Пошел прадед к ребе Герше за советом. А должен вам сказать, что тогдашний сморгоньский раввин был известен умом и ученостью не только в окрестных селах и местечках, где жили наши евреи, но даже в самом Вильно. Оттуда нередко наезжали к нему знаменитые вильненские раввины, чтобы прояснить некоторые тонкие вопросы в толковании Торы. Вот к какому раввину пошел мой прадед!  Ребе его внимательно выслушал, почесал переносицу и вместо того, чтобы дать совет, сказал: «Корова у тебя из Минска». «Из Минска, – отвечает прадед. – Но ребе, как вы об этом узнали?» «У меня жена тоже из Минска!» – грустно вздохнул мудрый реб Герше.   

САРА И АГАРЬ

Опыт мидраши

Сара любила короткие мгновения рассвета: утренние звёзды ещё не погасли, а солнце, поднимающееся из-за гор страны Мориа, не начало свой раскалённый путь по небосклону. Она омыла лицо прохладной с ночи водой и вышла из шатра. Рабыни с кувшинами и мехами направлялись к загонам на утреннюю дойку. Начинался новый день, и Сара, хозяйка в доме Авраама, должна была за всем проследить, всему дать толк. Сначала она направилась к загону для коз. Через ограждение загона в него пыталась влезть рабыня Агарь – любимая наложница Авраама. "Ты не больно спешишь на работу, – заметила Сара. – Я, что ли, должна исполнять твой урок?" "Я за тебя работаю ночью, а ты могла бы поработать за меня днём", – съязвила Агарь, выпячивая свой растущий живот. Сара заметила, что рабыни стали прислушиваться к их разговору и понизила голос: "Тебя следует выпороть за твой длинный язык, но боюсь, что ты скинешь, и у нас на одного раба станет меньше". "Раба? – громко переспросила Агарь. – Не раба, а господина! Ты ведь бесплодна, Сара, бесплодна, как сухая смоковница". Сара схватила увесистую жердь, но сдержалась и спокойно, как и положено госпоже, ответила: "Займись делом, рабыня, а то тебе не хватит коз и придётся доить козлов!"

Солнце высоко поднялось по своей дуге, когда Сара, наконец, подошла к палатке мужа. Утомлённый ночью любви, Авраам ещё спал. Завитки его серебряной бороды выделялись на чёрных овечьих шкурах. "Красив. Как в молодости красив!" – подумала Сара, садясь на ложе мужа. Авраам открыл глаза: "Что привело тебя, Сара, в мой шатёр в столь ранний час?" «Ты знаешь, что говорит обо мне эта б. Агарь? Ты знаешь, что говорят обо мне наши рабыни, которых ты постоянно брюхатишь? Что я, видите ли, бесплодна! Я ли в том виновата? Ты годами не приходишь ко мне, а эти девки у тебя не выводятся». «Сарочка, свет души моей! – пытался урезонить Сару Авраам. – Ты же знаешь, что я не просто с ними сплю, я выполняю завет Господень. Согласно воле Его, я должен стать отцом множества народов». «Ты просто кобель, а не отец! – сорвалась на крик Сара. – А слова Господни о том, что от тебя произойдёт народ великий и сильный, ты забыл? Где он этот народ? Кто его родит? Да и мне каково прожить жизнь без ребёнка?! Кстати, твоего наследника?» «Ты хочешь ребёнка, Сарочка? – обрадовался Авраам. – Нет проблем. Дурное дело не хитрое. Сегодня и заделаем».

Рождение Исаака не принесло Саре спокойствия. Агарь постоянно твердила, что её сын Исмаил – первородный и только ему принадлежат все богатства Авраама. Ему, а не Исааку, рождённому позже.

Разговоры, которые вела Агарь с рабами и рабынями, достигали ушей Сары. Она стала опасаться за жизнь своего малыша. С Агарью надо было что-то делать. И когда стареющий Авраам завёл себе новую молоденькую наложницу, Сара сумела убедить мужа изгнать Агарь из  дома. Как ни плакала Агарь, надеясь разжалобить Авраама, он остался непреклонен.

Солнце ещё не взошло над горами земли Мориа, когда Авраам разбудил Агарь с сыном её, дал им на дорогу мех с водой и лепёшек и велел покинуть дом свой. Никто из рабынь – подруг Агари – не пошел её провожать. Лишь Сара с Исааком вышли на край поселения, чтобы убедиться, что некогда любимая наложница Авраама покидает его дом.

Исмаилу не хотелось уходить от знакомых с рождения шатров, весёлых козлят, с которыми он любил играть, от пальм, под которыми он собирал сладкие финики, но Агарь неумолимо тянула его в пустыню Вирсавии. И тогда он поднял с земли камень, прицелился и швырнул в Исаака.

И это был первый камень интифады.