Борис Вайнблат

ОТЕЦ И ВОЙНА

Мой папа никогда не рассказывал о войне.

В феврале 1995 года, накануне моей эмиграции, я попросил своего отца высказаться по поводу моего решения переехать в Германию. «Имею ли я моральное право ехать в страну, солдаты которой убили твоего брата, замучила в гетто твою мать – мою бабушку? Наконец, в страну, которую ты бомбил, будучи пилотом бомбардировщика?» «Это сложный вопрос, сынок, – задумался папа, – каждый ответил бы на него по-своему. Я, например, считаю, что любой солдат, советский или немецкий, выполняющий свой воинский долг, ни в чём не виноват. Сейчас в России, например, идет чеченская война. Виновны ли в ней российские солдаты и чеченские боевики? Думаю, что если они честно выполняют приказы своих командиров, то ни в чём не виноваты. Во всём виноваты политики, но они своей вины никогда не признают. Так что езжай спокойно, сынок. Я не буду на тебя в обиде».

 Со своим папой я знакомился дважды. Один раз в Житомире, когда меня в июне 1938 года принесли из роддома, второй раз – в феврале 1943-го, когда он после госпиталя на костылях пришел в село Эльшанку, где мы находились в эвакуации.

Естественно, что из моих житомирских впечатлений в памяти почти ничего не сохранилось, но всё же я смутно помню, как летним воскресным утром папа сажал меня на плечи и мы выходили на бульвар на прогулку. Думаю, что мне к этому времени было года два с половиной. Я очень гордился тем, что сижу выше всех и раньше папы вижу пивной киоск, к которому уже выстраивалась очередь. Я призывно кричал: «Папа! Пиво!»,  и мы направлялись к киоску. Папа брал кружку пива, давал мне сделать глоток-другой, а потом неторопливо выпивал пенистый напиток. На удивление, горечь пива мне, малышу, нравилась. Моя бабушка из-за этого пива очень сердилась на папу. Она была уверена, что таким образом папа приучит меня к спиртному и я обязательно вырасту алкоголиком, а потому всегда ему выговаривала. Но папа в ответ только смеялся, убеждая бабушку в том, что в нашей семье пьющих не было, а посему Борька, то есть я, никогда пьяницей не станет.

Жизнь нашей  семьи – как, впрочем, и жизнь всей страны – с началом войны круто изменилась. Житомир оказался в числе городов, которые  немецкая авиация бомбила уже в первые дни войны. 24 июня папа, не дожидаясь повестки военкомата, ушел добровольцем в армию, успев перед отправкой выкопать в нашем дворе щель – примитивное бомбоубежище, и уже через пару дней был под Запорожьем в своем бомбардировочном полку.

Нашу семью судьба забросила в далекое оренбургское село Эльшанка, где мы обосновались на целых два года. Как-то мама мне сказала, что папа ранен, что ему на фронте отрубило ножку, но он сейчас в госпитале и его ножку там лечат.

Папа вернулся, я это хорошо помню, метельной ночью февраля 43-го. Часть пути он проехал на попутных санях, а часть пути прошел пешком на костылях – всего тридцать километров от Бузулука. В окошко кто-то постучал, мама закричала «Люся вернулся!», и в избу вошел незнакомый худой мужчина на костылях, внося с собой морозный воздух. Мама, бабушка и дедушка кинулись к папе, помогли снять с плеч сидор, в котором находились все его пожитки, а потом папа увидел меня, выглядывающего из-за печи: «Борька, подойди ко мне! Ты что, меня не узнаешь?» Я действительно папу не узнал и не хотел подходить к этому худому наголо остриженному и совсем мне не знакомому человеку в шинели и с костылями. Но мама всё же подтолкнула меня к папе. Он обнял меня, приговаривая, как я вырос, совсем взрослым мужиком стал. Я почему-то заплакал, а папа гладил меня по голове, приговаривая: «Всё будет хорошо, сынок! Всё будет хорошо! Я уже вернулся». Затем он сел на лавку и начал разбинтовывать раненую ногу. Я неотрывно смотрел, как бинты виток за витком падали на пол и как открылась культя. «Три дня я не перебинтовывал ногу», – объяснил папа, достал из сидора свежий бинт и снова забинтовал культю.

На следующий день я первым делом спросил папу о том, как он бил фашистов. Папа внимательно посмотрел мне в глаза и произнес: «Давай, сынок, когда ты вырастешь и станешь совсем большим, я тебе всё расскажу. Хорошо?!»

Потом, будучи уже подростком и даже молодым человеком, я при случае возвращался к этому вопросу, а папа под разными предлогами уклонялся от ответа, но однажды я очень настойчиво попросил папу рассказать мне о войне. «Сынок, война – это такой бардак, такой большой кровавый бардак, – ответил мне папа, – что я даже вспоминать об этом не хочу».

Я помню, что папа никогда не смотрел по телевизору военные парады, а в советское время (да и в нынешней России!) парады были в чести. Папа не жаловал фильмы о войне, и хотя читал книги о войне, но очень многие из них откладывал в сторону, прочитав всего лишь несколько страниц. Видимо, ложь он принять не мог. Так что о папиной войне мне известны лишь отдельные факты.

Обычно коротенькое воспоминание о войне появлялось по какому-либо,  казалось бы, незначительному поводу. Так, на каком-то торжестве его коллега, участник войны, настойчиво приставал к папе с предложением выпить: «Люся! Ты что, совсем не пьешь? – спросил он удивленно. – Как же ты воевал без наркомовских ста грамм?» На что, я это хорошо помню, папа ответил: «Я свое выпил в августе-сентябре 1941 года. Мы тогда вылетали на бомбежку по 5-6 раз в день. Первый раз мы взлетали с рассветом, а из последнего полета возвращались уже затемно. И каждый день теряли своих товарищей... Нервы были ни к черту, и когда я и другие летчики добирались до койки, то заснуть не могли. И тогда наш полковой врач «прописал» нам по стакану водки перед сном. Помогало».

Но один раз папа серьезно выпил. Так случилось, что в одно и то же время, а это было в конце 80-х годов, мы вместе оказались в командировке в Москве. Остановились, как обычно, у моего дяди, папиного свояка, тоже прошедшего войну. Со своим командировочным заданием папа справился быстро и на несколько дней уехал в подмосковный Подольск, где находится Государственный военный архив. Эту поездку папа задумал давно и готовился к ней основательно: извлек из семейного архива все документы, свидетельствующие о его пребывании на фронте, все наградные удостоверения, пенсионные документы. Папа хотел выяснить судьбы своих боевых товарищей, летчиков эскадрильи, в которой он служил до своего ранения, то есть до декабря 1942 года.

Потом он рассказывал, что не ожидал, что его так быстро допустят к архивным материалам, и даже был готов жаловаться в разные инстанции на архивистов-бюрократов. Но работники архива отнеслись к его просьбе с пониманием и дали ему ознакомиться с нужными документами. Папа рассказывал, что очень хотел, чтобы хоть кто-нибудь из его боевых товарищей довоевал, дожил бы до конца войны, а может быть (теплилась и такая надежда), жив и сейчас. Но документы были неумолимы: последний из его сослуживцев погиб в начале 1943 года в боях за Сталинград. Папа рассказывал, что особенно тяжело было ему смотреть на выцветшие фотографии его молодых, так рано ушедших товарищей. «Такие все были молодые! Такие молодые!» – повторял он.

Мой дядя молча выслушал папин рассказ о посещении архива, всё понял и тут же извлек из серванта бутылку «Столичной». Мы пили не чокаясь в память о папиных товарищах, сгоревших в небе, за однополчан моего дяди, а папа всё рассказывал и рассказывал и почему-то только о каких-то смешных случаях, которые случались у них в эскадрилье: о котле гречневой каши с мясом, которую военврач не разрешил им есть, потому что почудился в ней запах керосина (дело было в августе сорок первого), а потому кашу заменили плиткой шоколада...

Это был, пожалуй, единственный случай, когда мой папа так много рассказывал о войне. Одной бутылки нам, конечно, не хватило...          

Завершая рассказ о моем папе, хочу вспомнить еще один эпизод. Естественно, что папу очень интересовали воспоминания советских маршалов о войне. Люди постарше помнят эти мемуары. Они были напечатаны на прекрасной бумаге, переплетены в ледерин, снабжены многочисленными фотографиями и схемами боевых действий. Естественно, что на прилавки книжных магазинов они не попадали, и папе стоило немалых усилий приобрести заветный том.

Папа наивно полагал, что в отличие от него, рядового летчика, известные военачальники, конечно же, знают правду о войне и, занимая в предвоенные и военные годы высокие посты, расскажут о том, что и как происходило на самом деле, ответят читателям, в первую очередь  участникам той войны, на вопросы, которые мучают их всю жизнь.

Вероятно, таких ответов он не получал, а потому, откладывая очередной том военных мемуаров, папа говорил: «Нет, я на этой войне не был. Я был совсем на другой войне...».         

Борис Вайнблат

ВОСПОМИНАНИЯ СЧАСТЛИВОГО ЧЕЛОВЕКА

ОТЕЦ И ВОЙНА

• Die Administration der Seite partner-inform.de übernimmt keine Verantwortung für die verwendete Video- und Bildmateriale im Bereich Blogs, soweit diese Blogs von privaten Nutzern erstellt und publiziert werden.
  Die Nutzerinnen und Nutzer sind für die von ihnen publizierten Beiträge selbst verantwortlich

  
  Es können nur registrierte Benutzer des Portals einen Kommentar hinterlassen.

  Zur Anmeldung >>