На желтой страничке трехглазые гиганты с разным количеством пальцев на руках и ногах враждебно таращатся на того, кто держит в руках рисунок. Где-то внизу ковыляют автобусы с квадратными колесами, а дома с кривыми окнами могут поместиться в заднем кармане брюк. С неба свисают деревья, а где-то далеко хищно кружат птеродактили. Тогда я увлекалась мезозоем, динозаврами, а еще – инопланетянами, призраками и всем тем, что хоть каким-то образом родственно вышеперечисленному. Да, еще я нарисовала синим карандашом крик птеродактилей в виде треугольников разных размеров.

Больные сидят на наркотиках, которые скоро перестают действовать, и дозу приходится увеличивать. Фактически все, кто находится в сознании, просят помочь им умереть, потому что не в силах терпеть боль. В странах, где возможна эвтаназия, этот вопрос решается, так как врачи прекрасно знают, что боль буквально адская. Иногда болевой синдром удается снять при помощи внешнего облучения или введением специальных изотопов. Но всё равно это только временно...

Сначала на уроках дети приглядывались ко мне внимательно, так сказать, принюхивались, чтобы определить, что ожидать. И поняв очень быстро, что я не в состоянии кричать, давить на кого бы то ни было, а особенно ябедничать на них завучу или директору, превратили мои уроки в подобие чистилища. К тому же, хорошо зная, что детей бьют дома за плохие оценки, я, жалея их, не ставила двойки, что вполне всех устраивало, потому что чаще всего они не знали других оценок.

Тем временем шторм усиливался, напряжённость и ощутимая зависимость от могучей природной силы всё возрастала.

Грозная, воистину природная сила океана в данной конкретной ситуации, очевидно, была самым настоятельным предупреждением для всех тех, кто позволил себе на его берегах бездумно играть с «ракушками» в виде ядерных боеголовок.

А память событий осталась, и тень этих событий должна послужить хорошим уроком для других исполнителей, пока не порвалась последняя струна. И надо помнить, что прошлое встречается с будущим практически каждый день, а всё, что забыто, обязательно повторяется.

Я хотел подробней описать работу технических служб: СКТБ МХВ, ОГТ, ОГМет и ОГК, создание новой техники, испытания и доводку машин на предприятиях химического волокна, взаимоотношения с коллегами по работе, со специалистами в науке и на комбинатах и т.п.. План был грандиозный, но в процессе подготовки материала я, чем дальше, тем больше начал понимать, что такой труд мне до конца своей жизни не осилить. Постепенно, таким образом, я сконцентрировался на актуальных событиях последних десятилетий, имеющих эпохальное значение, которые выходили далеко за рамки истории завода имени Карла Маркса и неразрывно были связаны с происходившими изменениями в нашем городе и в стране.

Словом, когда последний научный трудовой день сорвался с календаря и как-то неожиданно наступил другой мало ожидаемый день, все поняли, что всё же не стоит жизнь ставить на паузу, и никто из них не обрёл деменции, то есть не утратил способности усвоения знаний в любой, даже в совершенно новой сфере.

               Конечно, каждый это воспринял по-своему и даже со своей системой координат.

Вообще-то он журналист, редактор газеты. А интеллигент он потому, что и родился в интеллигентной семье, и воспитание у него было интеллигентное, и учился он в самой «интеллигентной» школе в городе. Такое бывает. Редко, правда, но бывает. Он пытается «мимикрировать», скрыть свою интеллигентность, но ему это не очень удаётся. Алекс говорит грубым баритоном, одевается, как рабочий – всё равно видно, что он интеллигент. Он курит дешёвые сигареты, но держит сигарету таким изысканным образом, что всем сразу видно, что он дурака валяет. И, можете себе представить, он не матерится! Совсем!

В суждениях Матвея не было откровенной сакральности, то есть обожествления обычных вещей и понятий, религиозного, мистического, а только как-то всё проще, всё иначе, чем привычное, и потому уважительнее, хотя и не очень понятно. Понять или оспаривать его сиюминутное состояние и оттиски мыслей не было никакого смысла. Было в этом и что-то от его духовного образования и, в не меньшей мере, от тяжёлых жизненных реалий, выпавших на его долю.

"...Суди сам – в кинотеатре показывали в те времена только «немые» фильмы. То есть музыку я должен был сочинять сам. Причём делать это должен был на ходу, по мере развития сюжета, о котором я и представления не имел. И не просто играть на рояле, но и музыкой передавать характеры действующих лиц и действий. Музыка должна быть лирической в лирических эпизодах, трагической в соответствующих моментах, в комических сценах – шутливая и т.д. Отсюда – и моя способность к импровизации и композиции..."

В середине концерта  вдруг пропало электричество. Потухли все лампы, весь зал оказался в полной темноте. А он был полон. Публика начала свистеть, улюлюкать. Что делать? Никитич растерялся, не знал, что делать. Но наш саксофонист Качаров первым опомнился, добрался ощупью до рояля, шепнул мне:
– Фа мажор! – И мы начали играть. Джаз. В полной темноте. Потом кто-то нашёл огарок свечи, который зажгли и пристроили на рояле.