Темы
Владислава Козак
Дети времени
Моя настоящая фамилия – Липская. В классе все называли друг друга не по именам, а по кличкам. Моя кличка была простой – Липарховна. Позже, в институте, меня назовут Липисевич, а после замужества – Козачкой. Я иногда умудрялась забыть свое имя, так привыкала к прозвищам.
В четвертом классе к нам пришла новая девочка с фамилией Щербакова. Конечно же, ей сразу дали прозвище – Щербаховна. Мы подружились: я, Щербакова и Коренева Лиля. Послевоенные времена сильно отличались от нынешних. Казалось бы – компьютеры и всякого рода удобства освобождают человека. Не было мобильных телефонов, машины были редкостью, но время текло совсем иначе. Оно было медленным, оно неторопливо ходило по нашим родным улицам на Печерске и наблюдало нашу игру в прятки, в «море волнуется», в отгадайки…
Дом на Крещатике, где жили Щербаковы, разбомбили. Вернее, взорвали наши же военные, надеясь, что вместе с домами погибнут немецкие офицеры. Но офицеры заселиться не успели…
И Щербаковым дали «квартиру» в подвале Октябрьского Дворца. До революции это был Институт благородных девиц. Впоследствии его оборудовали под ГПУ и НКВД. В 30-е, самые страшные годы, ночами там работала полуторка, чтобы не слышно было выстрелов. Заключенных расстреливали над обрывом. Приговоренные к смерти, но еще живые, забрасывали их землей и сами становились мишенью. Меня часто спрашивают дочери: как мы жили в те годы? Как мы могли смеяться, учиться, любить, когда ночами по городу носились «черные вороны», когда люди пропадали навсегда – родные, друзья, знакомые? Когда разбудить мог страшный стук в дверь, и заплечных дел мастера в кожанках врывались в квартиру, затаптывая сапогами прошлое, настоящее, будущее, уничтожая всё, саму возможность дышать и быть человеком... Но ирония в том, что часто они врывались к своим же соратникам по партии, которых вчера называли друзьями. И новые палачи волокли старых палачей на расстрел, потому что старые палачи уже не могли идти самостоятельно после пыток, с выбитыми зубами, выбитыми глазами, перебитыми костями… Под железный молот революции попадали и их жены, дети, внуки, братья…
Мы часто ходили в гости друг к другу. Иногда с надеждой, что нас накормят, потому что были всегда голодны.
И почти сразу, соблюдая традицию, Щербаховна пригласила нас с Лилей к себе. Помню свое удивление, когда я спускалась в подвал по необычайно грязной и липкой лестнице. Но тогда мы еще не поняли, что лестница была залита застывшей кровью, а в маленьком подвальчике без окон, который должен был называться квартирой, все стены были измазаны запекшейся кровью, черной от времени. При свете свечей, потому что электричества еще не было, мы рассматривали выцарапанные надписи. Содержание было коротким. Кто-то с кем-то прощался, кто-то кого-то любил, кто-то был невиновен. Но все заключенные знали, что живыми им уже не выбраться. Почти под всеми надписями был указан год, число и месяц – 1937, 1938, 1939, 1940….
Это воспоминание остается со мной всю мою жизнь. Оно не стареет, старею я.
Мой папа в 20-е годы руководил отрядом по уничтожению криминальных банд, расплодившихся после революции. Бандиты точно знали, что им всё можно. Партия убивала под знаком законности, они – без всяких знаков, но какая разница? Вернее, разница была: партия убивала миллионами, бандиты – десятками.
Сохранилось фото, где папа стоит перед столом, заваленном золотыми украшениями и бриллиантами. Он ничего не брал себе – всё шло «на дело революции». Нужно было справиться с голодом и разрухой. Голодали дети! Он знал это. Многие достойные люди покупались на идеи равенства и пустых обещаний, забыв старую как мир истину, что напоследок, после бессмысленно пролитой крови и слёз, революция пожирает и собственных детей как особое лакомство, оставленное напоследок.
Папу арестовали, пытали, но выпустили на один месяц накануне войны. Почему? ...Загадка. Потом арестовали второй раз и выпустили после войны с отбитыми внутренностями, больного, умирающего. Как-то возле Дома офицеров он показал мне человека, который лично избивал его сапогами по много часов до потери сознания. Потом его приводили в чувство, и пытка начиналась заново. Я встречала «это», гулявшее в сером засаленном костюмчике, несколько раз после папиной смерти. Постепенно оно превратилось в паршивого сгорбленного суккуба с дырявой авоськой, из которой торчали перья лука и книжки про революцию – оно посещало библиотеку Дома офицеров и наверняка значилось, как персональный пенсионер.
Но мы все плакали, когда умер Сталин: «Как мы будем жить без него..?»
Мне понравилось?
(Проголосовало: 11)Комментарии (0)
Удалить комментарий?
Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!
Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.
Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.
Войти >>