Литературный Рейн. Вадим Ковда
Вадим Ковда, выпускник мехмата МГУ, жизнь точным наукам не посвятил. Следующее его образование и, соответственно, профессия связаны с окончанием кинооператорского факультета ВГИКа. А, в конце концов, жизнь привела его в поэзию. В середине 60-ых прошлого века Ковду поддержали Давид Самойлов и Борис Слуцкий, благодаря которым возникли первые публикации в журнальной периодике, не прекращающиеся и в новые времена. Но дебютная книга поэта «Будни» вышла только в 1971 году в издательстве «Молодая гвардия». Затем последовал добрый десяток книг в издательствах «Современник», «Советский писатель» и других, что, возможно, создает – увы, ошибочное – впечатление творческого и житейского благополучия поэта. На самом деле это были долгие годы вынашивания очередной книги и неспешного – со стороны издателей – воплощения ее в жизнь.
Распад страны привел к исчезновению профессии поэта. Литератор – все еще, в целом, профессия, но поэт, как профессиональный представитель жанра, исчез, поскольку в большинстве своем умер – как многочисленный класс – класс читателей поэзии. Так что и призрачное житейское благополучие исчезло. Однако Ковда устоял, сохранил в себе порыв к творческому действию, несмотря на навалившиеся болезни, что и привело, кстати сказать, его в эмиграцию. С 2001 года он живет в Ганновере, где немецкие медики спасли его.
Жизнь продолжается, приходят и новые стихи. В минувшем году в московском издательстве «Соло» вышла солидная (460 страниц) книга «Стихи» – книга избранного. В ней – обширное предисловие известного критика Льва Аннинского, наброски к автобиографии в качестве послесловия, но главное – корпус стихов, представляющих многолетнее творчество Вадима Ковды. Некоторые из этих стихотворений мы и предлагаем сегодня читателю.
Даниил Чкония
Вадим КОВДА
ПОВАДКА СУДЬБЫ
Полустанок Мне всё это слишком знакомо. Обычный пейзаж за окном: коза возле белого дома и женщина с жёлтым флажком. Открытая в домике дверца. Там чайник, косой табурет... Ах, всё это где-то у сердца я чувствую тысячу лет! Поблёкшая, пыльная травка. Неприбранный, реденький лес. И голая, голая правда от голой земли до небес. * * * Столько мучились, столько теряли! Столько будет потеряно впредь! Столько страсти в себе умерщвляли! И самим предстоит умереть. Сам не ведаю, свет мой откуда. Помню холод, и мрак, и войну. Страх и гибель невинного люда. Только жизнь всё равно не кляну. Никогда не дойду до кощунства осудить всё, что стало судьбой, Злобы нет, только тёплое чувство, только нежность, и горечь, и боль. Повадка судьбы Ничего не предвидит душа. Гладок ум и притуплено зренье. Начинается всё не спеша, с неприметного глазу движенья. Среди дней, что бегут, как столбы, среди скуки, томленья и спешки вдруг замечу повадку судьбы и её ледяную усмешку... Словно злой ветерок засквозит... Вдруг меня подняло, завертело... Грохнет оземь, сомнёт, разорит дом, семью и безвольное тело... И, низвергнувшись с горних высот, испытав униженья и муки, созерцаю литой небосвод, слышу вечности чистые звуки. Виденье Подошла и глядит золотисто. Вот склонилась – хотела обнять... Как бессильны борцы и штангисты! Как сильна моя слабая мать... Прёт толпа – равнодушные лица. Я смотрю, я пытаюсь понять. Как бессильны врачи и милиция! Как сильна моя хрупкая мать... Мир огромный, несу твое бремя, никого не хочу обвинять... Как бессильны пространство и время! Как сильна моя мёртвая мать... Баллада о скелете Нет! чёрта с два! уж я не постарею! Я просто так: возьму и не умру! И распрямлю морщинистую шею, и кармазином лысину натру. И модный мумиё вминая в кожу, и йоговской гимнастикой храним, в который раз я время облапошу, в который раз останусь молодым!.. И буду жить красиво и беспечно: любовь, искусство, гости… Благодать! А мимо будет время скоротечно, немилосердно, хамски протекать. И лет через пятьсот так, через тыщу, страстями непристойными томим, я буду молодым до неприличья, до неприличья буду молодым!.. А коль не удержусь на белом свете, коль продержаться долго не смогу, пусть мой скелет при школьном кабинете стоять с улыбкой будет в уголку. И, сладко вспоминая о пороке, я загрущу – Онегину подстать. Учительница будет на уроке меня указкой скучно щекотать... Но верится, но чудится, но мнится, что всё равно мне не угомониться, что жар души не сможет так пропасть. И мой скелет прекрасной ученице сумеет в скорбном крике в ноги пасть. Колени ученицы! Ах, как жгутся! Как хороша она в юбчонке куцей!.. Но тут гербарий пыльный упадёт. Все закричат, уборщицы сбегутся, и тучный завуч медленно войдёт. Учительница гневно вскрикнет: – Ах! Мою стопу стопою отодвинет. А ученица, красная, в слезах, меня руками теплыми поднимет. О, ученица! милая! люблю! Но завуч бдит казёнными глазами. А я стою и клацаю зубами, и проволокой в фалангах шевелю. ГЛУПАЯ РЫБА Кровь с губы.. Рот пошире открыла. Затихает безмолвно в руке. Ну, чего тебе, глупая рыба, в этом гадком, худом червяке? Как, родимая, ты поспешила, развалила свой рыбий уют. Ну зачем ты наживку схватила? – Просто так ничего не дают. ВОЗРАСТ С каждым годом труднее с людьми говорить. Даже друга понять, даже сердце открыть. Даже песню запеть, даже в праздник сплясать, даже несколько слов о любви написать... Только в ясные дали лесов и полей с каждым годом смотрю всё смелей. * * * Что-то огромное – мимо да мимо... Возле души только смутно, нерезко. Вдруг напролом проступает из мира, остро и больно, как кровь из надреза. Сбито дыханье, натянуты мускулы. Я умолкаю, смиренно, торжественно... ...Что-то такое послышится в музыке, чудится в лепете женщины. * * * Две разных жизни прерывались, старались о себе забыть и в чистой радости сливались, чтоб жизнь и радость породить. И небу виделись сквозь листья в невинном, чистом торжестве два тёплых тела золотистых, простёртых вольно на траве. * * * Вот тела твоего блесна в последний раз блеснула ночью. Теперь мне суждено познать страшнейшее из одиночеств. Теперь дорогами пойду искривленными и порожними, пойду вышагивать в поту, из будущего делать прошлое... И рухну... Руки протяну. И прокляну дороги длинные, прокрикивая тишину твоим полуушедшим именем. * * * Где же ты? Что с тобою сталось? Где ты, моё родное существо? От той любви ребёнка не осталось, а значит, не осталось ничего. Нет, всё же есть, есть призрачная малость – печали дым сквозит в моей судьбе. Но жаль, у нас ребёнка не осталось. Мне жаль, не знаю, как тебе. Да письма, письма... Ты хранить старалась. Твои целы. Мне больно их иметь. Но жаль, у нас ребёнка не осталось. Я б так хотел в глаза его смотреть. * * * А в этой важной области не существует спора – хватает лжи и подлости, хватает лжи и горя. Но не хватает малости – она не в нашей власти. И сходим в ад от старости, а лучше бы от страсти. Гусь Давясь от злобы неуёмной, за мной бежал по мостовой седой и злобный гусь огромный, гусь со змеиной головой. Шипел, выкручивая шею, кричал гугниво, подлетал. И не было его мерзее, хоть мерзостей я повидал. Клюв разверзал в остервененье. Два красных глазика-клопа меня сверлили. Оперенье своё взъерошил у горба и вдруг настиг у поворота. Щипал, терзал, крылами бил… Как будто знал за мною что-то и счёты личные сводил. Бабёшка Как посмотришь – обычная квочка – Так, бабёшка, не знаю чего. Только сердце – бездонная бочка. Вот и пьют, вот и пьют из него. Вот и пьют. А она и не гонит. Не пойму я: как можно так жить? Чем испитей душа – тем бездонней: проходимца водою поить. И взлетает к любви без опаски, не лукавя в смертельной игре, возрождаясь, как птица, из сказки и сгорая опять на костре. Вот уж прядь появилась седая. Ходит в старом, немодном плаще. А любовь – всё такая ж святая. Как водица в священном ключе... Что же дальше-то, милая, милая, среди злобы и скуки людской? Сколько силы в тебе! Сколько силы! Взгляд заплаканный голубой... * * * Средь дымных наваждений суеты, средь жалких склок и душераздираний нахлынут умерщвленные мечты и горько-сладкий яд воспоминаний. И прядают, качаются кусты, оставшиеся птицы напевают. И на ветру рябины полыхают. Спокойно всё… Но всё перекрывает незримое дыхание беды. И хорошо, что скованы уста, и холод поразил останки лета. И хорошо, что слишком я устал. И хорошо, что нету пистолета. Зачем я здесь? И что это за боль? И что со мной и с миром происходит? Мы никогда не свидимся с тобой – и эта боль вошла и не уходит… Но как целебны дали за рекой… Как осень лжёт, ласкается и лечит!.. Когда всё понял, наступил покой. КОГДА УШЛА НАДЕЖДА, СТАЛО ЛЕГЧЕ. Ностальгия Какая боль сгустилась по России! Какая грязь! Какой великий мор! Ворьё, враньё, глубинное бессилье и сумасбродный пьяный разговор. Я здесь любил, здесь стал «плохим» поэтом. Здесь брат убит… Я это ж получу… Но чувствую родным похабство это. Сюда упорно лезу и хочу. Ну, а пока в Германии удобной лечусь, и жру, и жру, набив живот. И рвусь к земле холодной и голодной я – полукровка, жидопатриот. Течёт слеза. И толку нет от крика. Вся жизнь моя – разлад и благодать – закат и смерть империи великой, где доводилось мыслить и страдать. Бред Зачем этот жалкий, горячечный бред? Я чуждо смотрю сквозь стекло. Зачем это солнце? зачем этот свет? зачем эти смех и тепло? Зачем эту жизнь волоку, чуть дыша – былого слежавшийся ком? С любовью уходит из тела душа. И я не могу о другом. Как скудно, как пусто моё существо! Как пало моё бытиё! Лишь мелкие радости тешат его – газеты, еда и питьё. Куда я иду?.. И не в силах свернуть... Бескрайни печаль и враньё. И сдавлено горло, и сдавлена грудь... И я не могу без неё... Сон о потерянной возлюбленной Как улыбалась ты в том сне! Как ты вела себя нестрого. Остерегайся сниться мне – во сне я вижу слишком много. Мы врозь, и не на что пенять. Свободно можно изменять. Но встреч во сне не избегу я. Не вздумай сниться мне опять – всю излюблю и исцелую. Былое вспомню – боль да грусть. И всё ж надеждой обольщусь... Былое – ничему не учит. К тебе я больше не вернусь – во сне когда-нибудь приснюсь, во сне когда-нибудь прищучу. Всю излюблю и всю измучу. * * * Может быть, и расправятся крылья, может, правда взлечу я – как знать? Может быть, так тебя полюбил я, что уже не смогу изменять. Просветляются голос и мысли... И лучится моё существо. Замечаю незримые выси, вижу свет там, где нету его. И любому становится ясно, если он не слепей, чем слепой: то не ты, то не ты так прекрасна я прекрасен, когда я с тобой. То ли в тайном родстве наши души, то ль едина мы плоть – знает Бог... А другие? – другие не хуже, может, лучше, да я с ними плох... Внутренний диалог – Ну, куда ты, драный, полупьяный? Старый пень, что у тебя в мозгу? – Я без этой женщины туманной, как без сердца выжить не могу. – Это ты-то? Плут непостоянный! Мудозвон, о чём ты говоришь? Стал облезлой, мрачной обезьяной… До золы, до тлена прогоришь! Безнадёжней будь и откровенней. Выбрось всё, все узы разорви!.. – Но без этой женщины осенней нет мне в жизни счастья и любви. Всё пропало… Кувыркаясь, в бездну, словно птица сбитая, лечу… Я без этой женщины небесной выжить не могу и не хочу. Отечество Я стою и смотрю в эти блёклые дали: три коровы, коза, травяной бережок. Дальше горстка домов. Средь вселенской печали это место Господь всё ещё бережёт. Прохожу через лес, через поле и речку… Словно стайка гусей, стайка храмов встаёт. А кругом гомонит суматошно-беспечный, нежно окающий полупьяный народ. Мутно смотрит в глаза, голубо или сине. Ворошит огород, где картошке цвести… Сколько раз Бог спасал бедолагу Россию, неужели теперь не сумеет спасти? Но не нужен я им. И глаза их враждебны. Изобьют иль убьют… Я мгновения длю… Всё равно я люблю эти выси и бездны, это поле, и речку, и рощу люблю. Сколько мыслей больных; сколько чувств виноватых! Я, наверно, уеду, но помнить хочу этот сбор белогрудых церквей гусеватых. Я и сам по-над ними взлетаю… лечу…
Мне понравилось?
(Проголосовало: 11)Поделиться:
Комментарии (0)
Удалить комментарий?
Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!
Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.
Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.
Войти >>