Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

 Григорий Дубовой

 

ПОВЕСТЬ ОБ ОБЫКНОВЕННОМ ЧЕЛОВЕКЕ

ЧАСТЬ 1. ДЕТСТВО

 

 Глава 3. Ижевск.

 Весна и лето последнего предвоенного года были исключительно благоприятны для подъема народного хозяйства. Обильные весенние дожди и тёплое лето радовали народ буйной зеленью полей и увесистыми колосьями хлебных полей. Промышленные предприятия поставляли крестьянам новейшие образцы машин и механизмов для уборки урожая — залога улучшения жизни.


Город оружейников и машиностроителей, столица Удмуртской автономной республики, работая в ритме страны, досрочно рапортовал о выполнении плана полугодия. На 21 июня был назначен республиканский субботник, после которого руководители заводов и предприятий готовили день отдыха своим рабочим.


Ижевский мотозавод имел две базы отдыха, одну на территории пионерского лагеря на реке Каме у деревни Гальяны, а вторую на реке Волушка, которая впадала в судоходный пруд, точнее — озеро, находящееся в самом городе. После субботника его участники были доставлены на базы отдыха и пробыли там до самой ночи. Вечер прошёл весело, были концерт и застолье. Вместе с семьями рабочих на празднике находились директор завода с женой и четырёхлетним сыном. Директор завода, Дубовой Михаил Семёнович, был самым молодым директором в Наркомате машиностроения. Ему было 30 лет. Работая слесарем на заводе, он занимался на рабфаке. Окончив рабфак в Одессе, он очень быстро продвинулся по службе от мастера до начальника цеха. В 1937 году его назначили директором завода «10 лет Октября». В 1940 году Наркомат машиностроения его работу высоко оценил и назначил директором мотоциклетного завода в городе Ижевске, который по величине и значимости был намного выше одесского завода. Ознакомившись с технологией изготовления мотоциклов, он понял, что наши мотоциклы ИЖ-7, предназначаемые для армии, не соответствуют ни качеством, ни эксплуатационным возможностям мотоциклов иностранных фирм.

 

Дубовой Михаил Семёнович -

директор мотоциклетного завода в городе Ижевске

Свою деятельность он направил на подготовку к производству нового конкурентоспособного мотоцикла. Улучшая качество «семёрки», завод начал готовить новую машину, ИЖ-12. Эта машина по своим качествам приближалась к лучшим зарубежным образцам. Однако для выпуска такого мотоцикла нужны были новые мощности, оснастка, новые помещения. Очень скоро молодой директор сумел добиться ассигнования на проектирование и строительство новых цехов, проектирование новой машины, заключил договор со строительным трестом.


Теперь он праздновал вместе с рабочими досрочное выполнение плана. Поздно вечером отдыхающие были доставлены в город по домам. Наступившая короткая летняя ночь была последней довоенной ночью.


Утром началась война. Была объявлена всеобщая мобилизация. Этот день открыл новое исчисление времени. Прежний технологический процесс моментально лишился самого главного в его исполнении — квалифицированных рабочих рук. В цеха вернулись ушедшие на пенсию мастеровые. Многие подростки вместо школьных парт встали к станкам, заменяя ушедших на фронт отцов. Ремесленные училища заработали прямо в цехах.


С этого дня директор завода домой не приходил. Он всё время находился в своём кабинете. В кабинете была оборудована маленькая комната отдыха, в которой он и ел, и спал.


Когда отец позвонил ему из Казани от начальника станции, их сразу же соединили.

После того, как мы прошли на Ижевском вокзале санпропускник, мы собрались у машины, на которой за нами приехал дядя. Шофёр Володя определил нам всем места в машине. Когда отец уселся на заднем сидении, мы передали ему сестрёнку и сами уселись рядом. Дверка захлопнулась. Володя уложил вещи в багажник. Пару узлов, которые не вошли в багажник он уложил нам на колени. Внимательно оглядев место стоянки, не осталось ли там чего-либо из вещей, Володя занял своё место. Заработал мотор, и машина легко начала набирать скорость. В салоне было совсем тихо, шума мотора было почти не слышно. Мы выехали за пределы вокзала.

– Удобно вам сидеть? — спросил дядя.

– Ещё бы, — ответил брат, — на такой машине, как ЗИС-101, можно на край света доехать. Я ещё на такой машине никогда не ездил.

– Нет, — возразил дядя, — ЗИС-101 — не та машина, на которой можно вокруг света ездить. Вот у меня была машина М-1 — это машина, достойная похвалы, маневренна, прекрасная проходимость, хотя силёнок у неё было маловато. Я правильно говорю, Володя?

– Совершенно верно, Михаил Семёнович, — подтвердил шофер.

– А где сейчас она, эта машина? — спросил брат.

– У нас всех эти машины отобрали и направили на фронт. Вместо них прислали ЗИСы. М-1 на фронте нужнее, — ответил дядя.

Отец в беседу не включался. У него все мысли были направлены на то, что же будет завтра.


Мы подъезжали к центру города. Переехали трамвайную линию. Дома светились всеми

своими окнами. Никакой светомаскировки здесь не было. Это был глубокий тыл. Проехав

центр города, мы опять поехали по дороге, с двух сторон которой стояли деревянные

двухэтажные дома. Через несколько минут свернули в переулок и медленно поехали по

плохо утрамбованному снегу и остановились.

– Вот мы и приехали, — сказал дядя, выходя из машины. — Володя, вещи занеси вдвор.

Меня подожди, мы поедем на завод.


В темноте скрипнула калитка, и перед нами открылся маленький дворик, освещённый тусклым оконным светом. Мы зашли во двор. Из парадной дома без пальто выбежала бабушка, мать отца. Она плакала и причитала:

– Ой, где мой дорогой сыночек?

– Здесь я, мама, здесь, — из темноты послышался голос отца. Он подбежал к плачущей матери и, плача, произнёс: — Здесь я, мама, здесь. Детей я привёз, а Манечку мы похоронили.


Меня словно ножом ударило в грудь, я почувствовал сильную боль. Бабушка, которую я любил как и отца, услыхав его голос, перестала плакать и причитать, и никак не прореагировала на известие о смерти мамы, будто мать ей была чужой. Я знал, что бабушка жёсткий человек. Иногда я бывал свидетелем, как мама плакала от её упрёков и незаслуженных претензий. Бабушка осталась без мужа с шестью маленькими детьми на руках. Моему отцу пришлось начать трудовую жизнь в 14 лет, так как он был самый старший из детей. Конечно, ей было очень тяжело. Отец всё время работал и содержал семью. В 19 лет он женился и у него появилась своя семья, но пока младшие дети учились, отец полностью продолжал их содержать. Он заменил своим сёстрам и братьям отца, следил, чтобы они были обуты, одеты, сыты. Он следил, чтобы дети занимались, и по-своему наказывал их при ослушании. Когда братья подросли и получили специальность, отец продолжал помогать своей матери. Моя мать за отцом уехала в деревню и оттуда помогала продуктами семье бабушки. Бабушка прекрасно знала, что мать, как и все крестьяне, подымалась в 4-5 часов утра, чтобы справиться со своим хозяйством и с двумя, а затем и тремя детьми. Отец вывел своих братьев и сестёр в люди. Один брат стал директором большого завода, второй брат, отслужив срочную службу в кремлёвской охране, занимал до войны должность секретаря горкома комсомола Одессы. Перед началом войны он был призван опять на службу в армию и в настоящее время защищал свой любимый город. Сестра отца Соня окончила курсы бухгалтеров и работала бухгалтером на одном из заводов Одессы. Всего этого они добились благодаря заботам моих обоих родителей. И мне было очень больно, что бабушка так легко приняла известие о смерти матери. Но Бог с ней. Она — мать своих детей, и как все матери, готова отдать свою жизнь за жизнь своих детей. Я это стал понимать очень рано, так как мы, дети войны, стали взрослеть не по летам, принимая на себя все жизненные тяготы. Однако это было только начало. В данный период, здесь, в этом маленьком дворике мы ещё не знали, что такое голод, холод, болезни. Всё это вскоре ожидало нас.


Вслед за бабушкой из комнаты выбежали сёстры отца, Сима и Софа, которые эвакуировались в Ижевск раньше и сравнительно просто. К нашему приезду старшая сестра отца уже работала шеф-поваром в госпитале, а муж её оставался в рядах защитников Одессы. Младшая сестра уже имела направление из эвакопункта на работу в республиканский банк в операционный отдел. Жена дяди Миши Рива приняла нас хорошо. Но ей работы хватало, так как из Одессы прибыли её сёстры, брат и племянник. Вещи наши она распорядилась уложить в сенях, не занося их в комнаты, говоря, что постелей у неё хватит для всех. Мы все понимали, что она боялась занести в дом вшей вместе с постельным бельём, которое не прошло санпропускник. По этой же причине верхнюю одежду мы сняли там же, в сенях. На столе в комнате стоял уже ужин. Дядя велел всем поесть и устраиваться на ночлег. Сам он уехал на завод. В комнате было чисто и тепло. Около нас всё время бегал мой четырёхлетний двоюродный братик, с которым я только сейчас познакомился. Он всё время пытался обратить на себя внимание, показывая своё игрушечное вооружение, с которым он собирается на войну, чтобы бить фашистов. После ужина нам постелили на полу в комнате. У противоположной стены, также на полу была постель бабушки и папиной сестры Софьи. Мы втроём улеглись на свои места и какое-то время не спали. Отец с тётей Ривой сидели в другой комнате и о чём-то беседовали. Пришёл с завода дядя Миша. Я так и не понял — ложился ли спать отец или нет. Последнее, что я увидел — отец сидел на том же месте, на котором он беседовал с тётей, и записывал в блокнот, что говорил ему дядя. Далее я уснул.


Утром я проснулся по обыкновению очень рано, оделся и вышел во двор. Мягким ковром лежал снег, который выпал ночью. Очевидно, дядя ночевал дома, так как ни одного следа во дворе не было. Мороз был сильный, во всяком случае для меня. Я обратил внимание на то, что совсем не было ветра. Мороз тоже был необыкновенный. Он был сухой и обхватывал тебя всего сразу. Я вернулся в комнату, натянул на ноги две пары носков и обул галоши. Это была вся моя обувь. Опять вышел во двор и прошёл до калитки, которая была вмонтирована в полотно ворот. Открыв калитку, я увидел улицу. Собственно улицы не было, а между двумя рядами домов была насыпь, на которой лежали трамвайные рельсы однопутки. Проезжей части на дороге не было. К дому, в котором жил дядя, можно было подъехать только со стороны переулка, а грузы завозили во двор жильцы кто как мог.


На улице было очень холодно, и я решил вернуться в дом. Когда я открыл входную дверь, из тёплой квартиры выпорхнул столб пара. Из кухни доносился вкусный запах еды, запах которого мы не ощущали уже три месяца. Сбросив обувь, не раздеваясь, я прилёг и, наверное, уснул. Разбудил меня отец. Он велел нам приготовиться к завтраку и поесть быстро, так как после завтрака мы должны переехать на квартиру, которую нам выделил эвакопункт. Отец от завтрака отказался, потому что он поел на заводе у дяди. Мы с братом по установившейся привычке разбудили сестрёнку, умыли её, сами привели себя в порядок, быстро позавтракали, сложили вещи и были готовы к отъезду. Отец поблагодарил тётю Риву за гостеприимство, сообщил адрес нашего нового места жительства. Он также сказал, что продуктовые карточки он уже получил на всех и что мы будем жить вместе с бабушкой и тётей Соней. По команде отца каждый взял свои узлы и чемоданы, сестрёнку, не расстававшуюся со своей коробочкой с игрушками, и все мы вышли на улицу, за калитку в переулок.


Подъехала машина-полуторка, и мы погрузили все вещи в кузов. Отец с сестрёнкой сели в кабину, я с братом — в кузов. Бабушка с тётей пошли пешком, так как к нашему новому дому идти было чуть больше двух кварталов. Я с интересом наблюдал за работой шофёра, который управлял газогенераторной машиной. Это машина с двух сторон кабины имела две цилиндрические ёмкости. Шофёр открыл одну из них и из ящика, который лежал в кузове, взял кусочки напиленных дров и вбросил в цилиндр, закрыл его и плотно привинтил крышку. Только после этого мы поехали. Спустя 10-15 минут мы выехали на очищенную мощёную дорогу и через квартал остановились. У ворот дома нас ожидал человек с полевой сумкой в руках. Он подошёл к машине, чтобы помочь отцу выйти из тесной кабины, так как отец был с ребёнком на руках. Когда мужчина подходил к машине, я понял, что этот человек уже побывал на войне — он заметно хромал на правую ногу. Очевидно, он уже разговаривал с хозяевами. Теперь он уверено открыл калитку и пригласил нас войти во двор, терпеливо подождав, пока мы занесём вещи. Мы попрощались с шофёром, и он уехал. Закрыв калитку, мужчина, ожидавший нас, поднялся на крыльцо дома, открыл входную дверь и пригласил нас всех войти. Мы зашли в дом и сразу поднялись в коридор второго этажа. Мужчина открыл дверь, и мы вошли в комнату. Комната была небольшая, квадратных метров 18-20. Два окна выходили во двор. Через эти окна хорошо виднелась улица. Печь стояла у стены справа от двери и топилась со стороны комнаты, в которой жили хозяйка с дочерью.


Наш сопровождающий позвал хозяйку и вручил ей бумагу из эвакопункта, которая дала нам право вселиться. Работник пункта ещё раз прочитал наши права и обязанности, которые мы должны соблюдать, со словами:

– Надеюсь, вам всё ясно. Постарайтесь найти общий язык, чтобы нам не приходилось

вмешиваться. У нас очень много работы, — он удалился.

Хозяйка дома представилась нам:

– Елизавета Гавриловна Аристова. Живу в этом доме с дочерью Маргаритой, ученицей восьмого класса. Сын на фронте, муж в тюрьме. Кто у вас будет вести хозяйство, Вы? — она обратилась к тёте.

- Нет, — ответила тётя и показала на бабушку, — моя мать.

- А это прекрасное создание, — обратилась к тёте хозяйка, указывая на маленькую Аллочку, — Ваша дочь?

- Нет, это моя племянница, — ответила тётя. — Мать этой девочки схоронили три месяца назад, в дороге.

Все замолчали. Повисла тяжёлая пауза.

- Ладно, прошу Вас пройти со мной на кухню, и там я Вам объясню всё, — сказала хозяйка и жестом показала, чтобы бабушка шла за ней.

 

Мы занесли вещи со двора в комнату, расставили их по углам. Отец велел брату пойти в хлебный магазин и купить хлеб. Он вручил брату шесть карточек на получение хлеба.

– Посмотри ещё раз внимательно адрес, так как там спросят его при прикреплении нас к

этому магазину.


Отец рассказал, как пройти к магазину. Он ещё раз предупредил о том, что карточки нужно очень беречь, так как они не восстанавливаются при утере.

Пришла бабушка. Она сказала, что хозяйка — очень хорошая женщина. Обращаясь ко мне, бабушка сказала, что хозяйка сейчас меня ждёт под навесом около сараев. Она нам даст взаймы немного дров и топор. Мне нужно было нарубить дрова и занести в кухню. Вход в кухню — через садик. Я оделся и пошёл выполнять моё первое и, к великому сожалению, не последнее задание.


С хозяйкой Елизаветой Гавриловной я прошёл в сарай. Выбросил из него несколько поленьев дров. Хозяйка сказала, что много выбрасывать не нужно. Следующий раз, когда нужны будут дрова, я сам должен буду зайти в сарай и взять их. Сарай на замок не закрывали. Одно только условие было мне поставлено: после рубки дров ни одной щепки не должно оставаться. Нужно каждому за собой убирать. Для печи, сказала хозяйка, я тоже должен буду рубить дрова и заносить в кухню. Печь, обогревающую комнату, будет топить она сама. Я всё выполнил и сдал ей площадку, на которой рубил дрова. Хозяйка спросила, почему я пошёл рубить дрова, а не мама. Я ответил ей, что это не мама, а тётя, что мать моя умерла.

– А маленькая девочка — это твоя сестричка?

– Да, — ответил я.

– Молодец, вот так у нас всегда будет чисто. Иди грейся, небось сильно озяб!


Я быстро побежал в дом. Ноги в галошах, хотя были обмотаны газетами, страшно замёрзли, пальцы задубели. Отца в доме не было. Он ушёл по своим делам. Я сбросил галоши, перемотал газеты на ногах, предварительно растёр ноги. Надев опять свою единственную обувь — галоши и газеты, — я опять выбежал во двор. Взяв охапку дров, я через садовую калитку прошёл к кухонной двери и, отдав бабушке дрова, пошёл за следующей охапкой. Хозяйка возилась под навесом, перекладывая инвентарь. Увидев меня, она сказала:

- Подойди сюда. Вот с этой стороны будешь брать дрова из штабеля. Бери осторожно, чтобы не завалить штабель, дровами может тебя зашибить. Я здесь пробрала тропинку, где ты можешь ходить. А вот в этом сарае, — она открыла дверь во второй сарай, где пола не было, а была на весь сарай яма глубиной метра три, — в этом сарае у нас холодильник. Вот когда морозы шибче пойдут, тогда мы эту яму заполним снегом и всё лето здесь будут храниться продукты. Ну беги, а то опять застынешь. Да, забыла сказать, что дворовой туалет у нас вот здесь, покажи всем вашим.

– Ладно, покажу.


Да, подумал я, нелегко мне будет встретить в моей одежонке «морозы пошибче», когда я сейчас дохожу. Однако жизнь покажет. Справившись с порученной работой, я зашёл в дом. Тётя разбирала вещи, малышка играла в выбранном ею углу комнаты со своими игрушками, которые были в её любимой коробочке. Пришёл брат и принёс кусок хлеба. Это была наша дневная пайка. Хлеб был душистый и на вид привлекательный. Комната наполнилась кисловатым хлебным ароматом. За три месяца мы отвыкли от хлеба, хотя крестьянки несколько раз нам давали по куску. Мы ещё не знали, что такое голод, у нас хоть немного, но ещё были продукты: немного муки, пережаренного мяса, пара бутылок из-под шампанского с мёдом. Но это были последние продукты, взятые из дома, которые заготовила мама. У бабушки никаких продуктов не было. С кухни пришла бабушка и сказала, что обед готов. Придёт отец, и мы сядем кушать. Она с тётей начала развешивать вещи, вынутые из чемоданов. Я уселся на деревянную кушетку, отдыхал и отогревался.


Так начался мой первый хозяйственный день, или моя роль семейного хозяйственника, которую мне уготовила судьба, отец и другие родственники.


Подождав до трёх часов, мы сели обедать без отца. Суп с клёцками на свиной зажарке был вкусным, душистым, горячим, и ели его мы, как когда-то за столом. Каждый из нас понимал, кроме малышки, что на днях у нас продукты закончатся. Первые продуктовые карточки нам выдали, но мы даже их еще не прикрепили ни к какому магазину. Из слов родственников мы знали, что не все продуктовые карточки, которые выдают, отовариваются.


Отец пришёл вечером. Настроение у него было ужасное, вид удручающий, но он держал

это в себе. Сев за стол, он начал перебирать какие-то бумаги с резолюциями,

перечитывая и осмысливая их. Бабушка поставила на стол хлеб и занесла горячий

суп. Отец посмотрел на хлеб. Из одной трети буханки мы уже по кусочку съели.

– Да, — как бы читая его мысли, сказала бабушка, — это дневная норма на шесть

человек.

– Да, не жирно, — со вздохом сказал отец, — лучше не будет. Но самое худшее — во что одеть детей. В дороге я не мог ничего купить, а вся зимняя одежда осталась в Одессе. Меня в эвакопункте даже не обнадёжили, что скоро она будет. Через день мне уже нужно будет выходить на работу. Завтра надо потратить день на прописку.


Дальше пошёл разговор о размещении на ночлег. Бабушка с тётей на кровати, я с братом валетом улеглись у окна на кушетке, отцу с сестрёнкой было определено место на импровизированной тахте, изготовленной из деревянного щита, двух козелков и матраса, которые любезно нам предложила хозяйка. До настоящего времени это имущество хранилось в сарае, и я его перетащил в комнату. В комнате было тепло и уютно. Когда улеглись, повисла тишина, которую нарушала только монотонно шипевшая крыльчатка естественного вентилятора, вмонтированного в стенном канале.


Рано утром я проснулся, сразу оделся и вышел в сарай нарубить дрова для приготовления завтрака. Когда уже кончал заготовку дров, я услыхал урчание мотоцикла у ворот со стороны улицы. Подъехавший к воротам мотоцикл затих. Я пошёл к воротам и открыл калитку. Во двор зашёл дядя. Я показал ему, как зайти в нашу квартиру, и пошёл дальше заниматься своим делом. Занёс нарубленные дрова в кухню. Не заходя в дом, я вышел на улицу и осмотрел новый мотоцикл, который только сошёл со сборочного стенда. Он отличался от тех, которые я видел раньше. Впоследствии я узнал, что такие мотоциклы ещё не выпускаются, а испытываются. Я обратил внимание на колёса. Покрышки колёс были с шипами и давали возможность ехать при гололёде. Я почувствовал гордость за дядю, что он такой смелый, и при такой должности сам ехал на мотоцикле по снежной дороге.


Однако долго рассматривать мотоцикл не дал мороз, и я вошёл в дом. Когда я зашёл в комнату, за столом сидели отец, дядя и брат. Из первых слов дяди я понял, что речь шла о брате.

– Значит, на этом и остановимся, — сказал дядя. — Завтра Виль идёт оформляться на работу в отдел кадров мотозавода и работать будет в экспериментальном цехе. Там сейчас работают специалисты высшего класса и есть у кого учиться специальности токаря. Ты, — обратился он к отцу, — идёшь и заканчиваешь оформление в 51-й стройтрест. Я думаю, что ты с работой справишься. Если где-то будет заминка, обращайся ко мне. Соня, — сказал дядя погромче, чтобы слышали женщины, которые сидели в стороне на лавке, — Соня завтра заканчивает оформление на работу в банке и в добрый час, работай и повышай знания. Что касается Григория, — сказал дядя, —

то он пусть подрастает, до призыва в армию ему ещё далёко, пусть помогает бабушке

по хозяйству.

Он посмотрел на часы и поднялся, подошёл к бабушке, поцеловал её и сказал тихо:

– Будем надеяться, что всё будет хорошо, нам остаётся только это делать.


Я понял, что последние слова относились ко всем: самый младший брат отца Марк в это время находился в войсках осаждённого города Одессы.

Так семейный совет, стараясь облегчить мою участь, вынес решение, которое оставило след на всей моей дальнейшей жизни.


Я в окно наблюдал, как дядя вышел на улицу, надел перчатки, лихо сел в седло мотоцикла. С глушителей поднялся голубой дымок. Крутой разворот — и мотоцикл скрылся за домами.


Отец поговорил с бабушкой, затем достал один из узлов с одеждой и вынул оттуда своё демисезонное пальто.

– Надень это пальто, — сказал он, подавая его мне.


Не ошибусь, если скажу, что это было единственное демисезонное пальто, которое он носил, работая на заводе, в колхозе, в МТС. Теперь он его отдал мне. Я надел пальто. Конечно, оно мне было очень велико, но зато на себя можно было под пальто надевать всё, что у нас в это время имелось, даже мамин платок, который она взяла вместо одеяльца для сестрёнки при выезде из Одессы в Ширяево. По длине оно мне было по щиколотки и прикрывало ноги в галошах, отчего было немного теплее. На следующий день я повёл сестрёнку в ясельки. До настоящих морозов, о которых говорила Елизавета Гавриловна, я сравнительно легко переносил небольшие переходы по улице. Но с заметным понижением температуры воздуха я стал задумываться над тем, как в моих условиях можно потеплее одеться и обуться. Много наматывать на ноги бумаги было невозможно, бумага во время ходьбы вылезала из галош и терялась в пути. Где-то в сарае я нашёл старый чулок. Постирав его и просушив, я разрезал его на две части. Каждую половинку я зашил с одной стороны, получилось что-то напоминающее носки с большими голенищами. Навернув побольше газет на ноги, я сверх газет надел сшитые мной носки. Правда, количество бумаги ограничивалось размером галош. Вышел на улицу. Нормально. На следующий день в этой обувке пошёл отводить сестрёнку в ясельки. Нормально. Тем более, что, когда я переодевал сестрёнку, в тёплом коридоре я немного отогревался. Иногда какая-то сердобольная няня подходила ко мне и говорила:

- Ладно, мальчик, можешь идти, я сама её переодену.

- Я бегом направлялся домой и в беге согревался. Так прошло больше чем пол-зимы, когда отец купил по случаю у какого-то пьянчуги новые ботинки, которые выдавали рабочим как спецодежду. Ботинки на меня были большие, но зато туда можно было навернуть много бумаги.


На второй день после семейного совета брат показал пропуск на завод, где указывалась фамилия, цех и специальность. У брата в пропуске говорилось, что предъявитель документа — токарь, хотя до токаря ему было ещё далеко. Как я ему завидовал! Теперь я каждый день ждал от него рассказа о том, как прошёл его рабочий день. Работал он по рабочему графику, с 8 утра до 8 вечера, или с 8 вечера до 8 утра. Приходя со смены, он ложился спать, 4 часа до начала смены у нас было время поговорить, конечно, если я был свободен, что бывало нечасто.


Я в первую неделю жизни на новой квартире познакомился с мальчиком, который проживал в этом же доме под нами, со своим дедом. У этого мальчика отец погиб на фронте, мать умерла. Дед поехал в деревню и забрал внука к себе. Дед — старый рабочий машиностроительного завода, ещё до войны вышел на пенсию и поселился у Аристовых, снимая у них квартирку, в которой в былые времена жила прислуга хозяев. Аристов, хозяин дома, был военный оружейник, инженер. При Советской власти он продолжал работать на заводе инженером. За рассказанный антисоветский анекдот в начале войны был посажен в тюрьму и работал на лесоповале. За месяц до смерти был выпущен на волю и пришёл к себе домой, где и умер от туберкулёза. По вечерам мы много раз сидели в его комнате и слушали рассказы о его жизни, о заводе, о военных экспедициях, в которых он принимал участие в составе вооружённых сил России.


Так вот старый рабочий-пенсионер поселился в этом доме. В начале войны он снова решил пойти работать. Сейчас он пошёл работать на мотозавод по той причине, что завод находился в двух кварталах от дома, в котором он жил. Когда приехал внук, старый мастеровой решил передать ему свою специальность, как передал когда-то ему его дед. Он оформил внука учеником, и теперь Валерик работал с дедом, получал продуктовую карточку высшей рабочей категории.

– Завидую я тебе, — сказал я ему, — ты учишься специальности, одет, обут, да и деньги зарабатываешь.

– А я завидую тебе, — сказал он. — У тебя есть отец. А мой дед издевается надо мной.


Валера был на голову ниже меня, хотя мы были однолетки. С первых дней работы дед стал требовать от него сосредоточенности взрослого человека. Физическая закалка у Валеры также была не на уровне рабочего человека. К работе в таком ритме он был не подготовлен. Однажды Валера в ночной смене присел около тёплой стены калильной печи и, как видно, задремал. Дед, увидев его, позвал к себе и велел придержать отрезаемую деталь. Валера увидел, что деталь через несколько секунд упадёт, схватил её руками. На руках моментально появились волдыри. Когда они обедали в столовой, дед сказал ему:

– Трудно тебе в аду будет жить. Не знаешь, как с горячим обращаться. Ты что, не знаешь, что нужно рукавицы надевать, когда горячее берёшь?

– А почему ты не пошёл в ремесленное училище? — спросил я Валеру.

– Дед не пустил, сказал, что там сейчас не осталось мастеров своего дела, которые бы научили молодых работать. Кроме воровства там, сказал он, ты ничему не научишься. Он ещё сказал, что его дед, мой прадед, его не так учил. За каждое ослушание следовал подзатыльник. Зато сейчас он в почётных токарях ходит.


Больше я с Валерой не разговаривал, а в начале лета мы переехали на другую квартиру, а он сдал экзамен на разряд и стал работать по своей специальности.

Мои беседы с братом продолжались. Я почему-то верил, что поворот в моей судьбе произойдёт, что нужно только выждать и не прозевать этот поворот. Однажды брат пришёл с завода и принёс несколько книг, которые он взял в заводской библиотеке. Первая книга была «Токарь-универсал», вторая была по технике безопасности. Остальные книги рассказывали об отдельных станках и их характеристиках. Меня увлекла первая книга. Я себя в другом качестве не видел, моя задача — быть только токарем-универсалом. Это уже была мечта не та детская, которая сотни раз в детстве меняется. Я начал изучать токарное дело и материальную часть самого станка. То, что мне было неясно, я спрашивал у брата. Он мне всё объяснял. Он много мне рассказывал о своём учителе Николае Ивановиче. Этот человек был настоящий мастер своего дела, хороший учитель и прекрасный Человек в полном понимании этого слова. Он приехал в Ижевск с заводским оборудованием из города Серпухова. Семья его осталась в Серпухове. Спустя некоторое время я познакомился с Николаем Ивановичем и даже пытался ему иногда чем-то помочь.


Однажды я сидел в комнате и отогревал ноги. С кухни пришла бабушка и сказала мне, что хозяйка ей рассказала, что она каждые два дня рано утром идёт в один магазин, где продают коммерческий хлеб, то есть без карточек. Цена хлеба несколько большая, чем цена нормированного хлеба, но ненамного. Она сказала, что может тебе показать этот магазин. Я сразу спустился в кухню и расспросил хозяйку об этом магазине.


– Да, есть такой магазин, — начала рассказывать мне хозяйка, — я могу тебе его показать. Он недалёко от нас. Но туда надо очень рано идти, в 4 часа утра. Позже там делать нечего, можно простоять и ничего не купить. Работает магазин с 8 часов утра до 12 часов, всего четыре часа. Я завтра иду туда. Если надумаешь идти, пойдём вместе, так будет лучше, можно будет занять очередь и по одному ходить греться.


За нашей беседой следила дочь хозяйки, Маргарита. Всё время, пока я разговаривал с её матерью, она изучающе рассматривала меня. Это была крупная девушка, в том возрасте, когда девочки теряют свою угловатость и превращаются в девушек. Сказать, что она была красивой, нельзя, скорее наоборот. У неё было естественное бело-розовое лицо, какое бывает в большинстве случаев у рыжих людей. Голову венчала копна ярко-красных волос, которые падали на широкие плечи одной толстой длинной косой ниже пояса. Лицо было скуластым. Однако ярко-зелённые живые глаза, красивый рот, доброжелательный взгляд делали её чертовски привлекательной. Когда я уже повернулся, чтобы зайти в свою комнату, она обратилась ко мне.

– Скажи пожалуйста, ты в этом году думаешь заниматься?

– Скорее всего — нет, — после небольшой паузы ответил я. — Во-первых, мне нечего надеть в школу, во-вторых, у меня нет никаких документов об окончании пятого класса, есть и ещё причины. Я занимался в украинской школе, а здесь — русская, уже кончается первая четверть, и догнать программу я не сумею. Да и семье нужно помочь. Ведь из взрослых я один не работаю.


Я поблагодарил хозяйку и сказал, что в 4 часа буду ждать её во дворе. К этому времени голод пришёл к нам со всеми своими признаками. Мы получали по карточкам хлеб 2,3 кг в сутки на шесть человек. Больше никаких продуктов мы не получали. Хлеб был очень тяжёлый, потому что в него добавляли большое количество картофеля. Продавщица хлеба, пользуясь тем, что за хлебом всегда была огромная очередь голодных людей, отрезала чуть больше половины буханки хлеба, для проформы бросала его на весы и, получая сразу деньги, делала вид, что она очень занята. Проверить вес полученного хлеба было невозможно. Если очередному покупателю попадала меньшая часть буханки, то продавщица бросала без веса добавочный кусочек хлеба. Продукты питания, которые у нас остались с дороги, полностью закончились. На рынок, куда старики- удмурты привозили для продажи что-нибудь съестное, можно было идти один-два раза в месяц, после получки и аванса. Покупали в основном картофель, замороженный кусочек молока для малышки и немного овощей: моркови, буряка, репы или брюквы, которую здесь называли калегой. Вот и всё. В купленной картошке мы срезали ростки и в золе сохраняли их, на случай если удастся взять участок земли в лесу и посадить свой картофель.


Вечером я рассказал всё отцу о том, что мне рассказала Елизавета Гавриловна, и попросил у него денег на покупку хлеба. Он мне ничего не ответил, вынул из кошелька тридцадку, протянул мне. С каждым днём отец приходил домой всё больше и больше удручённый и раздражённый. Работу, которую ему приходилось выполнять, он не знал. Он числился помощником управляющего треста, а фактически был снабженцем, даже скорее экспедитором. Я старался ему хоть чем-то помочь.


Остаток вечера я провёл в подготовке к утреннему походу. Лёг пораньше спать, хоть и знал, что по сельской привычке я очень рано просыпаюсь. Но сейчас была зима, и она вносила свои коррективы. Будильник я не заводил, а поставил его так, чтобы было видно время, используя свет электролампочки, висевшей на столбе наружного освещения.


Не знаю, проснулся я инстинктивно или по звуку переставляемого стула хозяйки в её комнате, но я проснулся и сразу встал на ноги, чтобы не уснуть. В темноте оделся и вышел во двор. Я сразу почувствовал, что ночной мороз намного холоднее дневного. Вышла хозяйка, и мы пошли. В дороге, которая длилась не более пятнадцати минут, она мне поведала о том, что если будет возможно, она мне подаст знак уже в магазине, я сумею взять не одну пайку весом в половину килограмма, а две, то есть килограмм хлеба. Только для этого нужно взять какую-нибудь корзинку, чтобы не было видно первой пайки. Когда мы подошли к магазину, там уже был народ. Мы зарегистрировались. Регистрацию проводили быстро, без проволочек. Нужно было подойти к регистратору и плюнуть себе на руку с тыльной стороны ладони и растереть. Регистратор писал на твоей руке твой очередной номер. Сегодня хозяйка имела №130, а я №131. В очереди стояло человек тридцать, не более. Остальные грелись.

– Ведь так каждый может себе написать номерок на руке и зайти без очереди, — сказал я Елизавете Гавриловне.

- Э-э нет, не каждый, — ответила она. — Во-первых, не у каждого есть химический карандаш. Во-вторых, не у каждого есть карандаш такого цвета. В третьих, за три-четыре часа, которые мы стоим в ожидании открытия магазина, мы уже приблизительно знаем, кто впереди нас или за нами, главное — за нами, чтобы при открытии магазина признали, что мы занимали очередь. Правда, те, кто пишет номера, иногда оставляют для кого-то свободные номера, очередь от этого много не теряет.

- Оставалось ждать открытия магазина. Подошли ещё мальчишки из местных. Они были одеты не многим лучше, чем я, но каждый был в валенках. Они собирались на проезжей укатанной части дороги, отламывали от чего-то кусочек льда, и этим кусочком льда пытались попасть в ногу другого мальчишки, пиная лёд ногой. Если лёд попадал в кого-то, тот начинал водить, то есть пинать этот кусочек льда в другого играющего. Они бегали вокруг ведущего, толкали его, и от движения согревались. Я тоже вошёл в игру. Несмотря на то, что я был выше ростом местных ребят, они на меня не обратили внимания.

 

Подошла ко мне Елизавета Гавриловна и сказала, что она пойдёт немного погреется, а мне нужно подойти к очереди и постоять там немного, чтобы увидели стоящие рядом люди. Я подошёл к очереди с ней и немного постоял, даже с кем-то из стоящих заговорил. Затем опять ушёл играть с ребятами. Так было теплее ждать открытия магазина. Через какое-то время пришла хозяйка, я ей показал нашу очередь, которая отодвинулась намного от двери магазина, а затем сам ушёл греться. Дома я разделся. Все в нашей комнате уже поднялись и готовились к выходу на работу. Бабушка готовила завтрак. Я одел, умыл сестрёнку и когда все начали выходить на работу, я повёл сестрёнку в ясельки. Всё делалось из расчёта, чтобы успеть сестрёнку доставить в ясельки до завтрака и не пропустить очередь за хлебом. Когда я из яселек подошёл к магазину, там стояла очередь длиною в добрый квартал. Я быстро нашёл свою очередь. Подходил восьмой час утра. Около дверей магазина собралась толпа мужиков. Они только вышли из заводской проходной, усталые, сердитые, голодные, и эти озлобленные люди изливали свою злость за бессилие и голод на женщин, стариков и детей, чьи мужья, дети и отцы были на фронте.


Елизавета Гавриловна меня в последний раз проинструктировала, что я должен делать, когда войдём в магазин. Там работало сразу шесть продавцов.


И вот магазин открыли. Мужики, оттеснив стариков и детей, ворвались в магазин. На улице остались те, которые ночью занимали первую очередь. Дальше всё пошло нормально. С хвоста очереди стояли наблюдающие. Они рьяно следили за порядком в очереди, которая без задержки двигалась вперёд. И вот я вошёл в магазин. Согласно инструкции встал внутри магазина в очередь самую дальнюю от входной двери и начал изучать ситуацию, куда дальше двигаться. Когда я выработал план, увидел, что хозяйка уже стояла впереди меня, получив у первого продавца пайку. Когда она получила вторую порцию, она специально замешкалась с упаковкой хлеба, чтобы прикрыть меня и дать мне возможность перебраться в следующую очередь, чем я и воспользовался. Когда я получил вторую пайку и хотел переместиться в следующую очередь, на моё плечо опустилась лапища внутреннего распорядителя, который собрал в кулак кусок моего пальто и как шелудивого котёнка выбросил меня за дверь магазина. Но... У меня был один килограмм горячего пахучего хлеба. Пусть это был не совсем хлеб, пусть он был с картошкой, но это была хорошая прибавка к дневному рациону. Кроме хлеба никакие продуктовые карточки не отоваривались. Иногда жировые карточки можно было отоварить хлопковым маслом. Мясные карточки выбрасывались, на крупяные иногда вместо 1,2 кг крупы можно было получить пять килограммов картошки сомнительного качества, или 2,4 килограмма кислой капусты. На сахарные карточки иногда можно было отоварить повидло из ягод, сваренное местной продкооперацией. Очень мучило всех полное отсутствие поваренной соли. Сначала мы шли в общественные столовые и воровали соль из солонок. Однако скоро не стало солонок и соли в столовой, и нам приходилось соль покупать у проводников поездов, в основном этим занимались люди из Татарии.


Начавшаяся в сентябре зима, не давая ни дня оттепели, наступала неотвратимо. Местные старожилы говорили, что давно не бывало такой ранней зимы, да и вообще таких морозов, как в этом году, не бывало. Наверное, уж очень был огорчён Всевышний, что так наказывал обе воюющие стороны и мирное население. Голод, отсутствие одежды мучили рабочий люд. Все довоенные годы по всей европейской части страны строили элеваторы, в которые совхозы и колхозы сдавали всё снятое в текущем году зерно, а в начале войны оказалось, что большая часть зерна осталась на оккупированной территории. Огромная страна была оторвана от своей житницы. Голод тыл почувствовал уже к концу сорок первого года. Урожай, снятый на востоке страны, едва мог обеспечить фронт продовольствием.

 

ОТЕЦ

Мы, дети нашей семьи, о своих предках не знали ничего. Наши два деда до нашего рождения ушли из жизни. Один дед, одессит, умер до революции от болезни, второй дед жил в местечке Вапнярка, крупной железнодорожной станции. Он погиб от рук петлюровцев во время погрома. В семье отца было шесть детей, которые дожили до этих дней, в семье матери было семеро детей. В семье моих родителей было трое детей. О нашей семье мы со временем узнали то, о чём я хочу рассказать, взявшись за этот нелёгкий труд, я бы даже сказал, труд не по мне, так как я очень плохо владею русским языком. Однако желание рассказать о жизни нашей семьи побороло этот недостаток, и я начал писать. В основе этого рассказа лежит моя жизнь, которая началась буднично, как у многих моих сверстников. Война лишила нас детства, да и юность наша прошла в лишениях и труде.


Мы, я и брат, знали, что мама и папа — ровесники. Когда я писал этот раздел, мой двоюродный брат Леонид Дубовой, которому в начале войны было четыре года, рассказал мне, что его тётя Елизавета Трубельская утверждала, что мой отец был старше матери на четыре года. Она дружила с отцом до встречи его с мамой.


Дни рождения родителей мы никогда не праздновали. День рождения мамы мы узнали во время войны, а отца уже после войны. Да и эти даты также установлены были довольно условно. Когда была паспортизация, дату рождения в основном брали из церковной записи. Синагога, в которой был зарегистрирован отец, была разрушена, и день рождения отца взяли из отсчёта времени, которое прошло от пасхи. Однако пасха постоянной даты празднования не имеет. Было решено считать день рождения отца 9 мая 1904 года, что совпало впоследствии с днём Победы.


Дед умер, когда моему отцу было 14 лет, а так как он из детей был самый старший, ему пришлось идти работать на завод, где много лет проработал наш дед. На этом заводе работал бригадиром грузчиков дядя отца. Сначала отец работал в малярном цехе. Когда немного подрос, его взяли на работу в бондарный цех. Маслобойный завод отправлял свою продукцию покупателям в своей таре, поэтому хозяин на заводе создал бондарный цех, и масло отправлялось в бочках, изготовляемых заводом. Там же в цеху изготовлялись ящики для упаковки мыла, его делали на базе растительных жиров из подсолнечника, хлопка, конопли, льна. Когда отцу исполнилось 18 лет, его дядя взял к себе в бригаду грузчиков. Эта бригада разгружала из вагонов мешки с семечками, а также загружала вагоны, заполненные маслом бочками, ящики с мылом. Отец в бригаде был самый образованный, он окончил три класса школы при синагоге и свободно читал по-русски.


Революция внесла некоторые существенные поправки в жизнь завода, руководство которым перешло к рабочим комитетам. Комитеты вели не только хозяйственную работу, но и культурно-воспитательную. На заводе организовывались различные кружки: драматический, хоровой, ликбез. Приобрели инструменты и создали духовой оркестр, желающих начали обучать игре на этих инструментах. Отец учился игре на трубе. Сестра отца, Сима, поступила в драматический кружок. В этом кружке занималась девушка Марьям, пешком пришедшая в Одессу из Вапнярки, убегая от погромщиков. Жила она у своей сестры на Ярмарочкой площади. Впоследствии Сима познакомила с ней своего брата. Свадьба не заставила себя ждать. Через год появился мой брат, а спустя три года после рождения брата появился я. Почти сразу после своей свадьбы отец познакомил свою сестру Симу со своим приятелем по оркестру Исааком Скляром. Образовалась вторая семья, с которой у нас была дружба до войны, во время войны и после войны, но уже без матери.


В период перехода завода в собственность государства заводом управлял заводской комитет. Ушёл на пенсию бригадир грузчиков, и отец принял бригаду. Обладая недюжинной силой и смекалкой, отец завоевал авторитет в бригаде. Бригада выдвинула его в местком завода. Он получил трибуну, с которой выступал в защиту не только рабочих своей бригады, но и рабочих завода. Он становится заместителем председателя заводского профсоюзного комитета. Однако непосильный труд, физические нагрузки на организм сделали своё чёрное дело. Болезнь вен на ногах его свалила. Несколько операций он перенёс стойко. Встав на ноги, он первое время очень плохо двигался. Но со временем он несколько подлечил и развил ноги и продолжил работу на должности зампредзавкома. При больших нагрузках на ноги или длительной ходьбе ноги давали о себе знать страшной болью. Заместитель председателя завкома освобождался от работы в бригаде. В комитете отец проявил себя отличным работником. У него появились друзья, которые его поддерживали. Однако появились и должностные работники, которым отец был очень неудобен, да и среди рабочих тоже были недовольные, которым отец мешал воровать продукцию завода. Кому-то не дали жильё, кому-то не помогли с ремонтом квартиры, а кому-то просто не дали возможности отлынивать от работы. Завком был действительной школой, которая учила жить в коллективе и руководить коллективом. Должностные лица завода пробовали с ним беседовать и уговаривали его делать то, что они ему приказывали. Он делал то, что от него требовала его должность, совесть. Недовольные рабочие начали распускать различные слухи, компрометирующие его, но он держал свою линию. Среди рабочих пошёл слушок, будто отец, который в этот момент уже был членом компартии, дал добро, чтобы его первенцу сделали обрезание согласно Торе. Этот слух дошёл до партийной ячейки, которая приняла решение послать комиссию для проверки этой информации. В рабочее время к нам домой пришла комиссия партячейки. Она потребовала от матери развернуть ребёнка. Нетрудно было удостовериться, что никакого обряда не совершалось, и комиссия ушла. Когда я родился, никакой комиссии уже не было. А между прочим недоброжелатели потеряли бдительность. Хоть мне обрезание не сделали, но прецедент был. Дело в том, что моя мать поехала в свою родную деревню Вапнярку на свадьбу к младшей сестре Зине в то время, когда я должен был появиться на свет. Через несколько дней после родов, в то время, когда мать отдыхала, бабушка меня завернула и понесла к рэбе (еврейскому священнику), чтоб совершить обряд. Но, к счастью, рэбе был только в соседней деревне. Пока бабушка ждала попутного транспорта, мать проснулась и поняла, почему меня нет дома. Она нашла бабушку и меня отняла. Об этом долгое время никто не знал. В Вапнярке я пробыл неделю, и мы приехали в Одессу.


Центральный комитет ВКПб принял решение послать на укрепление сельского хозяйства 25 тысяч коммунистов на село. Партийная ячейка завода выдвинула отца кандидатом от маслобойного завода. Отец подчинился решению ячейки и выехал в деревню, которая была пограничной. Здесь проходила граница с Румынией. Он туда приехал парторгом, но спустя некоторое время его избрали председателем колхоза. Трудно определить, на что ориентировались партийные руководители, посылая рабочих в деревню. Если отец мог отличать зерна подсолнуха, хлопка, конопли, льна, которые он разгружал из вагонов, то отличить ячмень от ржи он явно затруднялся. В чём партийные руководители не просчитались, то в том, что посланцы города были люди, преданные своей Родине и делу, которое им поручили. Не их вина была, что многие из них при отсутствии профессионализма делали глупости. Не всем удавалось вообще освоить основы сельскохозяйственных работ. Однако, кроме сельхозработ отцу пришлось организовывать дружины помощи пограничным отрядам, которые выходили с пограничниками на охрану границы. Была ещё одна побочная работа — это содействовать так называемому раскулачиванию, то есть отбирать у зажиточных крестьян их скот, инвентарь, зерно. Вооружённые подразделения с бедным крестьянством забирали у этих зажиточных крестьян, которых назвали кулаками, их имущество за то, что они не хотели становиться членами колхоза. Самих кулаков отправляли в Сибирь. Отец должен был оприходовать имущество этих кулаков  как имущество колхоза.

Дубовой Исаак - отец

Однако при всём при том работа в завкоме, работа в колхозе сделали своё дело. Они сделали отца отличным организатором производства.


Однажды придя домой, отец сказал, что у них в тресте для ИТР организовали обеды. Он просил разрешить ему этот обед забирать домой, так как он редко в обеденное время бывает в тресте и не может воспользоваться им. Ему разрешили. Я должен был каждый день в обеденное время приходить в столовую и забирать этот обед. Бабушка первое и второе блюдо клала в кастрюлю, добавляла пару картошек и варила похлёбку, которую мы с удовольствием ели. Отец обедал вечером дома. Брат обедал на заводе, а также вечером дома, перед сменой или после смены.


Несмотря на то, что из шести человек в нашей семье работало трое, денег не хватало. Нужно было отоваривать какие-то продукты, покупать коммерческий хлеб, на базаре — картошку, соль. Решили кое-какие продукты и товары, которые мы получали по карточкам, реализовывать на базаре. В нашей семье никто не курил. Папиросы, которые иногда выкупали по талонам, я продавал на базаре. Это было непросто делать. Опыта у меня не было. Приобретать его пришлось на практике. Заметив, что продавать папиросы поштучно выгодней, чем пачками по сто штук, я сразу перешёл на штучную продажу. Выручка увеличилась. Всё свободное время я был на базаре. Сложнее было реализовывать водку, которую мы тоже не могли сами пить — нужны были деньги. Находились такие мужчины, которые забирали водку бесплатно, да ещё награждали подзатыльником или палкой по спине. Многие из них уже побывали на фронте, а сейчас жизнь выбила их из седла, в водке они искали утешение.


Несмотря на мои усилия, голод донимал всю семью. Отец в отчаянии пытался найти какую-то работу, на которой можно было бы или больше заработать, или хотя бы удержаться. Он чувствовал, что на этой работе он работать не сумеет. Проблема, возникшая, а вернее — усилившаяся после отъезда из Ширяева, возрастала. В любой момент ноги могли отказать полностью. Это была бы катастрофа. Перейти работать на завод к брату он не мог по двум причинам. В то время семейственность на предприятиях не поощрялась, вторая причина — его аграрная специальность никак не вписывалась в машиностроительный завод.


Я не знаю, кто предложил отцу новую работу, то ли помог брат его, то ли в тресте видели, что на этой должности должен был быть другой человек. Однако так или иначе отцу предложили должность председателя производственной артели «Металлист» системы промкооперации. Ему разъяснили, что эта старая артель до войны выпускала ложки, кастрюли, изготовляла кровати. Сейчас ей дали новое направление — изготовлять полностью запалы к гранатам Ф-1, или, как их называли, «Лимонками». Прежний председатель артели с этой работой не справился, а фронт требовал гранаты. Станочный парк этой артели был очень старый. Токарные, фрезерные, штамповочные станки, полуавтоматы работали от общей трансмиссии. Шорники не успевали чинить трансмиссионные пасы, не хватало сыромятной кожи для сшивочного материала. Да и на сами запалы шёл дефицитный лимитированный металл. Руководители промкооперации открыли перед отцом, как говорится, все карты. Отец посоветовался с дядей Мишей и предложение принял.


В момент, когда отец принимал артель, в Ижевск приехали Берия и Ворошилов. Цель приезда столь высокопоставленных особ была одна: они должны были передать мотозавод, который был в подчинении наркомата машиностроения, наркомату вооружения. От наркомата вооружения здесь уже находился заместитель наркома Новиков. Эта перезагрузка предприятия поставила дядю в тяжёлое положение. Он, машиностроитель, мягко выражаясь, в изготовлении оружия не очень хорошо разбирался. Железнодорожные составы с оборудованием, демонтированным на заводах Тулы, начали подходить почти одновременно с приездом именитых гостей. Новый корпус мотозавода, который начал строиться до войны под выпуск мотоциклов ИЖ-12, был ещё без двух верхних этажей. Приехали оружейники, технологи и начали приспосабливать то или иное оборудование, установленное на заводе, под выпуск деталей для пулемёта системы «Максим».


Станков на изготовление нужного комплекта деталей не хватало, то же — и площадей для установки станков, которые прибывали ежедневно. В это время дядя предложил отцу принять цех для изготовления ЗИПа (набора запасных инструментов и приспособлений) для пулемётов. На эти работы он обещал выделить несколько станков, в которых нуждалась артель. Дядя свёл отца со своими помощниками, которые оформили передачу основных средств, а так же составили акты на передачу фондовых материалов для изготовления этого ассортимента изделий. В артели также начались работы по перестройке помещений под новое оборудование. Оказалось, что потребовался гальванический отдел механического цеха, так как некоторые детали как запала, так и прочей продукции требовали оцинковки, медирования, никелировки, а впоследствии — и хромирования. Вот здесь отец развернулся со всей энергией и присущей ему настойчивостью.


Руководство промкооперации, увидев такой разворот дел, дало заказ на изготовление метизов для винтовочных ящиков, требующихся в большом количестве заводу, выпускающему винтовки. Отец пригласил на работу старых мастеров, давно ушедших на пенсию. Он создал для этих рабочих более выгодные условия, чем на заводах, например, работу в одну смену, сокращённый рабочий день, несколько лучшее питание, чем на заводах, потому что сумели использовать смежное предприятие, продкооперацию. Затем отец нашёл грамотного инженера-производственника Асю Ароновну Крейн. Она приехала в Ижевск, когда её муж лежал на излечении в госпитале после ранения. Когда её муж Григорий, а по-еврейски Герш, вышел на костылях из госпиталя, где ему укоротили ногу на семь сантиметров после операции при гангрене, они решили из Ижевска никуда не уезжать. Григорий был инженер-конструктор, она имела специальность инженера-механика. Вакансий для этих специальностей здесь в городе было хоть отбавляй. Гриша пошёл на работу на машиностроительный завод наркомата вооружения, её пригласил на должность начальника цеха отец. Он об этом не пожалел.


Она с первых же дней работы показала себя энергичным, знающим своё дело инженером. Эта маленькая женщина одновременно была в трёх зданиях механического цеха, перемещаясь по территории артели, как метеор. В цеху у неё было отгорожено маленькое помещение, где располагалась её контора без штата. Она между сменами писала всевозможные бумаги, ведомости, бухгалтерские отчёты, расчёты. В рабочее время её можно было при надобности видеть, остановившись в цеху. Она сама появлялась. Говорила она громко и внятно. Её голос пробивался через гул трансмиссии, хлопанье трансмиссионных ремней.


Муж её, Григорий, был полной противоположностью жене. Разговаривал тихо, медленно, ходил он степенно, как бы обдумывая каждый шаг. Сначала ходил на костылях, затем, когда ему сделали специальный ботинок, ходил с палочкой. Григорий был вечно чем-то недоволен. Как-то, когда мы близко познакомились, он рассказал, как к ним в конструкторское бюро вошёл нарком вооружения Устинов. Он был в форме генерала. Войдя в зал, где конструктора делали своё дело, он громко подал команду: «Встать, когда к вам вошёл генерал»! Все конструкторы вскочили со своих мест.

– Ну кто он такой? — возмущался Гриша. — Мальчишка! У нас половина конструкторов уже с фронта пришли, покалеченные, а он хочет, чтобы перед ним вскакивали...


Конечно, он мог возмущаться у нас на кухне. В бюро он вскочил, как и все, приветствуя генерала.

Ася Ароновна при первых беседах с отцом признала его начальником, несмотря на то, что она была по образованию инженер. Отец предупредил её, что технические вопросы, касающиеся производства, остаются за ней, выставив ей одно условие, что прежде, чем она будет исполнять своё решение, она отца поставит в известность. Очевидно, отец этим условием убивал двух зайцев. Во-первых он должен был знать, каким образом на вверенном ему предприятии решаются технические вопросы, во-вторых, он повышал свой технический уровень как в ознакомлении с техникой, так и с возможностью самого станка выполнять те или иные процессы. Для такого производства у него было знаний маловато.


Когда появилась возможность добиться брони для должности главного инженера, в артель пришёл опытный инженер-механик Метелёв. В очень короткое время технология изготовления в артели запалов гранат была решена. Лишь одна деталь требовала спецоборудования — это очень важная деталь в запале, боёк. Эту деталь без специального станка сделать было невозможно. Военпреды запалы с доморощенными бойками даже смотреть отказывались. Да особо-то и показывать было нечего. Тогда отец обратился к представителю комитета обороны при Удмуртском обкоме партии. Через несколько дней самолётом из Москвы была доставлена большая партия бойков в пачках по несколько тысяч штук в каждой. Как впоследствии нам сказали, какой-то московский завод, который изготовлял запалы, эвакуировался и находился в пути. А эти запалы остались в складах готовой продукции. Через несколько дней упакованные ящики с гранатными болванками, а также ящики с запалами отгружались на станции для отправки на химзавод.


Не меньший спрос был на ширпотреб. В госпиталях не хватало кроватей, посуды, кастрюль, ложек, кружек. Артель развернула свою деятельность.


Отцу показали сруб деревянного двухэтажного дома, строить который начала артель до войны. Он, используя свои связи со стройтрестом, договорился, что строители достроят дом внепланово. Но это будет несколько позже.

 

БРАТ

На второй день после вселения в квартиру брат пошёл в отдел кадров мотозавода. Завод от нас находился в двух кварталах по нашей улице. Найти отдел кадров было нетрудно. После выполнения небольших формальностей, таких, как заполнения анкеты, выписки пропуска работница отдела кадров отвела брата на территорию завода. Они вышли на улицу, обошли два наружных производственных корпуса и подошли к третьему, в котором была заводская проходная.


Три корпуса завода образовали заводской двор, в котором находился отдельный корпус, где был экспериментальный цех и лаборатория. Четвёртая сторона заводского двора была отгорожена временным забором. За забором была строительная площадка, на которой строители воздвигали новый цех для изготовления мотоцикла новой марки М-12, который, по словам конструкторов, должен был не уступать по многим параметрам лучшим иностранным маркам. Но началась война. Она продиктовала новые условия работы и новые планы. Корпус продолжали строить, сменив только рабочих. Вместо кадровых строителей сюда пришли гражданские строительные батальоны, сформированные из граждан, проживающих ранее на западных территориях, недавно присоединённых к Советскому Союзу: земель Западной Украины, Белоруссии и прибалтийских стран Эстонии, Литвы, Латвии.


Работница отдела кадров направилась к входу в дворовой отдельный флигель, поднялись на второй этаж, где находился экспериментальный цех. Зашли в конторку начальника цеха. Работница передала брата начальнику цеха и удалилась. Этот цех был укомплектован лучшими специалистами, которые приезжали в вагонах с оборудованием демонтированных заводов перед захватом городов противником.


Начальник цеха изучающе посмотрел на брата и обратился к сидящей в конторке женщине:

– Позови, пожалуйста, Николай Ивановича.

Спустя пару минут в конторку вошёл рабочий.

– Вызывали? — обратился он к начальнику цеха.

Начальник цеха какое-то время заполнял какую-то бумагу. Закончив писать, он посмотрел на рабочего и, выдержав паузу, сказал:

– Да, Николай Иванович, вызывал. Возьми паренька и сделай из него мастера под стать тебе.

– Константин Иванович, я же просил Вас, не нагружайте меня больше учениками. Вы же знаете, что у нас всегда запарка. Не могу я отвлекаться, и Вы в этом скоро убедитесь!

– Николай Иванович, дорогой! Я не имею времени тебе объяснять. И ты, и я — оба заняты. И только потому, что у нас запарка, мы берём учеников. Специалисты используются на потоках, и нам их никто не даст. А теперь познакомьтесь. Это Ваш инструктор и учитель Николай Иванович Ткаченко. Кажется, Ваш земляк. А Вы сами представитесь. А теперь — с Богом, за работу.

Когда брат представился ему, он мельком взглянул на него и буркнул: «Идём!»

Они прошли по пешеходной дорожке между станками к нужному токарному станку, на котором работал Николай Иванович.

- Сейчас я не имею времени, а в обеденный перерыв я тебе назову книги, которые ты возьмёшь в заводской библиотеке. На досуге почитаешь те разделы, которые я тебе укажу. А пока постой посмотри, как работают токаря, ознакомься со станком, а дальше будешь на своём станке набирать опыт работы с моей помощью. Ясно?

– Да — ответил брат.


Так начался первый рабочий день у брата, так началась учёба профессии на рабочем месте, которая не планировалась ни братом, ни родителями. Домой брат возвратился со стопкой довольно объёмистых книг, которые он начал с жадностью читать. В некоторых книгах были закладки, на которых были отмечены разделы, которые брат должен был прочесть в первую очередь. С белой завистью я наблюдал за ним.


На следующий день вернувшись со своей ночной работы заготовителя продуктов, немного поспав, я начал просматривать эти технические книги, которые, к чести их авторов, были написаны простым языком, хорошо иллюстрированы. Постепенно я увлёкся этим занятием, и у меня возникло желание изучить эти материалы и при первой возможности стать токарем, несмотря на то, что в книгах были описаны и другие станки. В основном, конечно, различные токарные станки, которых оказалось очень много видов, и которые применялись при различных работах. Но... это было не одно «Но», которое возникало при одной мысли о приобретении специальности.


Шла война, коварная и, к великому сожалению, не с нашим перевесом. Фашисты занимали за городом город. Наши войска по всему фронту отступали. Газеты сообщали, что враг несёт большие потери, но тем не менее враг наступал, и никто не мог сказать, когда его остановят. Что касается меня, то я не знал, когда я сумею осуществить мою мечту. Неустроенность нашей семьи требовала от меня заниматься тем делом, которым я занимался. Сестрёнка была ещё очень мала, и ей нужно было уделять немало внимания. Отец был уверен, что за ней должен присматривать я, а не бабушка. Да, бабушка стирала бельё, одежду сестры, варила еду из того, что было. Чтобы было чего варить, опять должен был я заниматься тем, чем занимался.


Через неделю брат мне рассказал, что за ним закрепили токарный станок и он уже выполняет простые токарные работы. Он каждый день рассказывал мне о своём учителе, о его мастерстве. Николай Иванович был строгим учителем. Он хорошо объяснял, как делать ту или иную деталь, но он ещё внушительно предупреждал, что каждая заготовка является предметом, куда вложен человеческий труд, который должен быть оплачен рабочему. Если он своим неправильным действием загонит заготовку в брак, он должен будет из своей зарплаты оплатить труд рабочего, который сделал эту заготовку. Несколько раз брат приносил болтик или гаечку и говорил, что это он сделал, выточил или нарезал.


Прошло несколько месяцев. Брат выполнил работу, которую выполняет рабочий третьего разряда и предъявил её квалификационной комиссии. Ему присвоили квалификацию токаря третьего разряда. Николай Иванович стал его наставником и по возможности продолжал его обучать специальности токаря-универсала. Брат начал осваивать специальности токаря-лекальщика, токаря-резьбошлифовальщика. В это время на заводе начали формировать инструментальный цех. Его разместили в недостроенном новом флигеле, укомплектовав один отсек станками. Кадрами новый цех снабдила школа ФЗО, досрочно сделав выпуск. Специальные заводы по выпуску инструментов были демонтированы из городов, которые были в настоящее время оккупированы. Инструменты на заводах в тылу готовили себе сами. Для жизнеспособности цеха по всем цехам завода отобрали специалистов и направили во вновь созданный цех. Так брат попал в инструментальный цех. Спустя несколько дней он был избран комсоргом цеха и продолжал исполнять свои обязанности токаря.


Выборное комсомольское собрание проводил комсорг завода секретарь ЦК комсомола Константин Семёнович Коваленко. Он приехал с оборудованием из Киева и остался работать на мотозаводе.


Комсомольскую работу брат знал. Ещё в Ширяевской школе он был избран в комитет комсомола. Затем, когда мы переехали в Одессу, он был избран в комитет комсомола школы №12. Он эту работу знал и любил. Здесь же поле деятельности было намного обширней, и он всё своё свободное время отдавал ей.


С Николаем Ивановичем он связь не порвал. При постоянно повышающейся сложности токарных работ, которые ему поручали, он ещё много раз обращался к учителю за консультацией и с его помощью с работой справлялся.


У Николай Ивановича семья осталась на оккупированной территории. Он на общих основаниях от эвакопункта получил жильё в частном доме. Обедал он в столовой завода, когда работал в ночную смену, он ел полагающийся обед УДП, (усиленное дополнительное питание) за перевыполнение нормы выработки. Это не был полный обед, но одно горячее блюдо было обеспечено. В основном он ходил голодным, потому что варить сам он не умел, да и времени не было. А если бы он и выкроил время, то у него не было продуктов. Когда я освоился в очереди за коммерческим хлебом, я обнаружил, что люди, которые писали номера в очереди, для своих родственников или знакомых оставляли номера.


Один раз, шатаясь по базару и сбывая пайковые папиросы, я купил несколько химических карандашей. Придя в очередь одним из первых, я начал писать на руках людей их очередные номера. Некоторые сразу после получения номера уходили куда-то греться. Это позволяло мне оставить несколько свободных номеров. К восьми часам я подошёл к проходной до выхода брата с завода. Когда брат вышел, я ему сказал, что у меня есть свободные номера в хлебный магазин. В течение получаса он и Николай Иванович могут купить немного хлеба. Таким образом я какое-то время писал им номера, и они после работы покупали хлеб, который был хорошим подспорьем к дневной трапезе. Обыкновенно Николай Иванович всегда молчал, а однажды он обратился ко мне:

– Григорий, подрастай поскорее. Пока я жив, я бы из тебя сделал отличного токаря.


Знал ли мастер, что он задел те струны в моей душе, которые днём и ночью набатом звучали в моём сердце? Прошли два долгих года. Специальность токаря третьего разряда мне присвоили, я стал работать токарем в механическом цехе артели «Металлист», но это не была моя специальность, с которой я бы прошёл жизнь. Вскоре коммерческий хлеб перестали продавать. Впоследствии с мотозаводом мы полностью потеряли связь, ижевский мотозавод перестал существовать, этот завод получил номер, как все военные заводы, и перешёл в наркомат вооружение. Дядя уехал из Ижевска. Он был отозван его наркоматом машиностроения, брат перешёл на комсомольскую работу и обкомом комсомола был направлен на завод наркомата танкостроения. Но это было позже.

 

СЕСТРЁНКА

 Диву даёшься, как война распорядилась с жизнью каждого из нас, невзирая ни на возраст, ни на род занятий, ни на здоровье. Это можно сказать и в отношении меня. Стоило мне в холодную погоду плохо завернуть шею шарфиком или промочить ноги после дождя, как у меня начиналась ангина, и температура подымалась до 39-40°, и я неделю-две лежал в постели с компрессом на шее. Здесь, в эвакуации, в мороз ходил в галошах, ноги примерзали к ним, а ангины и близко не было.


Это самое можно было сказать о сестрёнке, которая до двух лет уже была кандидатом на тот свет. Она чуть ли ни год болела гастритом. Болезнь настолько её истощила, что слипалась кожа на ручонках. У матери она была на особой диете. Здесь же она за всю дорогу ни разу не температурила. Я — и то один раз приболел, а она несмотря на вшей, а затем и на морозные погоды, стойко выдержала дорогу. Трудно сказать, насколько повзрослела малышка в свои два года. Когда при бомбёжке все мы прятались в валунах, сестрёнка была с нами, её братьями. Отец в этих случаях всегда был при лошадях. При каждых сравнительно близких падениях бомб женщины причитали, плакали. Этот укутанный в тряпьё комочек только сильней прижимал к себе маленькую коробочку с игрушками. Она очень боялась потерять эту коробочку.


Когда мы передвигались уже по железной дороге, в Рузаевке мы покинули пассажирский вагон, который уехал на юг. Наша дорога вела на Север, в Удмуртию. Здесь, в Мордовии, уже лежал снежок. Подошёл к нам железнодорожник и сказал, что на Казань через пару минут уходит состав. Этим составом в крытом вагоне можно добраться до Казани. Мы с отцом схватили вещи, брат взял один узел и на руки сестрёнку. Все мы побежали за железнодорожником, который хотел нам помочь и раньше нас добежать до паровоза, чтобы на минуту-две задержать состав. Дорогу мы едва видели под ногами. Была полная темень. Брат одной рукой держал сестрёнку, вторая рука была занята узлом. Сестрёнка заслонила собой полностью дорогу. Брат слышал наши шаги и бежал за нами. Трудно объяснить, как мы с отцом проскочили этот злосчастный открытый канализационный колодец, куда влетел брат. Влетая в колодец, он отбросил сестрёнку от себя, а сам расставленными локтями повис в открытой горловине колодца и окликнул нас, чтоб мы помогли. Мы бросили свои вещи и подбежали к брату, чтобы помочь ему. Пока мы его вытаскивали, сестрёнка даже не пискнула. Она молча лежала на снегу. Вытащив брата, мы подняли её с земли. И только мы начали с неё стряхивать снег, она попросила найти её коробочку с игрушками. Отдав ей игрушки, мы продолжили бег к составу по оставленным следам. Железнодорожник уже побывал у паровоза. Заметив, что мы задержались, он у составителя взял фонарь и побежал нам навстречу, размахивая фонарём. Открыв полуразрушенный вагон, он помог нам взобраться в середину, поставив на пороге вагона фонарь

– Быстренько разместитесь. Паровоз ожидает моего сигнала к отъезду. Осторожно, здесь чугунные чушки, чтобы они не побили вам ноги! Я отправляю состав.


С этими словами он захлопнул дверь вагона. Паровоз дал гудок, и мы поехали. Мы несколько узлов с постелью поставили у стены, подальше от конических пирамид, которые лежали в центре вагона. На узлы усадили сестрёнку, дополнительно её укутав. Вагон был весь в дырах, которые мы не видели, но чувствовали, как из них врезались ледяные ножи холодного воздуха. Это испытание сестрёнка также с честью выдержала.


На второй день после нашего вселения в квартиру я повёл её в детский садик. Этот садик принадлежал профкому автозавода. Когда мы пришли, воспитатели уже знали, что будет новый ребёнок, которому ещё нет трёх лет. Также они знали по документам, что фамилия ребёнка совпадает с фамилией директора завода. Одним словом, нас приняли хорошо. Сестрёнка вела себя отлично. Казалось, что она сдаёт экзамен на самостоятельность, учитывая обстоятельства, что она на год младше своих сверстников из младшей группы садика. Она внимательно слушала, что ей говорила воспитательница. Начала сама переодеваться и пыталась повесить одежду в её шкафчик. Когда окончились все формальности, которые она должна была пройти, она пошла с воспитательницей в свою группку. Придя за ней вечером, я увидел её в группе за столиком. Она играла с игрушками. Увидев меня, собрала игрушки, поднялась и вышла ко мне, подвела к своему шкафчику. Я её переодел и сказал, чтобы она пошла и попрощалась с воспитательницей. Это был заведённый здесь этикет. После того, когда ребёнок попрощается с воспитателем, последний делает в списке отметку, и считается, что воспитатель снимает с себя ответственность за ребёнка. Малышка всё выполнила, и мы пошли домой.


Так продолжалось неделю или полторы. Вдруг она полностью изменилась. Когда я её позвал одеваться, чтобы идти в садик, она мне впервые сказала «Никочу». Я ей сказал, чтобы шла побыстрей, так как я опоздаю в очередь за хлебом, она — в слёзы. Я начал её одевать, применяя силу. Малышка закатила истерику. Вмешалась бабушка. Оставаться без добавочного хлеба было тяжело. После некоторых уговоров сестрёнка согласилась, чтобы её отвела бабушка. Я ушёл в очередь за хлебом. Вечером, когда я пришёл в садик её забирать, малышка на меня посмотрела таким взглядом, что у меня по коже мурашки забегали. Глаза её были полны ненависти. Она остановилась у дверей группки на какое-то мгновенье, затем продолжила путь ко мне. Я её переодел, и мы пошли домой. Она молчала. Я подумал, что она молчала потому, что был сильный мороз и трудно было разговаривать. Но на половине дороги она заговорила:

– А почему всех детей из садика забирают мамы, а меня братик?


Что я ей мог ответить? У меня самого этот вопрос душу раздирал. Почему у многих детей есть отцы и матери? Это же естественно! Да, сейчас страшная война, каждый день тысячи детей остаются без родителя или без родителей. Да, в газетах писали, что у капиталистов умирают рабочие и дети остаются сиротами. Но у нас, писали газеты, этого не было. У нас в справедливой стране — всё иначе. И вот пришло несчастье в наш дом. Мы, взрослые, понимали: это несчастье. Но как объяснить малышке, что у неё не стало матери, у неё есть только отец? Мне было всего тринадцать лет. Я и сам воспринимал эту трагедию не так, как взрослые. Улица была тёмной, погода была морозной, вокруг — ни одного человека.

– Эх мы, взрослые ослы, — подумал я, — как мы сразу не поняли протест ребёнка! Это был не каприз, а именно протест, который из неё выплеснулся, когда наша жизнь вошла в русло движения всего народа. Да, какие же жестокие люди — эти взрослые, которые уходят из семьи, оставляя детей без матери или отца! Как я завидовал, что у моих спутников Саши, Миши, Вадика были отец и мать, да, в этот момент они были... Да, их отцы были на фронте, а я уже мать похоронил.


Как я мог объяснить сестрёнке, что у неё уже матери нет? Как она это воспримет? Ведь мы в нашей семье старались не произносить слово «Мать». Даже рассказывая сказку о мышке-матери, мы сознательно опускали слово «Мама». Но это была временная мера. Всё равно когда-то этот вопрос будет поставлен. Я убеждён, что ребёнок должен знать, где его родитель, и чем раньше он это узнает, тем лучше. Я поставил сестрёнку на снег, присел, чтобы она меня лучше слышала и видела.

– Слушай, сестричка, ни у тебя, ни у меня, ни у братика нет мамы, наша мама умерла. В садике, куда ты ходишь, у многих деток нет пап. Их папы погибли на войне, поэтому за ними приходят мамы, а за тобой прихожу я.


Больше я ничего не сказал, потому что заплакал. Сестрёнка смотрела мне в глаза своими красивыми светло-голубыми глазами, широко раскрытыми, и я почувствовал, что вот-вот она расплачется.

– Но мы с тобой сильные и плакать не будем, — продолжил я свои объяснения, с трудом преодолев плач, — ты вырастешь и мне будешь помогать, как помогаю тебе я. Я тебя люблю и всегда буду любить.


Я опять взял её на руки и мы побрели домой, не сказав друг другу ни слова в дороге. В следующее утро, когда я пришел из очереди погреться, она оделась тихо, как ни в чём ни бывало, и мы пошли в садик. Никто так и не узнал о нашей беседе тем вечером недалёко от водонапорной башни при нашем возвращении из садика.


Дома у сестрёнки появилась подружка, которая в ней души не чаяла. Это дочь хозяйки Маргарита, которая занималась в восьмом классе. Она была комсомолка, активистка в школе. Занималась только на «отлично». Диву даёшься, и когда она всё успевала делать! Когда выдавалась свободная минута, она забирала малышку к себе в комнату и играла с ней, как с куклой. В этой игре было всё: и чтение сказок, и разучивание стишков, изготовление кукол и прочее, и прочее. Маргарите нравилось, что сестрёнка хорошо усваивала стишки и охотно слушала её, когда она рассказывала сказки.

 

БАБУШКА И ТЁТЯ СОФА

 Моя бабушка, мать отца, была коренная одесситка во многих поколениях, если можно говорить вообще о многих поколениях одесситов, потому что город ещё молодой.

Девичья фамилия бабушки Трахтемберг. На Ярмарочной площади у неё были родственники, которые помогли ей выжить после смерти деда. Характер у бабушки был не из мягких, скорее жёсткий. Если следовать утверждению пословицы, что дети — наши враги, а дети детей — друзья дедов и бабушек, которые враги врагов, то бабушка нас любила. Однако её любовь была какой-то особой. Она и в лучшие времена не была бабушкой-нянькой. Когда мы, дети, приезжали в Одессу из села, она обязательно угостит чем-то вкусным, накормит, но не более. Мою мать бабка почему-то недолюбливала. Или это были традиционные отношения свекрови и невестки, а может быть, такие отношения сложились с тех пор, как отец женился на матери.


Когда создалась новая семья, конечно же, деньги шли на семью. В семью бабушки шла только помощь. Мать всегда помогала ей продуктами. Денег отец получал очень мало, нашей семье не хватало их. При каждой встрече с матерью бабушка в чём-то обвиняла мать и нередко доводила её до плача. Бабушка, в отличии от дедушки, была абсолютно безграмотной. Читать, писать не умела вовсе, считала только в пределах семейного бюджета, который был довольно скудным. Жизнь в семье была нелёгкой, но два жизненных потрясения изменили её характер. Первое потрясение было тогда, когда умер дед и она осталась с шестью детьми без работы и без специальности. Старшему сыну было четырнадцать лет, а меньшая дочь только родилась.


Второе потрясение было, когда её третий ребёнок, сын, в двадцатилетнем возрасте погиб в море. Лёва работал на заводе Инженера Гена, впоследствии — ЗОРе, заводе имени Октябрьской Революции. На этом заводе он приобрёл специальность кузнеца. Его увлечение изготовлением лодок, байдарок занимало всё свободное время. Делал он их вместе со сверстниками, родственниками, с которыми жил в одном дворе. Он выделялся своей красотой: высокого роста, широкоплечий голубоглазый брюнет. Девушки гурьбой ходили за ним, но он так и не отдал никому предпочтения. Не успел. Однажды с друзьями и подругами, как и много лет подряд, он ушёл в море на прогулку. Он был отличный мореход. На прогулке они со сверстниками соревновались в прыжках в воду. При одном прыжке он не выплыл на поверхность. Друзья его в воде не нашли. Только на третий день его обнаружили в воде рыбаки.


Бабушка замкнулась. Озлобившись на судьбу, она нередко свою злость изливала на окружающих, среди которых оказывалась моя мать. Остальные дети бабушки были живы-здоровы до самой войны. Благодаря усилиям моих отца и матери все братья и сёстры отца получили образование в рабфаке, в техникумах, школах. Только одна тётя Сима никакой специальности не приобрела. Но Бог её наградил искусством кулинарии. Она научилась хорошо готовить пищу, мало сказать хорошо — талантливо! Свои семь классов в школе она прошла. И сейчас она сразу стала шеф-поваром в госпитале и работала успешно. Теперь в это страшное время все дети бабушки, кроме одного, Марка, собрались в этом городе. Марк и муж Симы в настоящее время были на защите осаждённой Одессы. Их судьба беспокоила всех.


Этот раздел повествования я посвятил двум членам нашей семьи, с которыми мы жили на улице Горького в Ижевске. Следующая — тётя Софа, которую мы называли по имени, просто Софа. Она была самой младшей в большой бабушкиной семье. Фактически она жила с бабушкой до самой смерти бабушки. Софа не знала своего отца. Когда он умер, она только родилась. Но благодаря многочисленным родственникам и тому, что начал работать мой отец, старший сын бабушки, малышку удалось поставить на ноги, дать специальность. Она окончила курсы бухгалтеров и до войны работала бухгалтером на кожевенной фабрике в Одессе. У неё появился жених, и дело шло к свадьбе. Но грянула война и Шамис, Софин жених, ушёл на фронт. Он хорошо владел немецким языком и всю войну был переводчиком на передовой. Ввиду того, что за два года их знакомства он хорошо узнал семью невесты, он с фронта легко наладил почтовую связь с Софой через Ижевск, в котором она оказалась при эвакуации. Она работала в банке, в операционном отделе. Завязав связь с клиентами, ей удалось в одной организации, я даже не знаю какой, договориться, и два- три раза в месяц я мог приходить туда и брать пару литров суфле.


Торговая точка этой организации находилась на Сенной площади, то есть рынке, где я бывал частенько, если не сказать — ежедневно. В этой торговой точке были две вещи, которые я так и не мог разгадать. Во-первых, что такое суфле. В основном мне давали какую-то болтуху, похожую на сгущённое молоко, оно было серого цвета, сладкое на вкус, но во рту чувствовались какие-то крупинки. Правда, иногда это суфле было похоже на разбавленное сгущённое молоко. Оно было приятно сладкого вкуса. Однако мне оно попадало очень редко, и ещё интересно, что одно и другое стоило одинаковую цену.


Второй загадкой была сама торговая точка с её контингентом. В основном там отоваривались дамы, совсем не похожие на нуждающихся или голодающих. Они были роскошно одеты, упитанны, нельзя было сказать, что старые. Я в их компанию никак не вписывался. Одна дама из любопытства или от сердоболия спросила меня:

– Мальчик, ты откуда?

– Я с Украины, с города Одессы, — не ожидая никакого подвоха, ответил я. (В данном предложении я применил свой диалект, на котором иногда говорю и сейчас).

– Ха-ха, — искусственно усмехнулась дама, — когда это Одесса стала Украиной? Ты, видно, плохо знаешь географию? Одесса — это Россия.

- Нет, это Вы плохо знаете географию. Одесса — это Украина.

- Вы смотрите, какой невоспитанный нахал, он со мной спорит, да ещё в какой форме! — возмутилась дама. — Какой-то оборванец, подзаборник осмелился меня учить!


Очевидно, эта дама была женой какого-то высокопоставленного начальника. Все женщины, стоящие в очереди, начали меня стыдить, угрожать. Кто-то предложил кому-то пойти за милиционером, чтобы разобрался, кто я таков и по какому праву я здесь нахожусь. Вид у этих женщин был ужасен. Они друг другу что-то предлагали предпринять против меня, но из-за лени или трусости ничего не предприняли.


Однако я был ошеломлён. Я понимал, что здесь я нахожусь по доброй воле продавца или заведующей этой торговой точки и не хотел причинять им зло. Одновременно я был оскорблён до крайности и до крайности был беззащитен. Я заплакал и выбежал с магазина. Ушёл в ту часть рынка, где мальчишки продавали поштучно папиросы. Вытащил из мешочка начатую пачку папирос начал их продажу. Одновременно я следил за дверями магазина. Когда эти расфуфыренные дамы ушли, я вернулся в магазин. Продавщица увидела, что я зашёл, подозвала меня и отпустила суфле вне очереди. Рассчитываясь со мной, она тихо сказала:

– Правильно сделал, что ушёл. Это злые люди. Им это суфле не нужно. Они сюда приходят, чтобы поговорить и похвастаться нарядами. Не обращай на них внимания и в разговор с ними не вступай.


Спустя нескольких месяцев эту торговую точку закрыли. В этом домике разместился обслуживающий персонал рынка. Этот эпизод показал мне, что во время войны, когда был голод, кровь, горе, нищета в каждом доме страны, жила прослойка людей, которая всего этого ужаса не знала. Как впоследствии выяснилось, после войны они делили между собой лавры победы, добытые народом, и набивали карманы награбленным добром.


Что касается тёти, то она прожила большую жизнь. До конца войны её жених помогал ей, но домой не вернулся. Она вышла замуж за бывшего фронтовика, который потерял свою семью во время войны. Они имели общего сына, которого удачно вырастили. Муж её умер в восьмидесятых годах.


Наша семья на улице Горького прожила более полугода. Бабушка с Софьей остались там жить до конца эвакуации, мы же переехали в другой дом.

 

И так мы доживали злосчастный 1941 год. На фронте дела не улучшались. Военная машина фашистов продвигалась на восток. То здесь, то там своей тактикой свиного рыла ломала сопротивление наших войск. Враг подобрался к сердцу нашей родины — Москве. Хозяйка дома, в котором мы жили, внешне не имела к нам никаких претензий, но то, о чём она думала, мы однажды услышали из-за закрытой двери.

- И когда уже немцы возьмут Москву? Когда уже закончится этот ужас?

- Перестань, мама, — слышался голос Маргариты, — ведь наш Витя на фронте, что будет с ним?

- Да ничего не будет, — отвечала хозяйка, — окончится война, он вернётся домой.


Через несколько дней этот разговор возобновился, затем ещё и ещё. Прекратился он тогда, когда Левитан объявил о разгроме вражеской группировки под Москвой нашими войсками.

Зима была в полном разгаре. Термометры зашкаливали на отметке - 45°. Ночью температура опускалась иногда ещё ниже.


Приехала к нам машина и привезла дрова. Это были комли деревьев, которые нельзя было использовать на подпорные столбы в шахтах. Отец пришёл пораньше домой, и мы принялись перетаскивать эти брёвна во двор. Однако брёвна были промёрзлые, сырые. Нам пришлось у ворот их ополовинить. Когда мы заволокли эти колоды во двор, началась их распиловка на дрова с одновременной колкой. Сначала я чувствовал холод в ногах, затем они стали печь. Увлёкшись работой, я перестал чувствовать боль. Немного ещё поработав, отец сказал, что на сегодня уже достаточно поработали и можем пойти погреться. Мы зашли в дом, сбросили верхнюю одежду и вошли в тёплую комнату. Я хотел снять галоши, единственную обувь, в которой я приехал, но галоши, как пришитые, не захотели раздеваться. Я попросил отца помочь мне. Когда он приложил силу, чтобы снять галошу, я почувствовал страшную боль в ступне. Отец велел бабушке принести таз с водой. По его указанию я поставил обе ноги в галошах в воду. Вода была холодной, но этого не чувствовалось. Посидев немного, держа ноги в воде, я почувствовал, что боль усиливается. Отец стал меня укорять, что я не почувствовал, как у меня примерзали ноги к галошам. Постепенно галоши оттаяли, снялись с ног, но ступни были жёлто-зелёные, бесчувственные. Отец забрал тазик с водой и, вылив воду во дворе, набрал тазик снега и занёс в комнату.

- Растирай ноги снегом пока не появится нормальный цвет кожи, — приказал он.


Я начал интенсивно растирать ступни от пальцев до пятки. Несколько раз отец приносил со двора снег. Трудно вспомнить, какой продолжительностью была эта процедура, но ступни удалось спасти. Правда, ещё много лет, а скорее — десятилетий летом у меня начинали ступни течь, то есть мокнуть. Однако это было не последнее обморожение ног. Обуви у меня так и не было.


Перед Новым годом придя домой с базара, ещё в парадной я услышал громкий плач бабушки. Я быстро поднялся по лестнице и вбежал в комнату. Картину, которую я увидел, трудно описать. Отодвинув стол, который стоял посреди комнаты, на его месте на полу сидела бабушка в одной нижней рубашке с распущенными волосами. Она истерически плакала, рвала на себе волосы и причитала. Я понял, что она оплакивала Марка. На меня она не обратила никакого внимания. Я сел на свою кушетку, не решаясь лечь, не зная, как должен был я себя вести. Через некоторое время бабушка поднялась с пола, надела платье, причесалась. Когда она ставила на место стол, я ей помог. Мы не сказали друг другу ни слова. Мы все беспокоились за судьбу Марка, но бабушка сердцем чувствовала, что случилось непоправимое.

Сейчас, после приезда Скляра из Одессы, бабушка приняла это известие, конечно, плачем, но без истерики и причитания.

 

И ДАЛЕЕ...

Праздновали Новый год сами. Стол украшали винегрет, котлетка с пюре, кусочек хлеба и бутылка водки. Кажется, именно в этот день я впервые выпил рюмку водки.


О дальнейших событиях я уже начал рассказ. На мотозавод приехали Ворошилов и Берия. Они привезли приказ Главнокомандующего о передаче мотозавода в подчинение наркомата вооружения с целью переориентировки выпускаемой им продукции, чтобы в кратчайший срок начать выпускать пулемёты типа « Максим».


Меньшее событие, но для нашей семьи более весомое было то, что отец получил расчет в стройтресте. Ему предложили должность председателя артели «Металлист» в системе промкооперации. Дело в том, что эта артель когда-то выпускала койки для общежитий, ложки, кружки. Сейчас фронту нужны были гранаты Ф-1. Завод, который эти гранаты делал, эвакуировался и был, видимо, в пути. Изготовление запалов гранаты возложили на эту артель. Однако руководство артели с задачей не справилось. Кто-то предложил кандидатуру отца.


Отец согласился, хотя металлистом никогда не был. Однако он почему-то поверил или внушил себе, что с задачей он справится. Дело в том, что когда он был на курсах директоров МТС в Харькове, программа предусматривала машиноведение. Когда он стал директором МТС, он построил ремонтную мастерскую. С начальником мастерской, инженером часто обсуждали вопросы восстановления тех или иных деталей на соответствующих станках. Эти знания ему пригодились. Он очень быстро ознакомился с персоналом артели, поставил задачу. Отец пригласил на работу некоторых старых мастеров-металлистов, пенсионеров. Он пообещал им работу в одну смену, рабочую продуктовую карточку, восьмичасовой рабочий день. Так в артели появились отличные кадры. А здесь ещё официально вызвал к себе директор 524 завода, так теперь назывался мотозавод, и предложил сделку.


Дело в том, что технологи на номерном заводе с трудом разместили по цехам изготовление деталей пулемёта, а к каждому пулемёту нужно было делать комплект инструмента и приспособлений, таких, как маслёнка, ёмкость под щёлочь, ёршик для чистки ствола, коробочка под ключи и прочее. Дядя Миша предложил отцу сделку. Он даёт артели какие-то станки и пружинный механический молот для создания кузницы, а отец берётся изготовлять согласно техническим условиям вышеуказанную продукцию. Отец согласовал этот договор со своим начальством. По своему знакомству на прежней работе нанял рабочих, которые расширили существующую кузницу, и начали производить нужную продукцию.


Хуже дело продвигалось с запалами к гранате. Опытные инженеры (главный инженер Метелёв, начальник цеха Ася Ароновна Крейн, главный механик Малышев, слесарь-лекальщик Перевозчиков, кузнец Бармин) сделали невозможное: все детали запала выпускались. Выпускались, но... в ящик. Собранный опытный запал критике не подлежал, он просто не годился. Для изготовления бойка запала нужен был не только специальный станок-автомат, но и специальный металл. Отец через обком партии связался с представителем комитета обороны по Удмуртии. Через несколько дней из Москвы самолётом были привезены бойки, которые остались там на складе при эвакуации завода.


Так же была налажена доработка болванки гранаты Ф-1. Новые станки с мотозавода начали нарезать резьбы на болванках для запала, была налажена лакировка внутренности гранаты. Привезли с фабрики ящики, и комиссия военпредов приняла первую продукцию для фронта. Это, конечно, была большая заслуга собравшегося в артели коллектива. Выпуск остальной продукции, которую выпускала артель, с плана не снималась, она тоже шла как военный заказ — это запорная арматура ящиков для винтовок, снарядов, петли к ним. Ко всему этому над руководством артели висели заказы по ширпотребу, которые военные заводы изготовлять в настоящее время не могли. Госпиталям нужна была посуда для приготовления пищи, нужны были ложки, кружки для столовых и населению. Нужны были изготовители различных разовых заказов. Один из разовых заказов нам очень помог. К отцу пришёл снабженец с хлебозавода. Он принёс оформленные бумаги, подписанные высшим начальством. На хлебозаводе сгорели формы для выпечки хлеба. Подовый хлеб печь не могли, потому что в хлебе был большой процент картофеля. Заказ был срочный. Хлебозавод работал круглосуточно. Он был в городе один. В это время не знаю, по какой причине, но прекратили продажу хлеба, продаваемого населению по коммерческим ценам. И без того голодное наше существование стало ещё тяжелей. Я с базара почти не уходил целыми днями. Вернусь к начатому эпизоду. Отец завизировал заказ и отправил заказчика в отдел по оформлению. Однако прежде чем отпустить заказчика, он спросил его, не может ли завод помочь рабочим немного с продуктами, в частности мукой.


- Что Вы, — замахал руками заказчик, — за килограмм муки можно попасть под трибунал! Но есть возможность помочь вам. У нас мука в железнодорожных вагонах приходит в мешках, которые на заводе машина распаковывает и освобождает. Однако машина не вытряхивает мешки, и нам приходится ставить народ их вытряхивать. За 3-4 часа можно натрясти порядка десяти килограммов муки.

– Большое спасибо за помощь , — поблагодарил отец заказчика, — мы ею, конечно же, воспользуемся.


Мы выбрали день, когда брат был во второй смене. По приходе с работы, отдохнув пару часов, он со мной пошёл на хлебозавод, обратился к нужному человеку, который повёл нас в склад, куда распаковавшая машина выбрасывала пустые мешки. Работа у нас закипела. Мы без перерыва проработали 4 часа. У нас оказалось 17 кг муки в нашем мешке. Никто её не взвешивал, нас выпустили с завода через транспортные ворота для ввоза муки и вывоза мешков. Мы немного ожили. Конечно, если бы у нас было бы немного соды и немного соли, лепёшки, которые пекла бабушка, были бы вкуснее. Но мы с аппетитом их ели, несмотря на то, что под зубами скрипел песок. Не все мешки были чистыми и, вытряхивая муку, мы вытряхивали песок из мешков в ту же муку. Однако суп уже был не только с картошкой, но и с галушками.


Заказ хлебозавода был выполнен, но больше до конца войны связь с заводом не возобновлялась.

Работая токарем на мотозаводе, брат тоже достиг определённых успехов. Когда он перешёл в инструментальный цех, он возглавил бригаду молодых специалистов. Он тесно держал связь с Николаем Ивановичем, своим прежним учителем, и внедрял его методы работы в массовом производстве деталей различных инструментов и приспособлений. На отчётно-перевыборном собрании комсомольской организации он был избран членом заводского бюро. На него обратил внимание секретарь комсомольского бюро завода Константин Семёнович Коваленко. Когда в газете «Комсомольская правда» появилась статья о создании на одном из уральских военных заводов фронтовой бригады, Коваленко в конце рабочего дня пригласил брата к себе в кабинет комсомольского бюро, где они обговорили вопрос о создании на их заводе такой бригады.

- Желательно, чтобы ты возглавил эту бригаду, а ещё обдумай вариант, чтобы твоя бригада стала молодёжно-фронтовой комсомольской бригадой. Я должен тоже ещё согласовать некоторые вопросы. После их решения мы вернёмся к вопросу о создания бригады нового типа, — сказал секретарь бюро комсомола в заключение.


Через несколько дней в конце работы Коваленко и брата вызвал к себе представитель наркомата обороны по комсомольской работе, член ЦК ВЛКСМ Гельман. Они обсудили план создания первой в Удмуртии комсомольской фронтовой бригады, ознакомились со статусом бригады, которая уже была создано на Урале. Так на новом заводе наркомата вооружения была создана новая производственная бригада.


Перепрофилирование завода началось, как говорится, с места в карьер. Весь инженерный корпус завода денно и нощно работал над переделкой оснастки станочного парка для новой продукции. Днём и ночью на завод прибывали инженеры-оружейники. Специалисты требовали от директора завода жильё для своих семей.


День и ночь летели заявления от специалистов оружейников на стол директора с просьбой и с требованиями отправить их на фронт. Для усиления рабочего корпуса из Узбекистана прибыли составы с людьми, в основном крестьян, для работы на заводе. Люди в тюбетейках и халатах, в лёгкой обуви стояли на морозе в месте выгрузки.


Почти все прибывшие люди не знали русского языка. Подъезжали грузовые машины и увозили людей в бараки, наскоро сколоченные строителями. С каких-то складов, пошивочных мастерских привозили шапки, телогрейки, ботинки. Одев и обув рабочих, их отправляли сразу на заводы. На заводах один раз в день их кормили, два раза в день пищу они получали по месту жительства. Рабочая сила из Узбекистана использовалась на разных работах, в основном на конвейерах, на переноске обрабатываемых деталей от станка к станку, с одного цеха в другой.


Детали пулемётов начали делать по мере изготовления оснастки, буквально с первых дней после получения приказа о передаче завода другому ведомству. Небольшая группа переводчиков переводила задание мастеров на узбекский язык и, убедившись, что рабочий правильно делает работу, переводчик переходил к другому рабочему, переводя с русского на узбекский язык его задание. Конечно, узбекские крестьяне, попав на завод, где для них все станки казались одинаковыми, часто путали места, куда обязаны были переносить те или другие детали. Станочники часто жестами их направляли к другим станкам, где ждали эти детали. Но чрезвычайный случай не заставил себя долго ждать.


Пачка готовых бойков пулемётов вместо того, чтоб попасть в закалочное отделение, попала на склад готовой продукции, когда ещё ни один пулемёт не сошёл с конвейера. Задержка была связана с тем, что стволонарезные станки, которые были демонтированы с заводов прифронтовой зоны, во время перевозки в тыл были разбиты фашистской авиацией. На завод прибыла группа токарей-оружейников, которые сделали приспособление для нарезки стволов на обыкновенных токарных станках. Но всё-таки выпуск пулемётов задерживался. В прифронтовые ремонтные мастерские потребовались бойки пулемётов, которые уже были на заводских складах. Так пачка не закаленных бойков попала в прифронтовые мастерские. Реакция была мгновенной. Приехала комиссия. Никаких скидок на ещё не выработанную технологию, на отсутствие кадров, на отсутствие нужных станков и, в конечном счёте, короткого времени, отпущенного на перепрофилирование производства, она не сделала. Директору угрожал суд трибунала. Комиссия начала копаться в текущих документах, рапортах, явных доносах в различные отделы и цеха завода. Она извлекла один рапорт охранника проходной. Дело в том, что за перевыполнение на определённый процент задания полагалось УДП, т. е. усиленное дополнительное питание. Если расшифровать, то это была тарелка супа и сто граммов хлеба. На заводе было много мастеров, которые перевыполняли задание и пользовались этим питанием. Если было двойное перекрытие нормы в процентах, давали двести граммов хлеба и две тарелки супа. Один высококвалифицированный мастер сделал приспособление и выполнил задание, которое ему дало возможность получить буханку хлеба. В столовой мастер слил из положенного супа густоту, наелся, а буханку хлеба решил отнести семье. На проходной его задержали с хлебом, и охранник написал рапорт. Когда об этом доложили директору, он сказал, что этот хлеб рабочий заработал и вправе делать с ним, что хочет. Дело утихло, а рапорт в делах остался. Выводы сделала комиссия и приурочила рапорт о хлебе к делу по бракованным бойкам.


Неизвестно кто вмешался в это дело, но на завод прислали нового директора, опытного оружейника Маркелова, который возглавил завод. Новый заводской корпус уже был под крышей, с отоплением. О том, что он ещё не достроен, говорили монтажные проёмы на всех этажах, куда время от времени краны подымали станки. Михаила Семёновича Дубового отозвал наркомат машиностроения. После некоторых перемещений в системе наркомата он был назначен в город Пензу управляющим машиностроительным комбинатом. За перепрофилирование завода к его ордену «Знак почёта» и ордену Трудового Красного Знамени приобщили орден Красной Звезды. Через несколько недель дядя с семьёй уехал из Ижевска.


Спустя небольшой промежуток времени был переведен на работу в Москву в ЦК комсомола Константин Сергеевич Коваленко. Секретарём бюро комсомольской организации был назначен его заместитель инженер технического отдела Урбан Алексей Иванович. Заместителем секретаря бюро комсомола был избран брат. Он продолжал работать бригадиром комсомольской фронтовой бригады.


Я по-прежнему занимался своей хозяйственной работой. Правда, теперь мне не приходилось пилить дрова. В артели для пилки дров стояла маятниковая пила, и там в считанные минуты пилили дрова. Однако в остальном жить становилось тяжелее. Все коммерческие магазины закрылись. Я продавал штучно папиросы, отоваривал карточки и продавал водку. По воскресениям ночью ходил на рынок, занимал исходные позиции, чтобы к семи часам утра можно было бы у колхозников купить какие-то продукты по доступным ценам. Здесь я познакомился с мальчишками, в основном местными, с которыми коротали на базаре время. Это были ребята, не совсем подходящие для дружбы, но почему-то они ко мне хорошо относились. Любили слушать меня, когда я рассказывал о юге, о Чёрном море, о делах на фронте, о которых я читал в газетах.


Особо мне покровительствовал один паренёк, у которого отец погиб на фронте, Славик Сизов. Он был связан со многими ребятами. Они промышляли на базаре, но не продажей папирос и водки. Многие из них были щипачами, домушниками и просто ворами, которые обкрадывали крестьян, продававших свою продукцию. Однажды у меня украли большую сумму денег, без которых я не мог дальше заниматься коммерцией. Я рассказал Славику. Через несколько часов мне вернули деньги. Несколько раз мне предлагали быть наводчиком и указывать, у кого из эвакуированных есть какие-то ценности. И как ни странно, но на мой отказ этим заниматься они никак не прореагировали.


В дальнейшем, когда я уже был одет и обут, а это произошло после праздника Нового года, когда в эвакуационном бюро отцу выдали талоны на покупку одной шапки и пальто, я иногда выходил на лыжные прогулки. Вот здесь я был предметом забавы для этих ребят. Они силой таскали меня к спуску лыжни и сбрасывали вниз. Какое-то время я старался удержаться на лыжах, а затем, когда скорость зашкаливала, я падал и летел вниз, но не на лыжах, а на спине, теряя лыжи, что вызывало у них дикий смех. Первые уроки ходьбы на лыжах дали мне они. Интересно то, что деньги на покупку лыж ассигновал мне отец, спросив только, сколько это будет стоить.


В феврале месяце к нам во двор вошёл старик с саночками. Он медленно прошёл двор, подошёл к парадной двери, которой пользовались только мы, открыл дверь своим ключом и вошёл в парадную, откуда вела лестница на второй этаж. Он через коридор на втором этаже зашёл в спальню, где жили хозяйка с дочерью. Это был хозяин дома Василий Васильевич Аристов. Я был тогда во дворе. Когда старик зашёл в дверь, я направился к дому и также зашёл в дом. Со второго этажа донесся плач хозяйки, которая встретила мужа — больного, грязного, осунувшегося. Елизавета Гавриловна в разговоре с бабушкой сказала, что «с него выбили всё», что оставалось от старого русского инженера-оружейника за неполный год пребывании в тюрьме на лесоповале. Его выпустили из тюрьмы, когда врач обнаружил открытую форму туберкулёза.


Спустя неделю предоставился случай побеседовать с этим человеком. Он оказался очень интересным собеседником. Его рассказы о русском экспедиционном корпусе в Африке, в котором он служил, вызывал белую зависть. Мы не могли себе представить, как это русские люди могли побывать в Африке, на Аравийском полуострове, у пирамид Египта, купаться в Мёртвом море. Через месяц Аристов слёг в постель и больше уже не подымался. Пришёл из милиции командир с подчинёнными выселять его из города, имеющего статус закрытого. Хозяйка подвела команду к кровати больного и предложила его забрать, так как он был без сознания.

- Только будьте осторожны, у него открытая форма туберкулёза, — предупредила она.


Группа моментально отошла от кровати, а затем покинула комнату. Аристов пролежал ещё месяц и умер. Его хоронили рабочие оружейного завода. Было очень много народа. Очень много хорошего о нём говорили. Большой души был человек, любил своё дело и людей, которые работали рядом. Что меня поразило, так это то, что после выпитых нескольких рюмок и сказанных поминальных слов заиграл баян, и люди во дворе начали танцевать и плясать. Когда стемнело, люди уходили со двора, унося с собой столы, скамейки, которые они одолжили хозяйке на проведение поминок.


Дальше жизнь в нашем дворе потекла своим порядком.

Весна пришла в город не стандартно, как мы привыкли на юге, а оригинально, как будто кто-то подал команду «Всё сразу!»

Ушли морозы, на небе засияло солнце, потоки воды, тающего снега ринулись в низины и в пруд. В местах, где недавно лежал снег, показалась нежная зелёная травка. Был конец марта. Первого апреля отметили мой день рождения. Кроме нашей семьи была семья тёти Симы. К своему дню рождения я на колхозной ярмарке по сходной цене купил полкилограмма мяса, картофель, немного квашеной капусты. Сделали винегрет, пожарили котлеты, сварили пюре, открыли бутылочку водки. Так началось моё четырнадцатилетие. Оно ни на йоту не изменило мою жизнь. Я продолжал бродить по рынку, внося в бюджет семьи какие-то копейки и немного продуктов.


При одной из встреч с Маргаритой она опять спросила меня, думаю ли я в этом году заниматься в школе. Она рассказала мне, к кому я должен обратиться и где найти директора школы. Выбрав свободное время, я решил пойти в школу. Директриса оказалась очень добросердечной женщиной. В её глазах я читал то, чего она мне не говорила: полное понимание и сочувствие. Разговаривал я на своём языке. Мало того, что я говорил одесским диалектом, мой язык был насыщен украинскими словами. Я ей рассказал о себе, о маленькой сестричке без матери.

- У мине нет никаких документов. Мы уизжали з города, когда у школы уже никого не було, — сказал я директрисе (приблизительный мой диалект того времени).

- Ладно, — сказала директриса, — к началу учебного года принесёшь в школу метрику, ты сказал, что она есть. Что касается учебников, постарайся купить их на базаре, кое-что мы подберём. Тетради получишь в школе. Занятия начнутся с первого октября.


Так я был зачислен в школу №27 города Ижевска в шестой класс. Основное здание школы было занято под госпиталь. Нашей школе отдали несколько деревянных некогда административных домов. Спустя месяц или два отец днём пришёл зачем-то домой. Возвращаясь на работу, он предложил мне проводить его немного и в это время обговорить какие-то вопросы, которые касались нас двоих. В дороге мы обговорили наши вопросы, и он как бы невзначай спросил, не думаю ли я с нового учебного года продолжить заниматься в школе.

- Думаю — сказал я.

- Тогда нам нужно определить день и пойти в школу записаться, — сказал отец. — Сейчас школ стало меньше, и может так случиться, что места будут в школах, которые находятся далеко от дома, в соцгороде или в районе Колтомы.

Я сделал маленькую паузу и сказал отцу, глядя на него, чтобы не пропустить того эффекта, которого я ожидал увидеть.

- Не нужно нам никуда ходить. Я уже был в школе №27 и меня уже записали в шестой

класс.

Лучше бы я на отца не смотрел! Я впервые видел его таким смущённым.

- А почему ты мне ничего не сказал? — спросил отец.

- Видишь ли, потому что если бы у меня ничего не вышло, ты бы узнал об этом первый. Ведь я же не имею никого, к кому мне обращаться. А если всё вышло хорошо, то зачем тебя беспокоить, ведь у тебя своих забот достаточно!

- Ты прав, забот много. Но этот вопрос для меня был очень важен, и я не знал, как он решится. Он всё время стоял перед мной.

- Прости, я об этом не подумал, — сказал я, и мы разошлись.


В моей жизни никаких изменений не было. Разве только то, что на улице стало тепло, холод отступил. Однако голод продолжал мучить. Начали болеть зубы. В поликлинике мне удалили зуб. Всё чаще мучили боли в животе. Врачи определили гастрит. Иногда боли доходили до такой степени, что катался по полу. Большее время суток проводил на базаре. Картошка стала дорожать, цена подскочила и на хлеб. Отец не прощал порчи ни одного клубня, ни одного испорченного ростка.


Елизавета Гавриловна перед наступлением тепла заставила нас очистить дворовой туалет, а содержимое его разбросать у неё на огороде. Когда снег растаял, она наняла рабочих и они вскопали огород. Мы ей помогли посадить картофель. Собранные нами клубни за зиму ждали своей очереди, но отец молчал.


К теплу обстановка на фронте ухудшилась. Враг рвался к Волге, чтобы перерезать магистраль, по которой доставлялась бакинская нефть на нефтеперерабатывающие заводы. В настоящее время позиционные бои велись у Ленинграда и в направлении Москвы. Все силы противника были сконцентрированы на юге, Кавказе, Волге у Сталинграда. Вражеские войсковые части находились уже в городе, но форсировать Волгу им не удавалось.


Ижевск усиливал свои позиции как оружейный центр. Прибывали новые составы с оборудованием, переоснащались и переориентировались существующие с довоенного времени заводы. В здании городского театра были установлены станки и выпускали какие-то детали для самолётных моторов, чугунолитейный завод выпускал не только чугунное литьё для заводов, но и танковые кулисы для танков, которые изготовляли заводы Урала. Однако напряжение на фронте отражалось на быте в городе. Продовольствия не хватало. Карточки, по которым распределялось продовольствие, с каждым месяцем всё больше и больше оставались не реализованными. У местного населения на приусадебных участках уже зеленели всходы картошки, овощей. Мы в своё время помогли хозяйке дома посадить картофель, посеять морковь, свёклу, репу. У неё уже огород зеленел. Однако мы не могли на что-то претендовать.


В один из обычных дней отец пришёл пораньше домой. Когда вся семья собралась, он объявил, что с завтрашнего дня бабушка и Софа остаются жить здесь, а наша семья переедет на новое место жительства. Там, при новом жилье, есть небольшой участок земли, который нужно срочно освоить и засадить картофелем и некоторыми овощами. С бабушкой и Софой, видно, уже был разговор без меня, и в основном вопросов не было. Это я понял по реакции остающихся. Отец ночевать пошёл в новое жильё.


Следующий день был воскресным. Отец приехал на маленькой тележке, под дугой которой был молоденький жеребёнок. Мы быстро собрали постели, сложили в чемоданы и то, что висело из наших носильных вещей на стенах, погрузили всё на возок, попрощавшись с хозяйкой, Маргаритой и уехали. С вещами на возок усадили сестрёнку, державшую в руках коробочку с игрушками, с которыми не разлучалась с начала эвакуации.


Мы, я и брат, как когда-то, шли рядом с отцом. Выехав на улицу им. Кирова, повернули направо и долго ехали в сторону района Культбазы. Это была окраина города. Проехав чугунолитейный завод, мы повернули направо и выехали на последнюю улицу, имени Ломоносова. Спустившись в ложбину, остановились. Здесь стоял новый рубленый двухэтажный дом. Вместо ворот здесь была калитка, а забор рядом стоящего участка подходил очень близко к тропинке от калитки, ведущей в маленький дворик, в котором была летняя кухня, сарайчик для топлива. За линией дома находился небольшой огородик. Он был в два-три раза меньше, чем огороды на приусадебных участках местных жителей, но это был всё-таки огород, хотя земля на нём была целинная, никогда не вспаханная. Мы подъехали к калитке. Отец привязал лошадку к заборному столбику, зашёл в дом. Вещи велел внести во двор и сложить на крыльце. Когда мы занесли вещи, отец пошёл с нами во двор, дал нам лопаты и топор на случай, если попадутся корни деревьев. Указав нам, откуда надо начинать копать, он сказал:

- Я отведу лошадь в конюшню и присоединюсь к вам. Нам нужно сегодня вскопать огород и желательно посадить заготовленные клубни картофеля, которые ждать не могут, так как они пустили уже корни.


Он взял сестрёнку, и они пошли в направлении калитки за домом. Мы принялись копать. Грунт был песчаный, влажный и подавался легко. Хотелось копать большие куски, чтобы было быстрее, но тогда граблями было тяжело разбивать грудки. Отца не было около часа. За время его отсутствия брат мне сказал, что отец женился и сегодня познакомит нас со своей женой. Это известие я принял совершено нормально. Да, он ещё не стар, да и растить сестрёнку нам, мужикам, не совсем сподручно. Для девчонки мать особо нужна, если даже она не мать, а просто хорошая, добрая женщина.


Пришёл отец. Сестрёнки с ним не было, нам отец сказал, что сестрёнка отдыхает в квартире. В три руки работа пошла быстрее. До обеда мы вскопали довольно большой кусок огорода, раскорчевали два корня с пнём от бывших деревьев. В двенадцать часов отец пригласил нас в квартиру на обед. Мы оставили инструменты на огороде и пошли в дом. Поднявшись на крыльцо, мы зашли в квартиру. Маленький коридорчик на первом этаже с входом в кладовку. Деревянная лестница привела нас на второй этаж, где был такой же маленький коридорчик, а скорее — лестничная площадка, как и внизу. Отсюда дверь вела в комнату. Здесь уже была тёплая прихожая, из которой одна дверь вела в кухню, вторая — в гостиную. Гостиная была анфиладой соединена со спальней. В гостиной стояли стол, стулья. Стол был уже накрыт: хлеб, тарелки квашеной капусты и варёного картофеля, от которого исходил душистый парок. Стол украшала бутылка водки и четыре гранённых стакана. У стола стояла молодая женщина, которая певучим красивым голосом произнесла: «Добро пожаловать! С новосельем вас!». Женщина рассматривала нас широко раскрытыми глазами, пытаясь всех охватить взглядом. Эту женщину я уже видел не раз в конторе артели. Она работала в бухгалтерии. Когда я приходил в контору к отцу, она громко объявляла: «О, молодой председатель пришёл»! Сейчас она стояла и ждала, пока отец её представит нам.

- Дети, представляю вам мою жену, Тамару Николаевну Рябову, теперь уже — Дубовую. Надеюсь, что мы сдружимся и семья у нас заживёт нормальной жизнью.


Тамара подошла ко мне, к брату, поздоровалась и попросила нас сесть за стол. Сестрёнка подбежала ко мне, схватила за руку и потащила в один из углов комнаты, где стоял табурет, накрытый маленькой скатёркой, возле которого стоял маленький стульчик.

- А вот мой уголок с игрушками. Тётя Тамара сказала, что я сама должна его убирать, и следить, чтобы игрушки были сложены в коробочку.


Счастливое лицо ребёнка было неузнаваемо. Оно впервые после смерти матери заискрилось. Она ожила.

Мы сели за стол, выпили немного, поели обед, который кроме закуски состоял ещё из супа с грибами и перловки и фальшивого жаркого, то есть без мяса, но очень вкусно приготовленного.

- Всё, ребята, — сказал отец, — делу время, а потехе час. Идёмте, у нас ещё много работы на сегодня. Томуся, — обратился отец к жене, — одень ребёнка. Ей будет интересно побыть с нами.

- Я сейчас помою посуду, и мы обе выйдем вам помогать, — сказала Тамара и стала убирать посуду со стола и заносить в кухню.


Мы продолжили вскапывать землю. Тамара с Аллой, когда вышли на огород, начали сажать картофельные клубни. Тамара копала ямки, а Алла в ямки бросала клубни, после чего хозяйка, а Тамара так себя повела, быстро поправляла клубни и закапывала ямки.


Проходящие мимо нас местные жители, бесцеремонно указывая на нас пальцами, смеясь, громко переговаривались:

- Смотри, вакуированные с ума сошли, у нас картошка уже цветёт, а они только садят.

Тамара так же бесцеремонно парировала им:

- Ладно-ладно, мы ещё посмотрим, кто будет из огорода картофель везти, а кто кусты для коз.


Когда уже совсем стемнело мы зашли в квартиру. Тамара постелила нам в комнате кровать, на которой мы спали с братом, топчан для сестрёнки. Сами старшие на ночлег отправились в спальную комнату.


Мы легко поужинали. Во время ужина был обговорен вопрос об освоении участка на территории артели. У нас осталось немного отрезанных клубней. Было решено купить ещё несколько вёдер мелкого посевного картофеля и засадить этот участок. Он находился около дома на закрытой охраняемой территории. Уже тогда мы планировали выкопать яму для хранения картофеля в случае если урожай не будет помещаться в подвале дома. Начинать копать огород должен был я. Теперь сестрёнку в садик будет отводить Тамара, а я буду работать. Она же будет варить обед. Поэтому сколько у меня будет сил, копать буду я. Вечером дотемна мне будут помогать отец и брат после работы. Садить картошку будем по мере того, сколько за день будет раскопано. Ждать, пока раскопаем весь огород, было нерационально: картофель мог не созреть до наступления мороза.


Сил копать у меня хватило, а вот руки не выдерживали, они были в волдырях. Отец дал мне брезентовые рукавицы, когда руки были уже в волдырях. Однако во второй день огородных работ второй участок начал расти. Отдохнувшая почва из песка и перегноя листьев, которые многими годами нагонялись сюда ветром из окружающего леса, да ещё дожди, которые начались сразу после посадочных работ, дали хорошие результаты. Большую помощь нам оказала местная женщина, которая работала в артели начальником пожарной охраны. У неё был собственный дом и участок огорода. Жила она неподалёку от артели. Валентина Андреевна выделила из своего фонда некоторые семена овощей, которая она сама выращивала. С её помощью огород расцвёл.


Появление Тамары в нашей семье моей участи не облегчило. Я по-прежнему после окончания посадочных работ большее время дня проводил на базаре. Покупал талоны, отоваривал их, продавал водку и папиросы поштучно. Правда, за это время я на рынке приобрёл учебники для шестого класса, не все, но достаточно много.


Начать заниматься! Это было моей мечтой. Однако мысль о приобретении специальности токаря меня не покидала. Я по-прежнему следил за успехами брата, читал техническую литературу. Теперь же, когда мы жили рядом с артелью, я имел возможность в свободное время постоять у станка. Части станка я уже знал. Если станок не работал, я мог переместить супорт, закрепить заднюю бабку, закрепить резец.


У брата на работе был полный порядок. Он эффективно руководил бригадой. Когда брат отрывался на непродолжительное время по комсомольским делам, его заменяла Шевелькова, прекрасный токарь. В бригаде были молодые специалисты Юра Косачевский, Эрик Метелёв и ещё несколько человек, которые составляли костяк бригады. С этими ребятами я был знаком. С новым секретарём комсомольского бюро завода Алексеем Ивановичем Урбаном, который начал работать после ухода Коваленко, сначала нормального взаимопонимания не было, но впоследствии оба приняли правильное решение, и шероховатости в их работе сгладились.


После присвоения звания Героя Советского Союза на завод приехала по поручению ЦК ВЛКСМ Людмила Павличенко, знаменитый снайпер. На заводе бюро комсомола устроило ей приём и встречу с рабочими завода. Спустя небольшой промежуток времени брат в составе делегации от комсомола Удмуртии был приглашён в Москву на слёт комсомольцев. В Москве эту делегацию приняла у себя на даче Людмила Павличенко. Она уже возглавляла школу снайперов в Москве. Брат был полон впечатлений о Москве и ещё долго рассказывал нам о встречах в столице.


У нас жизнь бурлила ключом. Два огорода нужно было обрабатывать, чтобы зиму можно было прожить не так, как предыдущую. Посадка картошки, видимо, была нашим союзником. Она нам помогала доказать местным жителям, что и мы не лыком шиты. После второго окучивания кустов мы сделали пробу. У нас на Украине это называлось «порпать картошку», т. е. рукой осторожно, чтобы не испортить куст, сбоку сделать углубление и посмотреть, есть ли там на корнях клубни картошки. Результаты были сверх ожидания. Картошка была крупной и вкусной.


Подошёл октябрь. Начались дожди. Нас местные жители предупредили, что после дождей могут ударить морозы и наш урожай может замёрзнуть на корню. До моих занятий в школе оставалось несколько дней. Начала занятий я ждал с нетерпением и с надеждой. Надеждой чего? Я так и не знал. Ночами я просыпался и думал: что может измениться в моей жизни? Ту работу, которую я делаю, за меня никто не сделает. Следует, что я опять её делать буду. А когда заниматься? Способности у меня, по моей оценке, средние, а может — и ниже средних. Первые пять классов закончил благодаря моей усидчивости. А здесь подоспел урожай, и нужно кому-то им заниматься. Опять объявили аврал, используя пересменку брата. За день мы убрали картофель с приусадебного участка. Используя промежутки погоды без дождя, мы сушили на воздухе урожай и сразу заносили картошку в мешках в подвальную кладовку.


Встал вопрос — куда девать картофель со второго участка, который был на территории артели? Местные жители предложили нам выкопать яму на самом участке, обшить лесом и засыпать яму отборным картофелем, овощами, собранными здесь же, на участке. За несколько дней яма была выкопана, обшита досками. Люк-горловина была высотой в один метр. Копая картофель, мы его сразу раскладывали на песчаной полянке, чтоб обсушить на уже довольно холодном воздухе. До наступления темноты мы тщательно перебирали урожай и здоровые клубни бережно вёдрами опускали в яму. За картошкой вслед в отдельный отсек уложили свёклу, морковь, немного репы. Когда окончили сбор урожая, картофельный отсек был полон.


На следующий день метровый лаз был забит сеном. Сено было накрыто деревянной крышкой и засыпано землёй. Похолодало. Но теперь холод был не страшен. К зиме у меня уже были ботинки, правда, они были сделаны из выворотки для спецодежды, но это были ботинки. Костюмчик хлопчатобумажный, немного похож на спецробу, но костюмчик. Ранее я получил полушубок из зелёной фланели, внутри которого был собачий рыжий мех, с цигейковым воротником. Шапка — такая же зелёная, как и шуба с клапанами из цигейки — была ещё новой. Таким я явился в среднюю школу №27.


На пороге школы меня встретила бывшая моя соседка Маргарита. Она уже прочла, в какой класс меня определили. Шестых классов было четыре. Я был в списке шестого «Г» класса, который занимался в первую смену. Маргарита помогла мне найти этот класс, так как школа находилась в приспособленном здании и самому мне бы было тяжело найти свой класс. Никакого общешкольного построения не было. Мы собрались в своих классах, пришли классные руководители и проверили по предварительным спискам наличие учеников. После этого пришёл преподаватель, и начался нормальный урок по предмету.


Я сидел на уроке, как околдованный. Мне казалось, что я век не занимался в школе. Я всматривался в лица своих классных товарищей. Некоторые из них мне были знакомы. Они жили на улице Горького, где ещё недавно я жил. Оглядев класс, я понял, что по возрасту я был старше всех. Первый школьный день пробежал как горизонтальная молния по небу, быстро, оставляя незабываемое впечатление. Вышел я из школы почти последний. Я с удовольствием вдыхал школьный воздух, насыщенный запахом сырого мела, с сотнями различных запахов, созданных учениками. Здание было приспособленным под школу и не имело специальной вентиляции. Однако это была школа, и учеником 6-Г класса был я.


На обратном пути домой я выбирал короткий путь, чтобы на дорогу не тратить много времени. В моём дневнике были первые записи расписания и заданных уроков, которые нам задали. Среди заданий была домашняя работа о том, как я провёл лето. Что я мог написать? Через полвека это сочинение займёт более двухсот страниц. Однако я с удовольствием сочинение написал в тот же день. Оно было написано на моём языке, что привело преподавателя в уныние.


Второй день учёбы прошёл в знакомстве с классными товарищами. Ко мне подошёл опрятно одетый паренёк и, протягивая руку для пожатия, представился: Юрий Гендон. Я ответил на рукопожатие, назвал своё имя. Мы разговорились. Он — сын хирурга, которого прислали из Москвы на работу в госпиталь при эвакуации госпиталя в Ижевск, когда враг был у ворот Москвы. Его отец взял с собой семью своего брата, который в это время был на передовой одного из фронтов. Сейчас Юра занимался в этом классе вместе со своей двоюродной сестрой. Он подозвал девушку, которая стояла недалёко от нас и разговаривала с подружками. Она подошла к нам.


Не знаю, выделялась ли она среди подруг своей красотой, хотя она действительно была красивая, но осанка, походка, умение нести свою очаровательную головку не могли не привлечь внимание. Смуглая, со смолисто-чёрными волосами, обвивающими её головку, большие карие глаза венчались такими же чёрными длиннющими ресницами, от чего глаза казались ещё больше. Черты лица, в особенности нос и несколько утолщённые губы, говорили о том, что она принадлежит к одному из древнейших народов мира. Знакомясь со мной, она улыбнулась, показав ряд белоснежный красивых ровных зубов. Это были мои первые знакомые в классе.


Затем подошёл Виля Симхез, приехавший из Мариуполя. Мы поздоровались как старые знакомые, так как жили прошедшую зиму рядом на улице Горького. У Вили я был несколько раз дома. Он налаживал мне крепления к лыжам. Был ещё знакомый татарский мальчик Рашид Ганеев, который жил по этой же улице. Он местный, их семья имела свой дом, в котором я один раз был, когда наша хозяйка дома Елизавета Гавриловна попросила меня помочь ей принести от Ганеевых стол на поминки хозяина. Уж очень оригинальный был дом. Я в середину не входил, но видел через открытую дверь, что все полы были в коврах, а обувь как на парад была выстроена у порога. В доме чистота была необыкновенная. Рашид ко мне не подошёл. Я заметил, что в классе его мальчишки называли не по имени, а «резаный». Я спросил Юру, почему ему дали такую кличку. Юра мне ответил, что у татар, как у евреев, детям делают обрезание, такой религиозный обряд. У татар, в отличии от евреев, этот обряд совершают, когда детям уже за десять лет. Поэтому Рашиду русские ребята дали кличку «резаный».


В основном я дружил с Юрой и Вилей, у которого я часто бывал дома. И он бывал у меня, даже тогда, когда я жил на улице Ломоносова. У нас в школе были прекрасные преподаватели. С тех пор, по прошествии семидесяти лет я помню преподавателя математики Варвару Евграфьевну, местную. Она сумела привить любовь к математике и дать нам вступление в этот предмет, который впоследствии дал мне возможность проработать инженером-строителем пятьдесят один год. Хорошие преподаватели привили нам любовь к истории, географии, зоологии.


Плохое воспоминание у меня осталось лишь о преподавателе русского языка Зинаиде Яковлевне. Учительница была эвакуированная из России. Украинский язык для неё был чужд как, наверное, бы был чужд и белорусский язык. Она считала, что это искажённый русский язык и, как мне казалось, не пыталась привить мне знание русской письменности. В действительности украинский язык в своей грамматике имеет правила, которые очень похожи на правописание в русской грамматике, но наоборот. Засорённая украинизмами русская речь делала мои письменные работы архибезграмотными. То, что я не добрал в пятом и шестом классе, оставило след во всей моей последующей жизни, хотя я институт окончил с хорошими результатами и считался на протяжении пятидесяти одного года неплохим инженером-строителем.


Итак, жизнь продолжалась в русле, которое наметили мне отец и дядя. Продовольственный рынок и частично школа стали моей школой жизни и воспитательной площадкой. Иногда я посещал механический цех артели и всё своё свободное время мог стоять у верстака слесаря-лекальщика и смотреть, как он своим волшебством придавал металлу ту или иную форму. Иногда мастер снисходил до того, что, видя мою заинтересованность в его работе, он мне разъяснял, как и зачем так обрабатывать металл. Желание моё быть металлистом меня не покидало.


В школе я особой активности не проявлял. У нас были две пионервожатые, которые были активными комсомолками, но разительно отличались одна от другой. Товарищ Шура, крупная белокурая светлолицая Александра Незовыбатько, с родителями приехала из Украины. Вторая была ниже среднего роста, смуглая, брюнетка с красиво вьющимися волосами и с изумительно красивыми голубыми глазами, товарищ Зоя, Зоя Камышова из средней России. По характеру они были тоже абсолютно разными. Быстрая, суетливая, громовая Шура — и тихая, спокойная Зоя.


Не знаю, по какой причине, наверное, здесь замолвила слово Маргарита, но меня от старшей пионерии назначают пионервожатым в младших классах. Я с охотой принялся за дело, собирал пионерские собрания, что-то читал пионерам второго класса, что-то рассказывал. К концу учебного года я был принят в комсомол.


В то время вступление в комсомол было событием, которое оставалось в памяти на всю жизнь. И если кто-то хвастаясь говорит, стараясь опорочить те времена, мол, «я в комсомоле никогда не состоял», то я могу утверждать, что он много потерял. Комсомол довоенных лет воспитывал молодёжь в духе патриотизма и любви к Родине. В описываемое время комсомольцы с оружием в руках защищали Родину. Я на фронте не был, годами не вышел, но я видел, как молодёжь работала на оборонных предприятиях и даже впоследствии сам успел поработать во время войны у токарного станка.


Комсомол потерял свою привлекательность уже после потери устоев коммунистической партии с её маниакальной теорией построения коммунистического общества во всём мире. Во всяком случае я со своим комсомольским билетом 15489530 прошёл честно свой путь комсомольца. Итак, я прошёл все три инстанции вступления в комсомол: комитет комсомола школьной организации, комсомольское собрание школы и бюро райкома комсомола, где секретарь райкома Раиса Плотникова вручила мне комсомольский билет.


Настал трудный период жизни. С одной стороны, у нас в семье все кроме трёхлетней сестры работали. Продуктов питания было меньше, чем было предусмотрено правительством, многие распределительные продуктовые карточки не отоваривались, мне по-прежнему пришлось проводить много времени на базаре, что совершенно не соответствовало статусу комсомольца. Занимался я средне. Русский язык, в особенности письменные работы, приводили в уныние не только учителей, но и меня. Неуверенная тройка постоянно сопутствовала мне. Какой-нибудь помощи со стороны учителей ждать было нечего. Этот предмет мне не подчинялся. И почему-то мне казалось, что преподавателю со мной просто не хотелось возиться. Хоть война была ещё далека от переломного момента, но приезжая учительница мыслями была уже дома и, наверное, эти же мысли утешали её, что ей меня не придется вести до десятого класса. Однако по остальным предметам я не отставал от класса, в особенности по естественным наукам — зоологии, географии. В объёме программы, в своём классе я неплохо владел математикой, физикой.


С дисциплиной проблем у меня не было, хотя на одном моменте надо остановиться. Я уже останавливался на том, что у нас в классе был один татарский мальчик, Рашид Ганеев. Ему почему-то преподавательница оказывала предпочтение, хоть занимался он не лучше меня, конечно, если не считать русский язык. Обычно он сидел подальше от преподавателя, у противоположной стены от учительского стола. Я сидел во втором ряду парт с Юрой Гендоном. Когда на уроке русского языка Рашид очень разговорился, мешая учительнице, она Юру посадила в заднем ряду, а Ганеева посадила к себе поближе, на место Юры. Со мной Рашиду было скучно сидеть, он сначала уколол меня пером. Я отдёрнул руку. Это вызвало у Рашида смех. Я предупредил его, чтобы он перестал мне мешать слушать то, что говорила учительница. Преподаватель здесь же сделала мне замечание, чтоб я не разговаривал. Это привело Рашида в восторг, он сделал нарушение, а замечание сделали мне. Через минут десять он подставил свой левый локоть к моим рёбрам и с силой ударил своей правой рукой по своей левой ладони, сжатой в кулак. Его локоть больно ударил меня по рёбрам. Я вскочил с места и со всего размаха отвесил ему пощёчину. Класс ничего не понял. Учительница не вдаваясь в подробности происшествия сразу выгнала меня с класса. Больше половины урока я простоял в коридоре. На перемене ко мне подошли Виля Симхес и Юра. Они спросили, что произошло. Я рассказал им. Виля сказал, что Рашид — большая сволочь и пользуется покровительством не только преподавателя русского языка, но и других преподавателей, не исключено, что и директора школы.


На следующих уроках этого дня Ганеева на уроках не было. Когда я выходил домой, я видел, как Рашид на меня указал пальцем и убежал. Я спешил домой и вышел за калитку школы. На меня налетели восемь мальчишек на коньках, которые цеплялись металлическими крючками за машины на дорогах. Они крючками меня начали избивать, и выкрикивать: «Яврей, узи, бей его». Не знаю почему, но в Ижевске евреев называли не жидами, а «узи». Прикрыв голову руками, откинув в сторону брезентовый мешочек с книгами, я очень боялся, чтобы нападающие не порвали на мне мою новую шубёнку. Через несколько минут начали выходить из нашего класса ребята, и нападающие разбежались. Я собрал на снегу мои учебники и направился домой. Меня догнали Виля и Юра. Спросили, что случилось. Я рассказал и заплакал. Мне было обидно, почему эта сволочь воспользовалась уличными пацанами. Ганеев был явно сильнее меня, я за год голода здорово ослаб.

- Ты только ничего не затевай против Ганеева, — сказал Виля, — с ним я поговорю, он уже давно напрашивается. Я его не боюсь, потому, что у меня есть ребята почище его.


На следующий день на первой перемене он подошёл к Рашиду.

- Расскажи, герой, почему вы вчера избили моего друга?

- А чего я должен перед тобой отчитываться, ты хочешь получить тоже? — вызывающе прошипел Ганеев.


Виля был меньше Рашида, но он со всего размаху кулаком ударил наглеца в лицо и разбил ему нос. Рашид хотел нанести ответный удар, но Виля вскочил на парту и нанёс второй удар Рашиду в грудь ногой, от которого противник повалился на пол. Не ожидая третьего удара, он вскочил на ноги, кинулся к выходу и убежал, оставив пальто, шапку, книги в классе.


Начался урок, класс был тихий и предельно внимательный. Все ждали развязки событий, которая не состоялась. На следующий день на первый урок пришли директор школы и классный руководитель. Подняли Вилю и начали его расспрашивать, почему он избил Ганеева. Поднялся Юра Гендон и попросил, чтобы сначала рассказал Ганеев, за что накануне избили нового ученика у нас в школе. Причём избивали его по указке Ганеева, о чём он признался, и избивали его как фашисты, за то, что он еврей, мы это слышали.

- Гендон, тебя не спрашивают и слово тебе никто не давал, — прервала Юру директор.

- Нет, Нина Павловна, — не думая садиться, сказал Юра,— так дело не пойдёт. Завтра меня побьют, потому что я еврей, мою сестру. Симхес тоже наполовину еврей. Если Вы начнёте нас осуждать, то я попрошу отца, он придёт из госпиталя и поговорит с Вами.

- Ладно, не будем срывать урок. Гендон, зайди ко мне на перемене, — сказала директор и вышла с классным руководителем из класса. Начался урок, который ничем не отличался от обычных. О чём говорил Юра с директором, я не знаю, он мне ничего не рассказал.

- Забудем этот инцидент, — на мой вопрос ответил друг, — пусть задумывается тот, кто разжигает национальную вражд. — Затем он рассмеялся и добавил: — А Ганеев от Вильки, видать, хорошо получил. На уроке сидел как мышь, которая только недавно вылезла из норы и увидела кошку.

Собственно, я больше в такие ситуации не попадал по разным причинам, несмотря на то, что призрак антисемитизма меня преследовал на родине ещё много раз.

 

Подходил Новый год. На фронте дела были тяжёлые, но близился переходный момент. 19 ноября 1942 года наши войска вели с июля месяца бои за Сталинград, где враг сосредоточил свои основные силы, чтобы перекрыть доставку бакинской нефти по Волге на перерабатывающие заводы и взять Москву. Наш Генеральный штаб разработал операцию окружения основных фашистских сил под Сталинградом, отрезав пути доставки боеприпасов, продовольствия, техники. Наши войска приступили к ликвидации созданного котла. Вражеское командование перешло в оборону и сопротивлялось, как загнанный в ловушку зверь. К Новому году битва за Сталинград была в разгаре, правда, с большим перевесом наших вооружённых сил.


Настроение советских людей, несмотря на голод и лишения, несмотря на то, что тысячи похоронок приходили ежедневно, было возвышенным. Появилось ощущение, что где-то в глубине тёмного туннеля появилось просветление.


Родители учеников нашей школы, которые занимали в городе ведущие посты, решили устроить новогодний бал для учеников 6 и 7 классов. Это был незабываемый бал, к которому мы все взяли на себя повышенные обязательства. В те времена без этого ничего не могло начинаться и кончаться.


В нашей семье произошло ЧП, которое могло окончиться печально, но... Всё обошлось. В честь Нового года Удмуртский обком партии собрал партийно-комсомольский актив республики. Брат на меня взял пригласительный билет, чтобы я послушал, как он будет выступать от имени первой комсомольской фронтовой бригады. Всё было нормально. После официальной части собрания давали оперетту «Девушка из Барселоны». По окончании спектакля я пошёл домой, а брат пошёл на завод во вторую смену. Со смены он пришёл домой и принёс костюмный пиджак без рукава и рваный комбинезон. В цеху он надел на костюм комбинезон. Когда он обрабатывал какую-то большую деталь на малых оборотах, видимо, он задремал, и рука попала под кулачок патрона. Хорошо, что нитки были гниловаты и отпустили рукав, оставив на месте руку. Могло быть гораздо хуже. Так костюм перешёл во владение ко мне. Я над ним посидел пару дней, всё восстановил, застирал, разгладил, попарил.


Сейчас к балу этот костюм был находкой. Бал удался на славу. С пивзавода один из родителей прислал немного пива, другие родители из отделов снабжения заводов прислали немного продуктов — мяса, колбас, хлеба. Кто-то из ребят принёс патефон, пластинки. К нам из города Воткинска в Ижевск приехал на жительство художник Косолапов. Он одновременно был скульптором по дереву и керамике. Его дочь Миля занималась в нашем классе. У меня с ней были хорошие дружеские отношения. Она была красивой девушкой, но её красота была совершенно другой, если сравнивать её с Аллочкой Гендон. Выше её ростом, с белыми, чуть-чуть желтоватым оттенком длинными пышными волосами, с глубокими голубыми глазами. Она очень любила море, хотя никогда его не видела. Она поедала меня глазами, когда я рассказывал об Одессе, порте, море. Я по настоянию моих подружек даже попробовал с ними танцевать, отчего я был безгранично счастлив. Отец Мили принёс в школу изготовленный им глиняный сосуд с многими трубочками, через которые можно было пить воду. Однако только с одной трубочки можно было пить и не быть облитым водой из других трубочек. Это было очень забавно. Разошлись мы с бала к двум часам ночи.


Провожал я домой соученицу, которая жила недалёко от моего дома. Девушка была маленького росточка, удмурточка, с характерным скуластым личиком и носиком с веснушками. Несмотря на то, что у них был свой дом, они с мамой жили бедно. Отец погиб на фронте. Мать преподавала физику в соседней школе №30. Был у них квартирант, которого поселил эвакопункт, но то, что он платил за жильё, особо материально в жизни не помогало. На Анюте было потрёпанное пальтишко, из которого она уже выросла, валеночки-чёсанки с галошами, шапка-ушанка. Когда мы отошли от школы и оторвались от ребят, которые шли с нами в одну сторону, я осторожно взял свою спутницу под руку. Анюта вся дрожала. Я прижал её к себе, чтобы немного согреть, но несмотря на то, что одет сейчас я был лучше и теплее девушки, вдруг обнаружил, что я сам начал дрожать. Это было первое такое прикосновение к девушке, которое повергло меня в дрожь. Я обрадовался, когда мы подошли к одному двору и девушка мне сказала, что это их дом, что она с мамой здесь живёт. Когда я с ней прощался, она смотрела на меня своими широко раскрытыми глазками, которые в обычном состоянии были прищурены так, что нельзя было определить их цвет. Сейчас эти глазки как два огонька отражали свечение полной луны морозной январской ночи.


О времена! Разве были мы виновны в том, что, испытывая жизненные невзгоды вместе со взрослыми, мы в четырнадцать лет стали взрослыми и наравне со старшими стали отвечать за свои поступки! Мы остановились у калитки. Я отпустил её руку, взял в свои руки её маленькие ладошки в вязаных варежках, потёр их, как делают, когда хотят согреть, и поднёс их к своим губам. Её глаза расширились до предела, казалось, что они выпрыгнут из глазниц. Я прижал её ладошки ещё больше к своим губам, подул, согревая ей руки. Она улыбнулась.

- Благодарю за прекрасный вечер, оставайся здорова, — сказал я. — До встречи.


Я быстрым шагом пошёл домой.

«И всё-таки какая хорошая девчонка, — подумал я, — без всяких претензий, спокойная, тихая, занимается нормально, неглупая. С такой очень приятно дружить, но это мне недоступно. У меня дом, семья. Хоть официально теперь хозяйкой является Тамара, но без меня они не обойдутся».


Так я размышлял по дороге домой. Я открыл входную дверь, поднялся наверх, разделся и лёг спать не на своём месте в комнате, а на топчане в кухне, чтобы никого не разбудить.

 

НАШИ СОСЕДИ

В нашем двухэтажном домике поселились ещё две семьи. В большой комнате на первом этаже поселилась большая семья Гольдфайндов. В артели работал только один пожилой человек и содержал всю семью. В этой комнате жили он с женой и их дочь с маленьким сыном. Отец мальчика был на фронте. От него никто никаких вестей не получал с первых дней призыва. У них был документ, что он призван в армию. Глава семьи, старый Гольдфайнд, был отличным паяльщиком и лудильщиком, поэтому решением артели ему выделили эту комнату и он за неё платил чисто символическую плату. Он очень много работал, поэтому хозяйство вели женщины. Эта семья была спокойной, тихой. Разговаривали они в основном на еврейском языке между собой, хотя и русский понимали и немного разговаривали.


Вторая семья в нашем доме была антиподом первой. Это была семья начальника механического цеха артели Аси Ароновны Крейн. Она — киевлянка. Окончив киевский индустриальный институт, до начала войны успела поработать начальником цеха небольшого завода в окрестностях Киева. Замуж вышла после окончания института за однокурсника, который работал с ней на одном заводе, только в конструкторском бюро. До войны детьми не обзавелись. Когда в начале войны завод эвакуировали, Ася уехала с первым эшелоном станков на Урал. Она успела сообщить мужу свой адрес. Муж Григорий занимался демонтажем станков и консервацией их при отправке в тыл. Когда отправили основное оборудование завода, Григория призвали в армию, в артиллерию. В первом же бою под Днепропетровском автоматной очередью ему прострелили ноги. Одну ногу спасли в госпитале, а во второй ноге началась гангрена. Ему укоротили ногу на 9 сантиметров и отправили в тыл, в Ижевск.


Он сообщил Асе, что уже отвоевался, и она моментально приехала к мужу. Когда я познакомился с Гришей, он уже ходил без костылей, но с палочкой. Левая нога была обута в спецботинок с высотой подошвы в семь сантиметров. Он и Ася были абсолютно разными людьми. Он — тихий ворчливый человек. Всё ему не подходило, всё было не так. Конечно, во многом он был прав. Как можно было город, край, который давал фронту оружие, оставить без соли, без основных продуктов питания в то время, когда семьи многих руководителей производства жили припеваючи? Директор станкостроительного завода мог послать двухмоторный транспортный самолёт за свежей рыбой на Каму или Волгу. Большое количество подвижного состава с юга на север шло порожняком. Его свободно могли загрузить солью, которая на юге была в избытке. Однозначно в этих вопросах Григорий был прав. Но своё недовольство каждый мог излагать только у себе на кухне и при закрытой двери, так как можно было загреметь в тюрьму. Работал Григорий на номерном заводе, изготовлявшем очень много видов оружия для фронта. Однажды вечером мы собрались около нашего огорода, обсуждая, что дальше будем делать. Подошёл к нам Гриша.


- Как вам нравится? - спросил он нас, не говоря нам сути вопроса. — Недавно нашему министру Устинову дали генеральскую форму. Сегодня мы сидим у кульманов, работаем. Он тихо зашёл в зал бюро и скомандовал: «Встать, когда зашёл генерал!» Пацан, мы должны были бросить расчёты, чертёжные принадлежности и приветствовать его. Тоже ещё пуриц нашёлся...

- Ладно, Гриша, не шумите. Он ещё молодой, не подумал, что здесь могут быть среди инженеров инвалиды, как Вы. Ведь он из министров самый младший, — успокоил его отец.

- Не знаю, но воюют не только люди в шинелях, но и те, которые уже шинели сняли, а он всё командует.

Что касается его жены, то там, где она появлялась, там тишины уже не было.

   Она давала распоряжения чётко, громко. Она неслась по цеху и по территории артели, как метеор. Механический цех имел два здания барачного типа на разных участках артели. Кузница, гальванический цех подчинялись главному инженеру артели. Но она была везде.


 Ранней весной в нашем доме произошло радостное событие. Без предупреждения, вдруг приехал родной брат Гриши, Гриша. Да, именно так звали брата. Дело в том, что у евреев есть два разных имени: Герш и Эрш. Оба эти имени переводятся на русский язык как Гриша. Так родные братья оказались с одинаковыми именами. Сейчас один из них приехал к другому прямо с фронта после завершения сталинградской операции. Гость много рассказывал о сталинградской битве, участником которой он был, о том, как по чистой случайности он невредимым вышел из боя. Теперь он направлялся по приказу командования на Урал для приёмки новой техники. Эта техника новая не только потому, что она только сейчас изготовлена. Это новое поколение танков, которое должно противостоять таким немецким тяжёлым броневым машинам, как «Тиграм», «Фердинандам». Мы вечерами заслушивались его рассказами. Григорий младший нисколько не был похож на брата. Высокий, широкоплечий, с красиво зачёсанной копной чёрных волос. В отличие от старшего брата он разговаривал без еврейского и украинского акцентов. Слушать его было очень приятно. Два дня пролетели, на третий день мы Григория младшего проводили, пожелав ему живым возвратиться домой и по возможности здоровым. Он уехал не то в Челябинск, не то в Тагил. На какое-то время связь с ним оборвалась.


Жизнь потекла своей военной колеёй.

В Ижевске была сформирована противотанковая часть, или группа. Машиностроительный завод среди многих видов оружия начал выпускать противотанковые пушки нового образца, нового калибра, которые стреляли снарядами тоже нового типа. Ижевская часть была этими пушками оснащена. Личный состав был сформирован из оружейных мастеров. Колонна танковых истребителей прошла, вернее — проехала на бронетранспортёрах по городу к железнодорожной станции, погрузилась на состав и ушла на фронт.


Подошёл день Красной Армии. Мы его отпраздновали с откровенным облегчением. Конца войны ещё видно не было, но трещина на ударном кулаке фашизма после ликвидации сталинградского котла наметилась солидная. На всех фронтах война перешла в стадию позиционной. Генштабы готовили новые удары. Об этом говорилось на торжественном собрании в честь нашей армии. На этом собрании отметили успехи ижевчан, отметили их огромный вклад в дело Победы, на нём же брату вручили Почётную грамоту Верховного Совета Удмуртской АССР. В ответном слове при награждении брат заверил правительство, что бригада до конца войны не снизит темпов работ, направленных на полную победу над злейшим врагом.


Дома у нас всё было нормально. Каждый занимался своим делом. Конечно, голода у нас уже не было. Выращенный нами картофель был большим подспорьем.

В один из учебных дней в школу пришла женщина, её в класс привёл директор. Он попросил у преподавателя разрешения сделать объявление. Гостья сказала, что она преподаватель школы бальных танцев и просила желающих учиться танцевать записаться в эту школу. Занятия по два часа будут вестись с восьми часов вечера один раз в неделю. Я записался в эту школу. Вечерами я ходил на занятия через весь город в район школы №27. Занимался до весны. Отец к этому моему самостоятельному шагу отнёсся терпимо.


В подполье запасы овощей подошли к концу. Доедали уже успевшую стать вялой картошку, овощи уже закончились, а весна ещё была далеко. Огород на территории артели был засыпан двухметровым слоем снега. Где-то под снегом был прикрыт лаз в яму, где мы оставили на хранение убранный на этом огороде картофель и немного овощей. Досадно было, что мы не установили шест, чтобы при создавшемся положении можно было очистить площадку и добраться к овощам. Однако голод не тётка, когда последняя картошка была съедена, мы в ближайшее воскресенье отправились на поиска люка.


Рано утром я с братом вышел на расчистку снега большими фанерными лопатами. Наметили приблизительное место нахождения люка и начали расчищать площадку от снега. Снег уже был сыроват, на лопату ложился большими кусками. Руки очень скоро устали, но останавливаться было невозможно. Когда мы добрались до земли и простучали мёрзлую землю ломом, мы обнаружили люк. На отца страшно было смотреть. Никто из нас не знал, сохранились ли овощи или нет. Если они сгнили, то это значит, что опять мы начнём голодать. Основания так полагать у нас были, ведь убирали картофель в дождливую погоду глубокой осени. При дожде овощи были недостаточно просушены. Особое напряжение, которое достигло апогея, возникло тогда, когда мы открыли люк. Из люка произошёл бесшумный выхлоп тёплого пара из ямы. Отец побледнел ещё более. Он отошёл от ямы и как будто остолбенел. Брат опустился по лестничке в яму. И в тот же момент из ямы вылетело несколько картошек. Они имели такой вид, как будто их только заложили на хранение. У меня вырвался радостный крик:

- Па, смотри! Ура! — Я схватил картошки и подбежал к отцу. Отец посмотрел на клубни, взял их в руки и сразу же вернул мне:

- Затаривайте кули, а я пойду за лошадкой.


Я взял кули (плетённые из рогожи мешки), которые мы принесли с собой, ведро с верёвкой, и мы начали подымать картофель и засыпать его в кули. Подъехал отец, привязал лошадь. Работа пошла живее. За несколько дней, работая по вечерам, мы перевезли содержимое ямы в подвал нашего дома. Имея такое богатство, мы всё-таки продолжали срезать с клубней ростки, готовясь к будущему году.


Из нашей артели отправлялось всё больше ящиков с болванками подготовленных гранат Ф-1 и ящиков, изготовленных в артели запалов к этим гранатам. Продолжали выпускаться комплектующие к ЗИПу пулемётов, которые изменялись по мере того, как изменялась конструкция станковых пулемётов. Бывший мотозавод сначала выпускал пулемёты «Максим», затем тот же пулемёт, только в охладитель нового образца можно было заливать воду или засыпать снег, что зимой было удобно. Затем вообще перешли на изготовление пулемётов конструктора Горюнова. Этот пулемёт выпускался с двумя сменными стволами. Когда раскалялся первый ствол, его снимали и ставили второй за несколько секунд. Эти пулемёты, снабжённые пламягасителями, во время стрельбы не демаскировали пулемётчика.


Пришла весна. Она явилась на землю одновременно на всей европейской территории Союза, не так как предыдущая весна. Реки, принимая громады воды от тающего снега, разлились так раздольно, что если бы фашисты даже были готовы к наступлению, своей тяжёлой техникой они бы не смогли что-то существенное предпринять. Отсутствие дорог с твёрдым покрытием сковало тяжёлую технику на позициях.


У меня подходило время экзаменов. Волнение вызывал только один предмет — русский письменный. Промежуточные отметки по этому предмету были двойки и тройки. Четвертные отметки были тройки, поэтому к экзамену я допускался. Экзамены должны были определить мою судьбу. Однако сдал я их, сверх ожидания, и даже был бы, как говорили, устойчивым хорошистом, если бы не натянутая тройка по русскому языку. Правда, были три отличные отметки: поведение, физкультура и военная подготовка.


Итак, ура! Начались каникулы. Они у нас длились четыре месяца. Отец предложил мне на время летних каникул устроиться на работу в артель «Металлист». Я ещё был несовершеннолетним, но устройство на работу для меня не составляло никаких проблем. Предложение отца я принял с радостью и через две недели впервые пришёл в цех как ученик токаря. Через две недели, а не сразу я пошёл только по настоянию брата. Он мне достал путёвку в пионерский лагерь, который был на берегу реки Кама в посёлке Гальяны, на стыке республик Удмуртии и Татарии. На второй день каникул был заезд в лагерь. Отъезжающие собрались у бывшего мотозавода. Погрузили нас на автомашины и повезли. Выехали из города и поехали по живописным дорогам, проложенным в далёком прошлом, помнящим нашествия кочевников. Затем выехали на одну из дорог, вдоль которой, по рассказу нашего сопровождающего, в своё время проезжала императрица, когда ехала на уральские заводы. Именно тогда фаворит Потёмкин вдоль этой дороги строил фальшивые деревни, чтобы императрица подумала, что её подданные живут в достатке. Теперь здесь остались лишь два стройных ряда громадных деревьев. Проехав деревню Гальяны, мы заехали на территорию пионерского лагеря, который разместился на расчищенной от леса площадке, у самого обрывистого берега, нависшего над рекой Камой, притоком Волги.


Здесь в пионерлагере уже неделю находился мой брат, который был направлен на время отпуска сюда в качестве пионервожатого. Брат познакомил меня со своим приятелем Анатолием Незавыбатько. Толя оказался родным братом одной из пионервожатых нашей школы, товарищем Шурой, точнее — Александрой Незавыбатько. Так начался мой первый в жизни отдых в пионерлагере, хотя из пионерского возраста я уже вышел. Здесь же оказалась девочка из моего класса, Анюта, которую я провожал с нашего новогоднего бала домой. Сейчас она мне казалась ешё меньше, чем в классе, ещё забавнее и привлекательней. Веснушки на носу проявились ещё ярче, и она была очень похожа на куколку Нюшку, которую надевали на чайник, чтобы он не остывал. Она, когда увидела меня, тоже очень обрадовалась, что встретила хоть одного знакомого. С ней мы встречались каждый день. Один раз она меня пригласила в лес собирать грибы. Я сказал, что никогда их не собирал и в лесу чувствую себя неуютно и даже немного боюсь. Заходя в лес, я моментально теряю ориентировку и начинаю блуждать. Однако Анюта меня уговорила и после обеда, вернее, после дневного сна мы отправились в лес, который начинался у забора нашего лагеря. Моя спутница была в красном сарафанчике и тапочках. Я тоже был легко одет — шорты из тонкого материала и тапки. Выйдя за ограду лагеря, мы сразу оказались в лесу. Идти было легко и приятно. Не знаю, по каким приметам Анюта выбрала направление, но через несколько минут мы были у каких-то зарослей. Пройдя их, мы вышли на поляну, заросшую папоротником, какой я видел только в учебнике «Ботаника». Моя спутница изменила направление и уверенно пошла в сторону, предварительно отломив ветку одиноко стоящего куста.


Очистив ветку от листьев, она сразу же начала раздвигать высокую траву, мелкие веточки деревьев, которые только недавно выросли из семян. Её труд не заставил долго ждать первых трофеев, в её руках оказался гриб. Он был крупный, упругий, свежий, не червивый. Уложив гриб в лукошко, Анюта принялась искать следующий, вся светясь от счастья.


 

- Да, грибов ещё не густо, не время, — сказала с сожалением Анюта. Несмотря на то, что я тоже, взяв в руки тросточку, шарил ею по траве, грибов я не видел. Да и понятно: мало того, что я их никогда не собирал, я с большим удовольствием смотрел на малышку, с каким азартом искала она грибы. Глаза её горели. Грибы не часто, но аккуратно ложились в лукошко. Мой матерчатый мешочек был пуст до противности. Она остановила свой поиск и посмотрела на меня каким-то взглядом, от которого мне стало как-то не по себе. Я сделал вид, что внимательно ищу в траве грибы. Она позвала меня. Я оторвал взгляд от травы, которая путалась в ногах, и посмотрел на Анюту. Она стояла и улыбалась. Одна бретелька её сарафанчика сползла с плеча, полностью оголив еще не оформившуюся женскую руку.

- Ну, что? Так и не нашёл ни одного? — спросила она.

- Как я могу найти, когда ты как комбайн их подбираешь! — отшутился я.

- Подойди сюда, смотри, здесь я ещё не смотрела, — лукаво сказала она и, конечно, сказала неправду. Ей очень хотелось, чтобы я что-нибудь нашёл. — Вот поищи в этом районе, я уверена, что найдёшь.


Я подошёл поближе и, не доходя несколько метров до неё, шаря палкой по траве, действительно обнаружил гриб. Это был больших размеров белый гриб. Я нагнулся и маленьким самодельным ножичком, который я сделал в артели из ножовочного полотна, срезал его. Затем прежде, чем положить в мешочек находку, я поднял его над собой и показал своей спутнице.

- Вот это да, — воскликнула Анюта, — а я думала, что ты забыл, зачем мы сюда пришли и просто ходишь. Поэтому хотела, чтобы ты нашёл тот гриб, который нашла я.

- Я это видел, — в свою очередь соврал я, — но не хотел воспользоваться твоей подсказкой. Мы и сами с усами, — опять пошутил я, хоть бриться я стал только через три года.


Мне было очень интересно быть в лесу с девочкой наедине. Чувствовать её доверие, чувствовать, как ещё по-детски, но уже играла во мне кровь мужчины. Хотелось шутить, петь, смеяться по причине и без оной. Я себя с трудом сдерживал, чтобы держать дистанцию между нами, чтобы не наделать глупостей. Я отошёл на расстояние, чтобы её было видно, и пошёл параллельным курсом. Ко времени ухода мой мешок значительно потяжелел. Когда она меня позвала, чтобы идти в лагерь, ею был внимательно проверен мой мешок. Найдя маленькую полянку без травы, она велела, чтобы я на неё осторожно высыпал все мною собранные грибы. Я выполнил приказание. Большая часть моих грибов была выброшена. В лагере грибы на кухне были пожарены и поданы нам как дополнительное блюдо.


Время бежало семимильными шагами. У брата закончился отпуск, и он уехал на работу. На освободившееся место вожатой приехала с завода девушка.

С первого дня пребывания в лагере у нас проводилась подготовка к военизированной игре. Когда игра прошла, свободного времени стало больше, и я проводил его на берегу в гостях у бакенщиков. Помогая старому бакенщику разбирать рыболовецкие снасти, я и ещё некоторые ребята слушали рассказы стариков о довоенной жизни. Один раз я даже заказал для себя стерлядку, которую поймал бакенщик накануне. Однако заказать её я мог только один раз, больше мне было не по карману. Собственно здесь я научился плавать. До войны этого сделать я не мог, так как на море я купался под надзором матери, которая ограничивала моё купание у берега, потому что была очень напугана смертью брата отца. В двадцать лет он утонул, купаясь в море


В день перед отъездом домой физкультурник Анатолий Незавыбатько предложил мне, если я желаю, пойти на ночную рыбалку. Я это предложение принял с благодарностью. Эта рыбалка осталась в моей памяти на многие десятилетия. После обеда вся ватага рыбаков спустилась на берег. Мы тащили сети очень длинные и тяжёлые. Кроме этого мы тащили сухой паёк. На лодке подплыл старик, которого я несколько раз видел на территории лагеря. Он велел весь наш багаж уложить в лодку. Затем он размотал буксирный линь, выполненный так, чтоб его могли тащить сразу несколько человек. Разложив линь на прибрежном песке, он аккуратно расправил ответвления. Получился буксир на четырёх человек. Сошёл на берег начальник лагеря Пинегин. Пионервожатый Анатолий нас, троих отдыхающих, распределил между собой на буксирный линь. В лодку сел старик-хозяин и приторочил к лодке румпель, которым он управлял, и мы тронулись в путь вверх по течению. В этом направлении на вёслах идти было тяжело и медленно, так как на Каме очень сильное течение. Тянуть лодку, в которой сидел один человек, было нетрудно. В дороге мы разговаривали, шутили, подтрунивали друг над другом. Шли долго. Подбирался вечер. До вечера мы не прошли ни одного селения или портового сооружения: только река, прибрежный песок, крутой берег с выходом скал из почвы, растущими на скалах деревьями и кустарниками. До наступления темноты был только один привал. Мы поели всухомятку и попили чай, вскипячённый в большом медном чайнике. Затем мы ещё немного прошли и выбрали место для ночлега, оно же было и местом рыбалки. Темнота наступила мгновенно. Пока не вышла луна, чернота неба была настолько выразительна, что ей не мешали мерцающие звёзды. В этой обстановке очень забавно была наблюдать за пылающими кустарниками, которые были освещены фосфорическим свечением жучков светлячков, колонии которых заполнили ветки. Налюбовавшись природой, мы расстелили захваченные из лагеря одеяла и улеглись на ночлег. Полную тишину ночи чуточку нарушали всплески маленьких волн, работа дизелей на проходящих теплоходах и хлопанье гребных колёс старых пароходов.


 

Несмотря на вечернюю усталость, проснулся я рано, когда восточная часть неба начала розоветь. Пинегин и старик уже не спали, они сидели и что-то планировали, тихо разговаривая. Старик по каким-то признакам предлагал пройти чуточку повыше и оттуда начинать забрасывать бредень. Начальник лагеря слушал старика и не перечил ему. Когда закончился разговор, старик спокойно сказал: «Буде спать, рыбка уйдёть». Мы быстро поднялись, сложили одеяла и пошли к воде помыться. Когда мы босыми ногами вошли в воду, с мелководья вглубь с шумом прыгнуло несколько щук. Мы помылись, майками утёрлись, сложили одеяла в лодку, разобрали буксирный линь и тронулись в путь. Шли минут пятнадцать и остановились. По указанию старика распустили бредень на песке. Затем старик всем выдал бутерброды с колбасой, Пинегин из бутылки налил в стаканы понемногу водочки, чтобы мы не простыли.


Когда мы позавтракали, старик сказал: «Ну, с Богом». Начальник лагеря взял шест и зашёл в воду, волоча за собой бредень, мы с Анатолием взяли второй шест и вошли в воду, выходя на маршрут, который нам наметил старик. Пройдя метров тридцать, старик с берега дал отмашку, и Пинегин начал заворачивать к берегу. Мы с Анатолием остановились и только поворачивали шест. Когда бредень стал параллельно берегу, мы тоже пошли к берегу. Всё время за бреднем шли на расстоянии десяти метров друг от друга Вова Лившин и ещё один мальчик, которого я не знал, наверное, внук старика. Когда мы вышли из воды, старик присоединился к начальнику и велел нам тянуть побыстрее. Два мальчика по команде схватили верхний линь бредня и начали его подымать, чтобы не дать улову перепрыгивать его. И вот бредень зашумел. В нём начала прыгать рыба, с шумом отталкиваясь уже не от воды, а от берегового песка. Уже можно было разобрать, какая рыба нам попалась в первом замёте. В основном это были лещи, среди которых особо выделялись большие жёлто-коричневые щуки и серые судаки. Небольшие судачки и щурята из общей массы не выделялись. Когда весь бредень был на берегу, старик выбежал на бредень, схватил верхний попловковый линь и потащил его на берег подальше от воды, накрывая им улов. Постепенно старик и начальник раскрывали бредень и велели улов класть в корзины, стоящие на траве. Нас предупредили, чтобы мы осторожно брали щурят. Старшие занимались только большими судаками и щуками, которых нам запретили трогать — это очень опасно. И всё-таки одна большая щука, которую держали два человека, пытаясь заломить ей голову, вырвалась в пяти метрах от воды, с писком и громадными прыжками достигла воды и моментально скрылась. Улов был прекрасным.


Мы отошли подальше и ещё три раза заходили в воду. Уловы были меньшими, но были. Те же рыбы пополняли корзины. Ни карпы, ни другие ценные рыбы не попадались. Время ещё было раннее, и старшие решили пойти ещё за карасём на озеро. Как впоследствии оказалось, это не озеро, а старица. Во время разлива при таянии снега здесь разливалась река, а затем осушалась перемычка и образовывалось озеро без хищников, что разрешало хорошо размножаться карасям. Теперь, уложив рыбу и бредень в лодку, мы все уселись в неё. Оттолкнув лодку от берега, старик сел за руль, и течение реки понесло нас с довольно приличной скоростью. Мы вышли на противоположный берег, надели лапти и тем же приёмом пошли вдоль берега. Лапти нужны были для предохранения ног от острых ракушек на песке и дне озера. Улов был неудачен. Несколько десятков меленьких карасиков не оправдывали усилий, затраченных на лов. Мы собрались, уложили в лодку снасти и все сели сами. Усталые и довольные пошли, в смысле — поплыли в лагерь, чтобы провести последний день в пионерском лагере, в котором отдыхающим я был первый раз в жизни. После обеда в лагере я отдохнул, собрал свои вещи и вышел на берег реки, попрощался с бакенщиками и пошёл обратно. Меня нашёл вожатый Анатолий и попросил зайти на завод №46, на территории которого жили Незавыбатьки, и передать Шуре немного рыбы из нашего улова. Он знал, что с пионервожатой школы №27 Шурой я хорошо знаком.


На следующий день после обеда я уже был в дороге. Вечером мы должны были быть дома, но газогенераторный грузовик вдруг остановился, и шофёр около трёх часов возился, пока разобрал генератор, прочистил систему в двух подвешенных бочках. Закончив прочистку, он вновь растопил дрова, собрал генератор, и мы поехали дальше. Дома были где-то к полуночи. Когда машина добралась до района Культбазы, я и Анюта сошли и направились домой, а машина развернулась и ушла в район Колтомы. Я прошёл мимо своего дома и пошёл провожать Анюту, боясь оставлять её одну в районе Карлутской площади и пустыря у мединститута. Когда подошли к её дому, мы с ней попрощались, крепко пожав друг другу руки. При прощании она опять посмотрела мне в глаза, как и зимой после бала, таким взглядом, что я остаться равнодушным не мог. Однако и в этот раз я удержался, скрывая свое неравнодушие.


Утром отец сказал мне, чтобы я зашёл в артель, в бухгалтерию и оформился на работу. Отдела кадров в артели не было, оформлялись на работу люди в бухгалтерии. Я занёс Шуре рыбу и направился в артель. Паспорта у меня не было, поэтому я взял с собой мою старую потрёпанную метрику и предъявил её в бухгалтерии. О приёме меня на работу подписалась бухгалтер и на свою подпись поставила печать. Так я стал учеником токаря.


 

На следующее утро я явился в артель и пошёл в механический цех, нашёл начальника цеха и отдал направление, выданное мне в бухгалтерии. Она взяла бумажку и велела мне идти за ней. Мы зашли в конторку цеха, которая совершенно не ограждалась от шума машин цеха. Мне казалось, что сделана она была совсем недавно и ещё не закончилось её строительство. Несколько столбов стен стояли в углу цеха. Они были закреплёнными за потолок и пол. Между столбами было одно окно, через которое начальник цеха мог видеть, что происходит в цеху. Остальную площадь стен составляли обрезные доски, прибитые к столбам. Ася Ароновна Крейн, начальник цеха, вложила моё направление в папку, предложила мне сесть и сама села за стол. Она пару минут объясняла мне правила из книги по технике безопасности. Затем взяла эту книгу, лежавшую на полке, и дала мне:

– Прочти эту книгу. Когда прочтёшь, отдашь. Однако долго не держи, она мне нужна.


Затем положила перед мной тетрадь и велела подписаться в отмеченной птичкой строчке. Я расписался в том, что проинструктирован. Затем она отвела меня к единственному сравнительно новому токарному станку. Этот станок самостоятельно стоял не подключённым к общему валу трансмиссии. Станок имел самостоятельное подключение к сети, современную коробку передач. Это был станок, запроектированный ижевскими конструкторами и изготовленный на Ижевском станкостроительном заводе. Этот завод в настоящее время принадлежал министерству вооружения и выпускал десятки видов оружия, от винтовки-пятилинейки Мосина до пушек.


Я познакомился со старым токарем, который был закреплён за этим станком. Начальник цеха ушла. Мой учитель указал мне место, где я должен был находиться во время работы станка. Так начался первый мой рабочий день. Перед тем, как включить станок и продолжить работу, которую он делал до нашего прихода, он из шкафчика вынул пару защитных очков и сказал, что когда я буду стоять на этом месте, я всегда должен надевать очки. Он работал в очках с диоптриями, прибегая к защитным очкам при отдельных работах, при определённых скоростях и определённых металлах. После обеда я получил спецодежду и обувь, рукавицы. Начальник цеха, она же была моя соседка по дому, впоследствии рассказала, что мой учитель удивился тому, как быстро я овладел названием всех деталей и частей станка, как я тщательно и правильно чистил станок после работы. Я знал виды резцов и как они должны были быть заточены, хотя сама заточка практически сначала у меня не получалась. Как малолетка и ученик, я имел право точить свёрла и резцы только в тех случаях, когда рядом со мной стоял мастер. Полтора месяца пробежали, как один день. Администрация приняла решение дать мне пробу на изготовление детали, а затем поставить меня на поточную работу. Я из шестигранного прута выточил болт и сделал гайку из того же металла.


Конечно, если бы я обучался в ремесленном училище, я бы мог при третьем разряде выполнить более сложную работу и намного быстрее. Но фактически у меня не было станка, чтобы можно было приобрести опыт самостоятельной работы. Мой учитель всё время изготовлял очень сложные детали для станков и для штампов. Я видел, как он работает, но практиковаться не мог. Ему подносили всё новые и новые заготовки, довольно сложные, с большой затратой труда.


Однако зачёт я сдал и перешёл на сдельную работу. Видимо, Богу было не угодно, чтобы я стал токарем. В первый же день самостоятельной работы мастер дал мне задание на тачке привезти заготовки из металла круглого сечения диаметром 32 мм к сверлильному станку, затем нужно было эти заготовки центрировать и в середине заготовок сверлом диаметром 5 мм просверлить отверстия глубиной 20 мм с двух сторон для дальнейшей обработки деталей на токарном станке. Этих заготовок было штук двести. Длина заготовки была порядка 300 мм. Наметив центр на всех заготовках, я начал сверление. Одной рукой держал деталь, другой — ручку вертикально сверлильного станка. Патрон станка был рассчитан на сверление отверстий больших диаметров, а для тонкого сверла был добавочный патрон. Поэтому чтобы поднять сверло, нужно было приложить приличное усилие. Вес, конечно, доступен для работы при малых количествах деталей. Я сначала бойко начал работать, но после 30-40 деталей правая рука начала млеть до боли. Я приспособился при повороте детали подбрасывать рукоять станка и за время, пока ручка доходила до конца своей амплитуды, я успевал установить деталь под сверление, а правой рукой ловил на обратном пути рукоятку. Работа пошла быстрее, и стало работать легче. Не помню, много ли я успел сделать деталей, но в роковой момент я поднял руку, а рукоятка пролетела мимо руки и с хорошим ускорением опустилась мне на голову. Сначала потемнело в глазах и я почувствовал, что валюсь со стула, на котором сижу.


Поднявшись с пола, я увидел, как согнутое буквой «Г» сверло сиротливо описывало окружности. Выключив станок, я почувствовал, что по лицу что-то течёт. Вытер рукой. Рука была в крови. Вытерев кровь рукавицей, я вышел из цеха, подошёл к бочке с водой, стоящей у водосточной трубы, и начал смывать кровь на голове. За этим занятием застала меня начальник цеха, которая дала указание каким-то девчатам оказать мне первую помощь, а затем отправила меня в поликлинику, где мне сделали перевязку. Больничный лист мне был выдан на три дня, при стаже работы, если не считать ученического, полдня.


За три дня руководство приняло решение, как меня использовать в дальнейшем. Меня отвели в соседнее здание, где сиротливо стоял старый токарный станок, и велели привести его в божеский вид. Когда-то это был единственный станок в артели. Когда я его почистил, смазал, электрик подсоединил мотор. Станок ожил. Мне дали оправку, на которую я надевал до десятка шайб и должен был их доводить при помощи напильника до нужных размеров. Размеры я делал по лекалу, на котором было зафиксировано два размера, один проходной, а второй не проходной. Норма обработки шайб была 1200 штук в смену. На каждый запал — по две шайбы. На этой операции я проработал два года. Правда, иногда, когда отключалась энергия, я уходил в бригаду слесарей, которые делали петли и щеколды на винтовочные ящики. Но это было не часто.


Начало моего второго учебного года в Ижевске пришло одновременно с изменением положения о средних школах. Началось раздельное обучение. Я был со своими товарищами определён в мужскую школу №30, которая размещалась, как и школа №27, в отдельном доме, приспособленном под школу. Здание, в котором находилась когда-то эта школа, сейчас было переоборудовано под госпиталь. Собственно все школы, которые были построены после революции, были запроектированы как госпиталя.


Нас построили классами на площадке во дворе школы. Перед нами выступил директор школы Яков Корепанов, среднего роста мужчина, уже в летах. Разговаривал он правильным русским языком, хотя акцент был удмуртский. Рассказав нам, почему правительство издало указ о разделении школ, он сказал, что в это тяжёлое для страны время нам нужно будет помогать Родине. С завтрашнего дня старшие классы, начиная с седьмого, две недели будут выезжать на лесозаготовки. Мы должны будем заготовлять лес для крепления шахт. Стойки крепления будут увозить на шахты, а тот лес, который останется, мы будем распиливать, и нам завезут его в школу для отопления в зимнее время


Мы разошлись по классам, познакомились с классными руководителями, расписанием уроков. На переменах мы знакомились друг с другом. Юры Гендона среди соучеников не было. Его отца отозвали в Москву. С Аллой я ещё несколько раз встречался, а при последней встрече она сказала, что она с матерью тоже уезжает в Москву. Однако здесь в первый же день я познакомился с одесситом Лёней Колкером, с которым позже неоднократно встречался до семидесятых годов. Его жизнь бросала по всему Союзу, как и меня. Он стал кадровым офицером, как и его отец.


Итак утром мы погрузились в машины, и они увезли нас в лес, который начинался в пятнадцати-двадцати минутах езды от школы. Этот участок леса, где мы работали, был недалёко от поляны с нашим картофелем.


Когда мы пришли на указанную делянку, к нам подошли несколько пожилых мужчин. Они переговорили с преподавателями, немного с нами, в основном по технике безопасности, и мы начали пилить указанные нам деревья — ели и сосны. Зарубки с противоположной стороны запила делали сначала они, объясняя нам почему они это делают и что лежит в основе зарубки. Затем мы уже сами делали зарубки, благо, лес здесь был редкий. Когда первые стволы были завалены, часть ребят начала рубить ветки, а часть по размеру резать стойки. Мы работали без обеда, в три часа приезжали машины с рабочими, а нас увозили в город. Так мы проработали две недели. В класс на занятия пришли уже хорошо познакомившись. В классе появились ребята, которые не были на лесозаготовках. В нашем классе занимался сын секретаря обкома партии Чекинова Володя, сын председателя верховного совета республики Павлова, сын третьего секретаря обкома партии Кутявина и сын второго секретаря обкома, фамилию которого я забыл. У меня появились друзья, бывшие с нами на лесозаготовках несмотря на то, что их родители были на больших должностях. Это Лёва Гуревич, сын главного технолога металлургического завода, и Кирилл, ленинградец. Отец его занимал высокую должность в артиллерийском училище. Кирилла его родители ещё с пелёнок готовили к службе в армии, так как сами были кадровыми военными. По его инициативе было организовано ночное дежурство в школе с уставным ритуалом смены караула, он был инициатором организации производственной практики учащихся. В организации практики я принял прямое участие, хотя практику не проходил, так как летом я сдал зачёт на разряд. Однако я упросил отца, чтобы он помог школе, и он согласился в артели под руководством кузнеца Бармина принять бригаду на практику. Бригада вырубала из отходов металла заготовки для изготовления лопат, и мы сами делали лопаты. Кирилл предпочёл поработать молотобойцем, хоть и росточком не вышел. Очень забавный был малый. Группы самодеятельности готовили концерты для госпиталей и не только для нашего подшефного. Мы приходили в госпиталь, писали письма родным раненых, их семьям. В этих группах я тоже участвовал. Я немного играл на мандолине. Учителя делали всё возможное, чтобы учебный процесс проходил без сбоев. Я старался изо всех сил, но русский язык у меня оставался на грани завала на экзаменах.


В канун нового 1943 года и начале его произошло весьма серьёзное событие. Отец узнал, что его жена Тамара Николаевна больна открытой формой туберкулёза. Оказалось, что она была больна ещё до первого замужества, затем туберкулёз удалось на время локализовать, а сейчас он возобновился. Ей стали делать вдувание, но от этого опасность заражения меньшей не становилась. Требовалось усиленное питание. Медикаментов не было. Даже очень авторитетные врачи предлагали народные методы лечения. Было решено купить козу, чтобы делать коктейль из козьего молока и алоэ. Немного молока доставалось сестрёнке, но это не делало меньшей угрозу заражения туберкулёзом. Отец всё время искал врачей, чтобы каким-то образом локализовать болезнь и всех нас обезопасить. Тамара стала нервной, перестала следить за собой. В семье начались скандалы. А здесь ещё такой случай. Однажды мы проснулись и не могли открыть входную дверь. Брат в это время вернулся с ночной смены и обнаружил, что дверь внизу была закрыта на щеколду и закручена проволокой. Воры, закрыв нас в квартире, сломали во дворе замок от сарая, украли козу. Через месяц мы купили вторую козу. К весне отец подал на развод, и их развели. Второе событие, которое нас потрясло — это смерть Аси Ароновны Крейн. Она умерла после родов. Ребёнок умер через две недели. На её супруга, теперь уже вдовца, тяжело было смотреть. Он стал инвалидом после ранения, а теперь он опустился, за собой не смотрел. К великому сожалению, он совершенно не был приспособлен к жизни. Не знаю по чьей инициативе, но Тамара перешла жить в низ дома, где жила Ася, а Гриша перешёл жить к нам на второй этаж.


Конечно, с уходом Тамары мне жить стало не легче, но с работой я справлялся. В семье обед, завтрак, ужин был. На базар я продолжал ходить. Такая моя занятость отразилась на успеваемости в школе. Несколько сглаживало обстановку то, что сестрёнку удалось устроить на продлённую смену в садике.


К весне вдруг с фронта вернулся Григорий Полищук младший с женой. Он уже успел отлежаться в госпитале. Приехал он опираясь на костыли. Спина его была вся забинтована. Он горел в танке, но удалось спастись. Отец всех разместил в нашей квартире. Молодым отдал спальню, сам, сестрёнка и старший Полищук спали в большой комнате, я с братом — на кухне. Вера, так звали женщину, приехавшую с Полищуком младшим, пожила около трёх месяцев и уехала на Украину домой. Женщина в доме однозначно для меня была хорошим помощником, и я подтянул школьные дела. За это время Тамара освободила квартиру и переехала в дом своего первого мужа, который погиб на фронте в штрафбате или в тюрьме. Однако наследников на дом не было, и она стала домовладелицей. Оба Гриши перешли в освободившуюся комнату и жили там до того времени, пока младший не окреп, залечив раны. Потом отбросил костыли, ходил с палочкой, а затем и без неё. Медкомиссия признала его непригодным для несения военной службы. Отец его устроил в артели физруком. Затем на партсобрании его избрали парторгом артели. Женился он на служащей артели удмуртской девушке, у которой был свой дом. Через тридцать лет мой брат был в Ижевске и встретился с Григорием младшим. Он уже был дедом, пенсионером. Григорий старший из города уехал и жил где-то на Украине со своей новой женой, с которой тоже познакомился в Ижевске. Мы даже гуляли у него на свадьбе. Квартиру внизу полностью занял лудильщик из артели, ранее занимавший одну комнату.


Жизнь у нас потекла, как и текла до этих потрясений. Экзамены в школе я сдал нормально. Мне очень помогли мои друзья Кирилл и Лёва. Я подружился ещё с одним Лёвой. Этот мальчик жил недалёко от меня с матерью и старшей сестрой. Обыкновенная удмуртская семья. Мать Лёвы была членом партии, активной рабочей на чугунолитейном заводе, а впоследствии — на заводе №46 министерства танкостроения. К Лёве я часто заходил просто поболтать или вместе готовить уроки. Он был очень больным мальчиком. Ни сердце, ни лёгкие не справлялись со своими функциями, не говоря о том, что он был почти слепой.. Уроки он делал при помощи очень большой лупы. Он хорошо рисовал, также при помощи лупы. Лёва очень привязался ко мне и частенько заходил к нам. Когда настали летние каникулы, я опять пошёл на работу в артель и продолжал делать шайбы для запалов, правда, теперь я уже сам делал оправки для доводки шайб до нужной кондиции. По вечерам заходил к Лёве Шиляеву. Он мне показывал, как он рисует, перерисовывает. Однажды я зашёл к нему перед вечером. Дома были он, сестра и ещё одна девушка моих лет. Они сидели за столом и играли в игру, которую я никогда не видел. Собственно это была не игра, а отдельные карточки, на которых типографским шрифтом были написаны правильные обращения при любых обстоятельствах. Ряд обращений при желании познакомиться в одной карточке, объяснение в любви в другой, предложение пройтись в третей. Карточек было штук тридцать. Все предложения были написаны в старинном стиле, красивой вязью. Было очень забавно. Ребята предложили мне поиграть во флирт, как назвали они эту игру. Я сел и начал тоже искать понравившиеся мне изречения и передавал их тем, к кому решил обратиться или что-то спросить. Немного посидев, я поднялся и начал прощаться с друзьями. Девушка, с которой я только познакомился, поднялась и тоже сказала, что уходит, так как ей нужно домой идти через большой пустырь у самого леса, а уже начало темнеть. Мы вышли из барака вдвоём. Провожая девушку, я узнал, что отец у неё на фронте, она с матерью приехала в Ижевск из Смоленска. Я ей рассказал о себе. Когда дошли до её дома, не задерживаясь разошлись. Так мы встречались пару недель, но не каждый день. Лена родилась в Смоленске и до войны нигде кроме своего города не бывала. Очень любила гулять в лесу, куда ходила по грибы и ягоды. Очень хотела бы увидеть море. Мои рассказы о море слушала внимательно. Гуляли мы по вечерам. Когда я приходил домой, отец очень внимательно за мной следил. Конечно, мне было приятно проводить с девушкой время. Не имея часов, однажды мы увлеклись, и я пришёл домой в начале двенадцатого. Отец спать не ложился. Нет, он не боялся, что я ночью ходил по городу, это я знал, но настроение сразу испортилось. Я постелил постель в кухне, но лечь не успел, отец вышел из комнаты и зашёл на кухню.


- Рано, сынок, ты начал гулять с девочками, — сказал он, — наверное, ты забыл, какое сейчас время. Никто не может сказать, что будет завтра, послезавтра. Война есть война. Не исключено то, что ты будешь призван в армию. На кого ты оставишь девушку, которой ты увлечёшься, которая увлечётся тобой? Чем я сумею тебе помочь?


Он ещё что-то мне говорил, но я уже ничего не слыхал. Два года с лишним я делал невозможное, чтобы в семью принести кусочек хлеба или ещё чего-то съестного. Я мёрз, я мок под дождями, работал день и ночь в прямом смысле. Отец с дядей решили, что мне будет лучше, толкнув меня в грязные лапы улицы как какого-то бесчувственного несмышлёныша. Теперь в семье уже было немного легче с питанием, была картошка, соль, немного жиров. На базаре я и сейчас немного подрабатывал. Да, ему было тяжело. С Тамарой у него ничего не получилось, но моей вины в этом не было. Отец стал неузнаваем. Он один раз влепил мне пощёчину за то, что я не сумел реализовать полученную по талонам водку и второй раз идти на базар отказался. Я был в отчаянии. Убегать из дома было безумием. Паспорта у меня не было, но я был высокого роста, и любой военный патруль мог меня остановить и арестовать, как уже несколько раз было на базаре. Да, они через час-два меня отпускали, но это было очень неприятно — ходить под стражей. Положение было безвыходным. Мне жалко было отца, а он боялся того времени, когда я его покину. Он говорил о каких-то бабах, которые меня могут увести и чёрт знает, что со мной сделать. Не ожидая от меня никакого ответа, он повернулся и ушёл в комнату. Утром я ушёл на работу. Вечером привёл сестрёнку из садика. Сделал ужин и улёгся отдыхать. Малышка ещё немного поиграла в своём уголке и тоже легла спать. Она была не по летам самостоятельной. К друзьям я больше не ходил до начала учебного года. Год начался, как и предыдущий, с лесоповала. Урожай картофеля мы собрали хороший. Было и немного других овощей. Когда убирали урожай на огороде в артели, нам помогала советами начальник пожарной охраны артели Ольга Тимофеевна. Она была отличной хозяйкой в своём доме, отличная огородница. Муж у неё работал в отряде охраны машиностроительного завода. У них была очень красивая дочь, чуть моложе меня. Тимофеевна, так её звали многие в артели, иногда брала сестрёнку и гуляла с ней. Мы с братом на это не обращали внимания и даже были довольны, что сестрёнка под надзором и не мешает нам работать. Приближалось время начала учёбы в школе. Я нормально перешёл в восьмой класс и был готов приступить к занятиям.

У брата произошла полная перемена в жизни. По рекомендации горкома партии он был переведён с завода № 524 на завод № 46. На этом заводе подошёл срок переизбрания комсомольского бюро, и брат был избран секретарём комсомольского бюро завода. Эта должность его освободила от работы станочника.


Жили мы рядом с заводом, и брату очень удобно было ходить на работу. Однако вся домашняя работа лежала на мне, а сейчас ещё больше, чем раньше. У брата, как у всех инженерно-технических работников, рабочее время было ненормированным, и приходилось работать иногда без выходных.


У меня началась учёба в школе. В первый же день я узнал, что мой товарищ Кирилл с родителями уехал в Ленинград. Лёва Шиляев в школе не появлялся. От его сестры я узнал, что он тяжело болен и посещать его нельзя. Он болел тяжёлой формой туберкулёза. Спустя месяц в нашу квартиру рано утром постучала мать Лёвы. Она мне сообщила, что Лёва умер. Она также сообщила время его похорон. От класса я и ещё несколько человек были делегированы на похороны. Класс продолжал заниматься. Не лучше дела были у Симхесов. Виля Симхес, бывший мой сосед, после освобождения Мелитополя убежал из семьи в родной город, оставив дома записку. Я побывал у него дома. Мать его в слезах рассказала, что он давно рвался на фронт. Однако он при его таланте и способностях совершенно был не приспособлен к самостоятельной жизни. Она, плача, причитала, что ей не суждено его увидеть. Ничем я ей не мог помочь. Наша дружба в школе №27 при моём переезде на другую квартиру превратилась в простое знакомство. Он связался с ребятами не с лучшей репутацией. Кое-кого из них я знал. Чтобы не возвращаться к этому событию и его развитию, скажу о финале. Через полтора месяца беглецов этапом доставили домой. Грязные, оборванные, вшивые, они были переданы родителям под расписку милицией. В школу он не возвратился, так как болел, а затем они уехали в свой родной Мелитополь. Остался у меня один товарищ Лёва Гуревич. Я частенько бывал у них дома. Их семья жила в Ижевске ещё до войны. Его отец был главным металлургом металлургического завода №71. До прихода в Германии к власти фашистов он окончил курс обучения в одном из университетов Германии. Наркомат его направил на работу на этот завод. Мать Лёвы показала мне несколько орденов, которыми был награждён муж. Первый орден, Трудового Красного Знамени, был с номером второго десятка. С отцом его я за два года так и не встретился, он жил на заводе. Лёва сколько мог помогал мне овладевать русским языком, я ему помогал в математике и физике. Так мы вошли в зиму 1943 года.


На вечере встречи Нового года, где были объединены несколько школ мужских и женских, я встретил Аллочку Гендон. Весь вечер мы были вместе. Затем мы ушли домой. Аллочка мне сказала, что в ближайшее время она с мамой уезжает в Москву. Документы её мать уже получила.


На фронте мы сейчас имели явный перевес. Враги откатывались назад восвояси, грабя и разрушая всё, что еще было не разграблено и не разрушено. Наши войска подошли к реке Буг и вдруг остановились. Когда начнётся новое наступление, никто не знал. Весна была ранняя, и вся воюющая с обоих сторон техника утопала в грязи. Шли бои местного значения и подготовка к последующим сражениям.


В памяти сохранился вечер 10 апреля 1944 года. В клубе завода № 46 демонстрировался фильм «Фронт». Зал был заполнен, полный аншлаг. Ввиду того, что на этом заводе работало много одесситов, которые были привезены сюда вместе со станками одесского завода имени Январского восстания, в зале стоял неимоверный шум. Все старались перекричать друг друга и при этом, чтобы его услышали, не важно — кто. И вдруг на какие-то секунды шум оборвался, и здесь же вновь раздался, с такой силой, что с мест вскочили не только одесситы, но даже местные жители. Грянуло мощное «Ура!» и только сейчас мы услышали, что наш родной город освобождён от фашистских захватчиков. На этот раз одесситы фильм не смотрели. Мы вышли из зала на улицу. Люди громко разговаривали, восстанавливая в памяти то, что они только что узнали. Все целовались. Когда я с братом пришел домой, отец нас встретил с грустной улыбкой. На стол поставили бутылку водки, напекли картошки. Помянули мать, которая не дожила до этого часа, помянули тех, кто своей жизнью расплатился за эту, пока ещё не окончательную победу.


Дальше жизнь потекла по старому руслу, но какие-то штрихи отличали её от прежней. Мы достали нашу старую, потрёпанную временем и частым употреблением административную карту Украины, которой мы пользовались по дорогам нашего исхода из родных земель. Теперь на ней флажки отмечали передвижение наших войск на запад.


Советские войска наносили удар за ударом. После сталинградского котла оккупанты оказывались в последующих котлах, начинавшихся с ударов Советской армии. Впоследствии они получили название «десяти ударов». Если Одесса была освобождена при шестом ударе, то следующий за ней седьмой удар завершился Ясско-Кишинёвским котлом, где фашисты потеряли десятки дивизий.


Стало ясно, что война идёт к завершению. У нас ещё не встал вопрос о реэвакуации, да и никто нас бы не впустил в Одессу. Однако отец написал письмо в Одесское областное земельное управление, Облзу. В Одессе письмо получили и сразу же ответили, что отца они взяли на учёт и при первой же надобности его вызовут. Так мы продолжали нашу жизнь, трудясь на производстве и ожидая вызова.


Весна в этом году выдалась ранняя. Сильные дожди прекратились. Фронт оживился. Враг был выбит и выброшен за старые границы Союза. Зашевелился второй фронт, боясь лишиться своего куска пирога. Война шла к завершению. Мы отпраздновали мой день рождения. Когда восьмого мая я пришел в школу, то заметил, что вокруг какое-то оживление. В воздухе повисло слово «Победа!». Оказалось, что сын секретаря обкома партии Удмуртии Володя Чекинов принёс долгожданную весть: завтра будет подписан акт о безоговорочной капитуляции немецких вооружённых сил, то есть Германия капитулировала. В положенное время звонка не последовало. Никто в класс не заходил. На крыльцо вышел директор школы Яков Михайлович Корепанов:

- Дорогие ребята, поступило сообщение, что фашистские войска сдаются. Не исключено, что завтра завершится Великая Отечественная Война. Прошу всех зайти в классы и провести нормальный рабочий день, а завтра явиться сюда и получить правильную информацию, как мы отпразднуем день Победы. — На этом закончилась информация директора школы. Мы зашли в классы. Рано утром передали по радио о капитуляции Германии. В школе ничего нового мы не узнали. Нас отпустили домой и сказали о дне нормальных занятий.


«Праздник со слезами на глазах» прошёл шумно, бурно. Мы помянули тех, кому не удалось дожить до этого дня. Поздравления, поздравления и поздравления. Однако фашизм капитулировал, но война ещё шла, ещё гибли люди, и расслабляться было ещё рано. У меня впереди были ещё экзамены, к которым нужно было хорошо подготовиться. Я сдал успешно экзамены и перешёл в девятый класс. Наступили летние каникулы. Оформляться третий раз в артель как-то было неудобно, так как отец в любую минуту мог бы получить вызов с места прежней работы на Украине. И как бы созвучно с вопросом о проведении летних каникул меня вызвали в райком комсомола и предложили работу в пионерлагере пионервожатым. Правда, эта работа была не оплачиваемая, но я получал полный пансион, трёхразовое питание, жильё. Я об этом предложении рассказал отцу. К моему удивлению, он даже обрадовался этому. Когда отец отправлял письмо в Облзу, брат отправил свои документы в Одесский политехнический институт. Так получилось, что брат на несколько дней раньше получил вызов в институт для сдачи экзаменов, чем отец получил вызов в Одессу. Отец принял решение, что он расчёт не возьмёт на месте настоящей работы, а возьмёт положенные два отпуска. Он, брат и сестрёнка поедут в Одессу. Брат останется в Одессе сдавать экзамены в институт, сестрёнка немного поживёт у тёти, маминой старшей сестры. Отец оформится там на работу с учётом, что приступит к работе только через месяц, и вернётся в Ижевск, где мы с ним упакуем вещи, кое-что продадим из утвари, которую за четыре года приобрели, а также оставшийся картофель, и уедем в Одессу. В то время, когда наша семья будет в Одессе, я буду работать в пионерлагере. Я не буду зарабатывать деньги, но я и не буду их тратить на питание, а это больше, чем я заработаю. Через день, когда я побывал в профсоюзном бюро комбината хлебопродуктов с направлением райкома комсомола и получил соответствующие документы, мы с отцом пошли на вокзал Увино-Узгинской железной дороги. Собственно вокзала никакого не было, была посадочная площадка, куда подходил паровоз серии «Ов», в народе их называли овечками, с пятью вагонами. Стоянка была пять минут. За это время нужно было успеть сесть, вернее — втиснуться в вагон. Желающих ехать было хоть отбавляй. Люди были голодные, а в это время уже пошли какие-то грибочки, ягодки. С отцом мы приехали на повозке. Отец сам запряг жеребёнка и сам управлял им. Попрощавшись с отцом, я удачно втиснулся в вагон, зная только название станции и приблизительно время, когда поезд придёт на оную. Через десять-пятнадцать минут езды мы въехали в лес и из леса уже не выезжали. Никаких населённых пунктов в течение часа езды не встречали. Изредка на разъездах попадались домики смотрителей путей. Через часа полтора вагон стал пустеть, люди выходили и пешком направлялись в свои сёла или шли в лес собирать скудные дары его. В основном лес одаривал его любителей осенью. Я знал, что пионерлагерь находился в лесу, где-то сто двадцать километров от города. Старая овечка тащила нас, не пугая большой скоростью, но зато щедро одаряя нас золой, которую выбрасывала обильно из дырявой трубы. Но вот один из пассажиров, видимо, из местных, сказал, что на следующей остановке я должен буду выйти. Когда наш поезд подъезжал к остановке, этот пассажир через окошко показал мне, куда я должен идти. Самого лагеря видно не было. Поезд здесь стоял две минуты. Я со своим узелком соскочил на песчаную площадку, поезд здесь же дал свисток и укатил дальше, грохоча на стрелочном переходе тупика.


Я определил, что одна из нескольких тропинок, которые уходили от песчаной площадки, и есть то направление, которое указал мой попутчик в вагоне. Через две минуты, пройдя заросли каких-то кустов, я вышел на дворовую площадку лагеря с четырьмя постройками под чердачными крышами. Немного подальше, в стороне стояло специфичное здание бани. Никакого труда не было определить назначение построек, и я направился в канцелярию лагеря, где в этот момент были все административные работники. Заезда ребят ещё не было. Представившись, я на свой взгляд определил, кто есть заведующая, и протянул ей направление комитета профсоюза. Оказалось, что это не заведующая, а врач, которая мне указала кивком головы на заведующую. На этом официальное представление закончилось. Очевидно, заведующая обрадовалась моему приезду, так как на эту должность, видать, не много было желающих без денег поработать.- Вот хорошо, что вы приехали. Через два дня заезд, а одного вожатого и не хватало. Детей же надо чем-то занимать и присматривать за ними, — объясняла она не только мне, но и всем, кто здесь находился.


Я осмотрелся и увидел знакомые мне лица. Во-первых, ко мне подошла молодая девушка и сказала:

- А мы знакомы, — и подала мне руку.

- Да, мы знакомы, — ответил я ей.


Я знал эту девушку по школе №27, в которой я занимался в шестом классе. Это была вторая пионервожатая школы. Первой, старшей пионервожатой была товарищ Шура Незавыбатько, сестра Анатолия. С Анатолием я познакомился в пионерлагере на Каме. Зоя Камышова, вторая пионервожатая школы, была родом из Костромы. В Ижевск была эвакуирована. Она была на года два старше меня. Жила она в Ижевске одна на квартире, куда её поселил эвакопункт. Жгучая брюнетка, смуглокожая, красиво посаженные светло-голубые глаза, спокойная в движении и в разговоре, разговаривала тихо и медленно. Невольно однажды вспомнил пушкинские слова сравнения Татьяны и Ольги. Впоследствии мы с Зоей стали друзьями, пока были в пионерском лагере. Во время тихого часа я частенько заходил к ней в корпус, где она, разместившись в зале на время отдыха пионеров, сидела и вязала различные вещи. Я ею любовался, она меня воспринимала как мальчика, который ещё не знает жизнь, коим я был в действительности. Во время знакомства с обслуживающим персоналом ко мне подошёл парнишка чуть повыше меня и протянул руку:

- Будем знакомы, Александр.


Я ответил на рукопожатие и представился. Это был физкультурник лагеря. Через несколько дней он мне как бы невзначай сказал, что он приехал сюда на один заезд. Его отец — какой-то профсоюзный служащий этого профсоюза. Через месяц они будут реэвакуироваться, и он уедет. Я сумею занять его место и пару месяцев ещё поработать за деньги. Собственно, так оно и получилось.


 

В этот день я был ещё раз удивлён, когда в лагере встретил Славика, бывшего моего соседа, с которым я занимался в школе и часто вместе коротал время на базаре. Он здесь был не как отдыхающий, и не как работник. Его мать здесь была шеф-поваро, а он был при ней. Он, как и я, был до конца сезона в лагере, все три заезда. После отъезда первой очереди я поехал на два дня домой. Ехал я вместе с физкультурником Александром. Когда подошёл поезд, Александр подошёл к машинисту, поговорил с ним и предложил мне ехать домой на тендере паровоза. Я согласился, ведь не всегда могут на железной дороге предложить тебе такое. Мы взобрались на паровоз, а оттуда через дверь перешли на тендер и сели на бак, в который заливают воду. Когда поезд тронулся с места, я почувствовал сильную вибрацию. Гора мелкого угля начала опускаться вниз, где помощник машиниста его лопатой подбирал и забрасывал в топку. Дома меня ждало письмо от отца, он приступил к работе. К сентябрю приедет, и мы с ним уедем в Одессу. Узнал, что брат сдал экзамены в институт и начнёт к этому времени уже заниматься. Сестрёнка и брат живут у тёти, сестры матери.


 

В управлении профсоюза хлебопродуктов я оформился на работу физкультурником в пионерлагерь. Повидавшись с родственниками, знакомыми, на следующий день я отбыл на место своей работы.


На месте я разобрал справочную литературу. В кладовке я нашёл некоторый инвентарь, который коллега работающий прежде не вынимал из кладовки. До приезда второй очереди я был готов к работе.


Славик от нечего делать помогал мне. Эти несколько дней без ребят с ним мне было веселей. Он мне рассказывал различные истории, которые с ним произошли здесь, в лагере. Его рассказы в целом были правдивыми. Один из них я хочу рассказать, чтобы обрисовать удмуртскую деревню во время войны.

- А ты знаешь, — начал рассказывать Славик очередную быль или небыль, но говорил он связно. — До твоего приезда сюда, а я приехал на дней пятнадцать раньше тебя, делать было нечего, и я пошёл в соседнюю деревню. Нет, не специально, а просто я люблю пошататься по лесу. Так я вышел на эту деревню. Было воскресенье, послеобеденное время. День приближался к концу, когда я подходил к деревне. Её, бедолагу, и деревней нельзя назвать, одна улица вдоль какого-то озерца или речушки. Обычные сельские деревянные домики с дворами, ограждёнными заборами-частоколами. Деревня была почти пустая. Людей почти не было. В некоторых дворах сидели старушки, в основном в одиночку и чем-то занимались, то ли шили, то ли вязали. Иногда сидели несколько человек и занимались тем же. В одном домике я услыхал музыку, играла гармошка. Во дворе я увидел девчат в удмуртских одеяниях, сарафан и оригинальные одинаковые по покрою, но разные по окраске и оформлению головные уборы. Я остановился у калитки. Безногий пожилой инвалид играл на гармошке-однорядке, тальянке удмуртскую плясовую песню «Ялыки». Девушки пели и, образовав круг, танцевали. Среди всей этой компании ходил старик, единственный мужчина, не считая безногого гармониста. Старик подходил то к одной, то к другой девушке. То шлёпнет её по заднице, то просто грубо щупает, что-то приговаривая по-удмуртски или по-русски с акцентом. Всем было весело, и все смеялись. Когда увидели меня, несколько девушек подошли ко мне и пригласили у них погостить и повеселиться. Так я побыл у них до наступления сумерек и решил идти домой, чтобы мать не беспокоилась. Ночью идти по лесу одному не совсем приятно. Мало того, что можно нарваться на какую-то зверюгу, медведя или на волка, но сейчас во время войны в лесу полно бандюг, дезертиров. Когда я направился домой, навстречу мне появилась одна девушка, которую я видел на гулянке. Она говорила сносно на русском языке и пристроилась проводить меня. На краю деревни она сказала мне, показав на один из домов, что это её дом, где она живёт с бабушкой и помогает ей, так как бабушка старенькая и глухая. Она пригласила меня осмотреть их дом и хозяйство. Я зашел с ней во двор. Она прошла вперёд и направилась к огороду. Затем круто повернула и зашла в хозяйственное помещение, в котором хранилось свежее завезенное сено из разнотравья. Воздух здесь был заполнен запахом свежескошенной травы. Она меня спросила, нравится ли здесь мне и не ожидая ответа с разгона прыгнула в сено. Как ножом меня ударил её голосок: «Прыгай сюда!» Я прыгнул в сено рядом с ней. Её мордашка оказалась рядом с моей головой. Она впилась губами в мои губы. Я целовал девчонок...

- Или не целовал, — вставил я, оборвав его.

 - Я говорю правду, — сказал Славик, — но это были ещё дети, да и мне было не более тринадцати. Этой же было лет восемнадцать. Кто их знает, удмурточки ведь маленькие. Я её обнял и обнаружил, что на ней был один сарафан. Когда я дал волю рукам, она стала просить, что, мол, не надо, что она хотела только пошутить. А я сказал ей, что надо, что так не шутят. Домой я ушёл на рассвете. Мы ещё долго разговаривали. Отец её был на фронте. Ни одного письма от него не пришло, похоронки так же не было. Мать мобилизовали в город, и работает она на каком-то заводе. Младших братьев пригласили учиться в ремесленное училище.

- Они сейчас обеспечены, одеты, обуты и сыты. Мать иногда приезжает. Мы с бабушкой даём ей продукты и она их отвозит братьям. У нас в деревне ребят нет, все ушли в город. Им обещали выдать паспорта. В селе остались только дети и несколько стариков. Приехали три инвалида, отвоевались. Одного из них ты видел, он без одной ноги, а у двоих какие-недуги внутри. Вот так и живём.

- Пришёл я, когда мать ещё спала. Она не знала, что меня не было дома.

- Я бы так не сумел, — сказал я, — ведь ты не мальчик, а взрослый человек. А если у неё будет ребёнок? Ты уедешь и этого знать не будешь. Не знаю, как она: устроит ли свою личную жизнь, или нет. А ты подумал, что ребёнку понадобится отец? Я уже не говорю, что здесь в Удмуртии в сёлах очень много людей больны трахомой, проказой, туберкулёзом. Я уже не говорю о венерических болезнях.

- Ну, ты уже переборщил. С проказой живут люди в резервациях. Трахома сразу видна, а что касается венерических болезней, то откуда им взяться, мужиков-то тут нет, — отпарировал мне Славик.

- Я тебе не указ, — сказал я, — это твоё дело.


Около этой деревни я был один раз, когда с помощью того же Славика я вёл мальчишек лагеря в военизированный поход.

Штатную должность пионервожатого, которую я занимал, заняла приехавшая из города девушка. Тамара была однолетка Зои. Они очень скоро подружились и вели совместно работу. Она была немного выше Зои, но ни красотой, ни поведением не была похожа на неё.


Славик начал искать встречи с Тамарой наедине, хотя она была лет на пять старше его. Однако это его не смущало.

Перед окончанием второго заезда мы отправились со старшими ребятами по малину. Руководили этим мероприятием Зоя с Тамарой. В таком лесном малиннике я был впервые. Мне сказали, что здесь водятся медведи и как доказательство показали хода, проделанные медведями, и медвежий помёт. Однако медведи обычно на людей не нападают. Нападает медведица, когда она с малышами, или зимой разбуженный медведь-шатун. Все вернулись с большими лукошками малины, даже малое лукошко собрал я, хоть никогда в лесу малины не собирал ранее. Свою собранную малину я отдал Зое, мне она была не надобна. Наелся я малины, казалось, на всю жизнь. Однако мне кажется, что я этот день запомнил на всю жизнь потому, что в малиннике вместе с малиной густо росла крапива. Местное население, когда идёт по малину, надевает соответствующую одежду, которая защищает от крапивы. У нас такой одежды не было. Мы пришли домой все в волдырях и расчёсах. И здесь пришёл нам на помощь старик-сторож.

– Ой, ой! Да разве такича можно? Почто не спросили? Теперече потерпите маленечко, я помогу. Я многим горожанам помогаю, колече в беду попадают.


Он принёс дрова, растопил котёл в бане, принёс охапку берёзовых веников. Когда вода нагрелась, он разделся до трусов и по несколько человек зазывал в середину. Там он довольно горячей водой и размоченными в ней вениками больно хлестал всех пострадавших, при этом на раскалённые камни каменки всё время подливал кипяток. Кипяток он набирал из маленькой кадки, где парил веники. Так старик из удмуртского села всех нас спас. Утром никто из пострадавших не вспомнил о злоключениях, случившихся накануне.


Когда я после третьего заезда возвратился из лагеря, отец уже был дома. Он рассказал, что принял уже МТС (машино-тракторную станцию) в Овидиополе. За неделю - максимум полторы мы должны собраться и уехать. Конечно, речи о начале занятий быть не могло. Я забрал в школе документы, со мной рассчитались за работу в лагере физкультурником. Отец на работе заказал два больших ящика для вещей, которые мы должны были отправить малой скоростью.


Я обратил внимание, что он вечером начал уходить из дома, а приходить утром. Когда мои вопросительные взгляды ему стало встречать тяжело, он мне сказал, что решил жениться на Тимофеевне, которая работала в артели начальником охраны. Я очень уважал её. Мало того, что она была красива как женщина, она была очень добрая, часто нам помогала в работе советами и делами, в особенности когда отец расстался с Тамарой.

- Да, это прекрасно, — сказал я, — но она ведь замужем. У неё есть дочь Катя, я с ней знаком. Как она на это посмотрит?

- Тимофеевна согласна. Она сказала, что она Катю уговорит, — ответил отец.

- Тогда хорошо. Аллушка с Тимофеевной очень хорошо подружились, — сказал я отцу и больше на эту тему не говорили.


Когда привезли ящики, мы с отцом начали их загружать вещами, чтобы определить, что куда будет уложено, и что вообще мы возьмём. Несколько раз к нам приходила Тимофеевна. Один раз зашла Катя. Попили чай.

 

Я сделал надписи на ящиках для отправки их малой скоростью в Одессу. Отец формально был ещё председателем артели, а бразды правления перешли уже к его заместителю Ларионову или, как мы его называли, Лариосику. Он с отцом проработал почти год на должности заместителя председателя артели. Как заместитель он честно выполнял поручения председателя, не внося никаких поправок или вариантов выполнения заданий или поручений. Очень было смешно наблюдать за ними, когда они стояли вместе и разговаривали: отец ростом два с гаком, Ларионов ростом чуть более сидячей собаки. Но они работали до самого последнего дня, отец не сдавал артель заместителю. Он ему не доверял и не верил в его искренность.


У нас оставалась в подвале картошка, мешков пять-шесть. Утром отец взял лошадку, мы погрузили картофель на подводу и повезли на сенной рынок. Здесь я был как у себя дома. Я знал куда ехать, где остановиться, чтобы выгодней продать овощи. Здесь отец выполнял все мои указания, и мне было лестно. Я определил цену, с которой отец сразу согласился. Образовалась очередь. Я набирал вёдра с картофелем и высыпал в корзины покупателям, отец принимал деньги. Через час мы вместе на повозке ехали домой, вспоминая нашу торговлю и подтрунивая друг над другом. Нам осталось только отвезти на железнодорожную грузовую станцию ящики с вещами. Мы остановились около нашего дома, а отец на повозке поехал к артели, чтобы подписать передаточные документы, так как утром мы решили уехать. Я ждал около часа, отец не приходил. Я пошёл в артель и был свидетелем очень неприятной сцены. В кабинете председателя артели за столом сидел Ларионов. В кабинете был главный инженер Метелёв, парторг Григорий Полищук, главный бухгалтер с документами о сдаче-приёмке артели. Отец при всех разносил Ларионова, который после того, как отец подписал документ о сдачи артели, заявил отцу, что лошадь для вывозки ящиков с вещами он не даст, так как она ему нужна. Отца это ошеломило. Это заявление было сделано при всём правлении артели, с которым отец возродил артель, выполняя заказ фронта. Конечно, отец сорвался, он высказал при всём правлении своё мнение о Ларионове, всё, что о нём думал, не стесняясь в выражениях. В заключение он сказал:

- То, что ты мудак, в этом никто не сомневается. Я всё равно возьму лошадь и телегу, хоть вызывай милицию или управляющего промкооперации, или чёрта или дьявола! Если будешь приставать, то я тебе набью морду. — Затем обратившись ко мне сказал, как будто ничего не произошло: — Пойдём, сын!

- Он вышел из конторы артели, мы сели на возок и поехали к дому. Там уже стояло несколько рабочих, которые помогли нам погрузить ящики, и мы с отцом отправились их сдавать.


Когда мы приехали, Гриша Полищук рассказал мне об этом конфликте полностью. К утру три чемодана и один узел были готовы к транспортировке. Утром мы с отцом отправились на вокзал, куда четыре года назад приехали, где нас приютили в тяжёлое время. Ехали мы почему-то не рейсовым поездом, а в каком-то пассажирском вагоне, подсоединенном к товарному составу. В Казани наш вагон был подсоединён к рейсовому поезду. В этом поезде мы доехали до Москвы. В Москве у нас была пересадка. Мы переехали на Киевский вокзал. Переезжали троллейбусами. Это был тихий ужас. В несколько троллейбусов мы не могли втиснуться с вещами, затем втиснулись, и наши вещи оказались в разных концах салона. Мы вздохнули спокойно, когда вышли из троллейбуса на вокзале. Зашли в зал ожидания. Отец велел мне посидеть с вещами, а сам ушёл компостировать билеты. Ждать мне долго его не пришлось. Он пришёл в сопровождении женщины. Это была жена маминого брата, о которой я знал, но не был знаком. Она работала в парикмахерской вокзала. Благодаря тёте Лизе, так звали тётю, отцу удалось так быстро закомпостировать билеты. Через час мы покинули Москву и ехали к Одессе. В то время одесский поезд в Киев не заезжал. Поезд шёл через Бахмач. Ехали мы в общем вагоне. Нам удалось захватить одну полку, и мы сумели по очереди в дороге немного поспать. Вагон был загружен в основном крестьянами, которые ехали на юг с продуктами, чтобы выменять их на какие-нибудь вещи. За окном вагона пробегали разрушенные станционные постройки, элеваторы, склады. Кое-где уже начались восстановительные строительные работы. Через двое суток мы въехали в Одессу. Старый вокзал был полностью разрушен. Несколько перронов были расчищены и принимали поезда. Многие пассажирские поезда разгружались на сортировочной станции. Мы вышли с перрона в город. Прошли вдоль насухо сложенного забора, за которым скрывалась груда разрушенных стен и конструкций старого вокзала. Подошли к трамвайной остановке. Убедились, что в трамвай нам не сесть с вещами. Отец подозвал тачечника и договорился, чтобы он подвёз вещи по указанному адресу. Мы пошли за ним. Через четверть часа мы были на улице Преображенской, угол Большой Арнаутской. Так закончился наш исход. Не вернулась только мать, которая осталась покоиться в ширяевской земле. Мы вернулись уже взрослыми людьми, познавшими лишения, жертвы, ужас войны и радость Победы. Мы вернулись домой, вернулись строить жизнь достойную, осмысленную, приносящую радость.

 





<< Назад | Прочтено: 1165 | Автор: Дубовой Г. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы