Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

 

Григорий Дубовой

 

ПОВЕСТЬ ОБ ОБЫКНОВЕННОМ ЧЕЛОВЕКЕ

ЧАСТЬ 2. СТАНОВЛЕНИЕ

 Глава 6. 147-й отдельный стрелково-

строительный батальон

 Все праздники — будь они революционные, гражданские, религиозные, военные — это праздники, которые у организаторов их вызывали множество хлопот и эмоций, чаще всего положительных. Что касается праздников у солдат срочной службы, у них это — изнурительный труд, который начинается в период подготовки и кончается вместе с окончанием торжеств. Частые построения, строевая подготовка, в основном муштровка, уборка, ремонты помещений, одежды, ремонт плаца и дорог, ведущих к нему, и другие не менее изнурительные работы. Короче говоря, мне казалось, что праздники солдатам даются в наказание. Правда, есть одно обстоятельство, которое несколько сглаживает, нивелирует положение, а может быть, и награждает солдата за праведные труды во время подготовительных работ — это праздничный обед. В этот день вместо повседневной перловки подаётся жареная гречка, оленье мясо заменяется свининой или говядиной.

 

К предстоящему празднику, можно сказать, мы готовились все три месяца нашей службы на флоте. Для нас, новобранцев, это был двойной праздник. Во-первых, это был день Военно-морского флота, во-вторых, в этот день мы принимали воинскую присягу. Прошедшие три месяца казались нам вечностью.

 

Первый день службы был для меня не совсем удачным. Мало того, что я пришёл в строй позже всех, так перед утренней зарядкой, когда мы делали полуторакилометровую пробежку, одна обмотка незаметно развязалась и потянулась за ногой. Я и сам не заметил — то ли я сам, то ли те, которые бежали за мной, наступили на обмотку, и я, как лошадь каскадёра после подсечки, плюхнулся на землю. Так как я по ранжиру бежал в первой шеренге, то вторая шеренга меня перепрыгнула, но третья и последующие шеренги начали валиться на меня. Образовалась, как при детской игре, «Куча мала» из тел. Строй, в котором мы бежали, рассыпался, как карточный домик. Обидно было не только из-за того, что здорово ушибся, а потому, что почувствовал себя каким-то неуклюжим, хотя никогда себя в таком положении не видел. Но этим дело не окончилось. Обмотка развязывалась ещё несколько раз, но я за ней следил, и до эксцессов дело не доходило. Однако на этом наши утренние злоключения не окончились. Когда после пробежки мы начали делать вольные упражнения на двенадцать счётов, а мы были в нательных рубашках, вдруг начался снегопад. Хлопья снега были величиной с кулак. Земля, сопки, крыши домов покрылись слоем снега. Сержант, который проводил с нами физзарядку, успокоил нас, сказав, что это не снегопад, а заряд, и в конце мая заряды закончатся. Действительно, снег к нам пришёл не с неба, а сбоку, из-за сопки, при абсолютно синем небосводе. Зная свою склонность к простуде, я сильно испугался. Некоторые солдаты, приехавшие с юга, выразили недовольство, что сержант в снегопад держал нас на улице в нательных рубашках. Сержант прервал упражнение и хладнокровно заявил, что со дня образования флота от этого ещё ни один солдат или матрос не умер. А если под снегом стоять раздетым и ничего не делать, действительно можно заболеть. Когда мы закончили физзарядку и вошли в помещение, где в подвесные умывальники дневальные со двора всё время заносили холодную воду, мы поняли, что только здесь мы начали закаливать свои организмы.

 

После завтрака пришла группа старослужащих, и в присутствии командиров отделений отобрали десять человек из новоприбывших, в том числе и меня. Сержант повёл нас к отдельному зданию в противоположной стороне двора. Это было аналогичное здание казармы, рассчитанное на роту солдат. Около входных дверей казармы лежал штабель досок. Помещения внутри были побелены, полы покрашены. Нам была поставлена задача до вечера в этих трёх помещениях изготовить нары, чтобы вечером переселить в свою казарму новобранцев. Под руководством старослужащих мы начали работать. Старослужащие работали с нами, и я убедился, что это настоящие мастера своего дела. После обеда ко мне подошёл сержант и спросил, по какому разряду я работал плотником дома. Я сказал, что плотником не работал, что я техник-строитель по образованию, а плотничать приходилось на производственных практиках.

 

— Жаль, я хотел тебя взять в нашу бригаду, но не выйдет, — сделав паузу, сказал сержант.

— Придется тебе, дружище, всю службу работать в одиночку.


Он был прав, так оно и вышло. Но я всё-таки за солдатскую бытность несколько месяцев работал в бригаде. Это было через полтора года. А в этот же вечер старшина объявил аврал, пришла группа солдат нашего взвода и сделала полную уборку помещения. Наш взвод перешёл в своё помещение. Через недели две пришли ещё новобранцы, и ещё два взвода заняли свои помещения. Так образовалась вторая рота. К нам пришёл молодой офицер, комсорг батальона. Он собрал вокруг себя присутствующих солдат.

- Я — лейтенант Гаврилин Николай Петрович, секретарь комсомольского бюро батальона. Кто из вас может составить список комсомольцев роты? — спросил он без всяких вступлений.

- Есть у нас один солдат. Он у нас в вагоне был комсоргом, когда мы ехали сюда, концерт организовал — начал рассказывать мой попутчик, но лейтенант его прервал: - Позови его, пусть подойдёт.

 

Я в это время стоял около дневального в коридоре. Меня позвали. Я по уставу представился лейтенанту.

— Откуда призван, солдат? — спросил он.

 

Я ответил. Он улыбнулся доброй улыбкой и предложил до выбора ротного комитета комсомола исполнять обязанности секретаря комитета комсомола. Тут же, не ожидая ответа, перечислил сведения о комсомольцах, которые ему были нужны.

 

— Я передам командиру роты, что ты будешь до выборов исполнять обязанности комсорга,— на прощанье сказал он, пожал руку и удалился.

 

Прошло ещё несколько дней. В роте приступили к исполнению своих обязанностей два офицера в должности командиров взводов. У нас во взводе остался командиром сержант Сергеев. В эти же дни на комсомольском собрании меня избрали комсоргом. Перед нашей ротой была поставлена задача своевременно пройти курс молодого бойца, чтобы без задержки можно было демобилизовать солдат, служивших шестой год.

 

Спецнабор того года был собран из разных мест европейской части страны, поэтому адаптация проживания в Заполярье у всех проходила по-разному. Несмотря на то, что я четыре года войны прожил в довольно холодном Ижевске, адаптацию переносил тяжело. Моё тело обсыпало нарывами. Нарывы под коленями мешали ходить, нарывы у локтей и на груди мешали делать упражнения с винтовкой. Я решил пойти к батальонному врачу. Два часа ждал начала приёма, врач не принимал. Открылась дверь кабинета врача, в которой стоял санитар, и послышался голос врача:

— Да гони ты этих симулянтов к.., — далее последовал мат.

 

Я вышел из лазарета и пошёл в казарму. Обидно было: врача в глаза не видел, он меня — и подавно. Почему он определил, что мы симулянты? Почему обматерил моих коллег? Ведь он офицер, которому поручено следить за здоровьем солдат, а не какой-то посторонний человек. В казарме я достал с полочки лист бумаги и написал жалобу на имя командира батальона, а чтобы не обременять никого, решил сам отнести её комбату. Комбата не было, я отдал жалобу дежурному по штабу и пошёл на занятие, которое проходило на плацу. Всё было в порядке, если не считать, что всё тело пекло от нарывов. После обеда и дневного сна снова были строевые занятия. На занятие пришёл командир роты. Когда был перерыв в занятиях, он подозвал меня, в свойственной ему манере посмотрел не прямо, а скорее куда-то вдаль за мной, обдумывая, с чего начать серьёзный разговор.

— Расскажи, что у тебя произошло в санчасти, попрошу подробнее.

 

Я рассказал, как меня и моих товарищей врач с руганью выгнал с санчасти и не оказал никакой помощи. Поэтому я написал жалобу на имя комбата. Командир роты внимательно выслушал рассказ, не торопил и не перебивал. Когда я закончил, он медленно и внятно начал перечислять ошибки, которые я совершил, и в заключение сказал:

 

— Я не знаю, какое решение по жалобе примет комбат. Думаю, что последствий не будет, так как ты ещё не принял присягу, но с тобой ещё будут разговаривать, так как жалоба написана одним человеком, но от имени многих. А вообще я тебе советую: постарайся не болеть. Можешь быть свободным. Иди!

 

На следующий день перед сном я через выбитые старослужащими доски в заборе вышел за территорию батальона и побежал в аптеку, которая была недалеко от батальона. Купил бинт, вату, ихтиоловую мазь. Боль после смазки нарывов уменьшилась, а через некоторое время нарывы исчезли. Я не только вылечил себя, но помог и друзьям.

 

День закончился благополучно, хотя над беседой с командиром роты пришлось задуматься. Почему я оказался виновным во всём, а нарушитель уставов, морали, которая вынудила меня нарушить закон, остался в стороне? Командир роты был прав, предупредив, что со мной ещё будут беседовать. После отбоя, около полуночи меня разбудил дежурный по роте и велел одеться. Выйдя в коридор, я увидел офицера, дежурного по части, который велел мне привести себя в порядок, умыться и идти с ним в штаб. Около штаба стояла легковая машина М-1, не батальона. Командир батальона ездил на «Виллисе». Дежурный велел ждать в коридоре, а сам зашел в кабинет комбата и доложил, что меня доставил. Выйдя из кабинета, он велел мне зайти и доложить капитану первого ранга. В кабинете был комбат и ещё несколько незнакомых офицеров. У меня мелькнула мысль: не сильно ли много офицеров на одного рядового?

 

Разговор начал начальник политотдела Строительного управления Северного флота капитан первого ранга Каганович. Он ничего нового не сказал, всё я уже слышал от командира роты. Правда, он не сказал, что до принятия присяги за нарушение устава наказывать никто не имеет права. Поэтому он начал с угроз и окончил угрозами. Уж очень боятся высшие офицеры групповых заявлений, жалоб, рапортов. Одиночный рапорт можно положить под сукно на какой-то инстанции, и никто его в жизни не найдёт, да и искать не будет. Потом меня отпустили.

 

Трудности армейской службы возникали там, где, казалось, и быть их не должно. В начале службы в распорядок дня входил так называемый «мёртвый час». Сразу после обеда подавалась команда, и мы должны были по нормативам, как и при отбое, ложиться отдыхать. Конечно, после строевых занятий этот отдых был нужен, но в Заполярье в это время начался полярный день. После команды «Отбой!» все засыпали мгновенно. Хуже было с подъёмом. Солнышко-то не заходит... Одни одеваются и бегут в нательных рубахах, думают, что утро, а другие думают, что это вторая половина дня, и что сейчас нужно бежать в строй с винтовкой. Вот и получалась чехарда, которая часто кончалась командой «Отбой!», а затем всё начиналось сначала. Со временем эта путаница прекратилась, а после принятия присяги вышли на выполнение работ, и «Мёртвый час» канул в Лету, был отменён.

 

День принятия присяги был приурочен ко дню празднования Дня Военно-морского флота. От подъёма до отбоя шла напряжённая работа. На собрании комсомольского комитета роты разбирался вопрос о подготовке личного состава к принятию присяги. Личный состав роты должен был ознакомиться с основными уставами армии. Сложность в решении этого вопроса заключалась в том, что в нашей роте были призывники из разных мест европейской части Союза: молдаване, чуваши, татары, латыши, литовцы, эстонцы, которые плохо знали русский язык, а многие вообще его не знали. Что касается младших командиров, сержантов, то это были молодые люди, которым война помешала заниматься в школе, и они имели образование 3-4 класса. Разъяснять своими словами параграфы устава они не могли, а читали текст почти по складам. Строевые занятия они проводили профессионально, а когда начинали читать уставы, солдаты засыпали. Многие из сержантов применяли свою тактику пробуждения солдат. Читая текст устава, сержант тихо произносит: «Кто не спит, сидеть на месте, а кто спит — тем встать»! Спящие солдаты вскакивают с мест. Сержант записывал всех солдат, которые вскакивали, в свой кондуит, а после занятий распределял наряды вне очереди. Этот метод не вносил улучшение в освоение уставов. В нашей роте служил 21 человек с образованием техников-строителей, которые знали языки прибалтийских народов, молдавский язык и другие языки народов Союза. Я согласовал с командиром роты и предложил, чтобы комсомольцы, знающие языки, переводили тексты уставов. Договорились, что читать тексты будут те, кто может хорошо читать, а сержант будет комментировать из опыта службы то, о чём будет читаться. Сержантам этот метод работы понравился. Эффект был значительный.

 

Однако, глубоко укоренившийся метод, причём не только у сержантов, но и среди младших офицеров, охоты на младших по званию в нашей армии был очень велик. Это явление имело скорее отрицательное воздействие, нежели положительное. Сержанты при малейшей провинности наказывали солдат нотацией и нарядами вне очереди, солдаты в свою очередь старались в следующий раз делать нарушение так, чтобы сержант не видел, а при малейшей возможности делали так, чтобы сержант попадал в неловкое положение.

 

Как-то на занятии по строевой подготовке один из солдат заметил, что у его винтовки не был спущен курок на затворе. Очевидно, после чистки оружия солдат не спустил курок. Шёл дождь. На нас вся одежда была мокрой. Владелец винтовки хотел легонько спустить курок, придержав его за пуговку. Винтовка и руки солдата были мокрые. После нажатия на курок пуговка выскользнула из мокрых пальцев солдата, и раздался щелчок. Сержант остановил строй и начал допытываться, кто щёлкнул. Солдат не признался, боясь наказания. Сержант скомандовал опустить винтовки к ноге и погнал солдат бегом по дороге. В строю трудно было, вернее, невозможно было перепрыгивать лужи. Скоро от брызг солдаты были по пояс мокрыми и забрызганы грязью. Когда сержант это увидел, он погнал строй к мурманской дороге. Теперь мы бежали по булыжной мостовой. Рука, в которой держали винтовку, как будто налилась свинцом. Многие уже винтовку перекладывали в левую руку. Сержант бежал без винтовки. Не сговариваясь, первая шеренга побежала быстрее. За ней побежали вслед бегущие солдаты. Сержант, вероятно, был, слабея нас. Он не выдержал темпа, отстал на метров сто. Последовала команда остановиться, но мы сделали вид, что команды не слышим. Ужас охватил сержанта, когда мы подбегали к радиомачте, за которой начинался мурманский гарнизон. Это был не наш гарнизон, и мы должны были иметь специальный пропуск на оружие. Мы этого не знали. Сержант приблизился к нам у самой мачты и подал команду остановиться. Вид у него был ужасен. Он не мог отдышаться и говорить. Он рукой показал нам направление, и мы пошли домой. Больше инцидентов с сержантами у нас не было, и мы дружно сотрудничали не только на учениях, но и впоследствии на работе. Наконец нам во взвод прислали офицера, командира взвода. Лейтенант Федюшкин с первого взгляда мне не понравился. Стройный, среднего роста офицер в морской форме, которая на нём сидела не лучшим образом, как у других морских офицеров. Серенькие маленькие глазки ни на секунду не останавливались, как будто вмиг хотели охватить всё сразу, одновременно. Под глазами выделялись синевато-фиолетовые отёки, которые бывают у людей, страдающих болезнью почек. На маленьком лице было намного больше морщин, чем у людей его возраста. Весь его вид говорил, что он не враг бутылки. Прибыл он в часть вместе со своей женой. Их поселили рядом с помещением санчасти, в которой хозяйничал врач, неравнодушный к наркотикам.

 

С первого знакомства командир взвода назначил меня своим связным. При его отсутствии я должен был знать, где он находится, и при вызове его сообщать ему об этом. Рота продолжала формироваться. Одни солдаты уходили, другие приходили и заполняли вакансии. Так к нам прибыли два паренька из Вологды. Собственно, они прибыли не совсем из Вологды, а из окрестностей — где-то километров 200 от неё. Оба низкорослые, широкоплечие, оба лесорубы. У одного из них, Никонова, на руке не хватало трёх пальцев. Оба опоздали явиться на призывной пункт, потому что начался ледоход на реках, которые разлились на десятки километров. На две недели оборвалась связь с городами. В первые дни после прибытия старшина им поручал хозяйственные работы, и они безропотно их выполняли, причём выполняли качественно. В один из дождливых дней старшина решил заняться наведением порядка на территории вокруг казармы, осталось только с карьера привезти свежий песок и посыпать дорожки. Старшина повёл друзей на хозяйственный двор, велел запрячь лошадь. Убедившись, что ребята легко справляются с лошадью, старшина объяснил, где набрать песок. Друзья уселись в возок и уехали. Мелкий, совсем не весенний дождь продолжал лить без перерыва. Все были при деле. Никто из командиров и солдат, участвовавших в работах на уборке территории, не обратил внимание на то, что уехавшие за песком солдаты отсутствуют более полтутора часов. Обыкновенно песок привозили за 40-45 минут. Наконец галопом примчался Никонов. Лошадь была в пене. Он подбежал к старшине и, сбиваясь, рассказал о происшествии, приключившемся на карьере. Когда друзья приехали на карьер за песком, там никто не работал. Заглушённый экскаватор стоял в стороне. Друзья набросали в возок песок. Никонов отогнал лошадь на дорогу, а напарник достал махорку, скрутил «козью ножку» и пытался её прикурить. Дождь и ветер гасили спичку, а затем коробок намок, и спичка вообще не зажигалась. Никонов достал с кармана свои спички и подошёл к напарнику, чтобы помочь ему прикурить, но вдруг лошадь дёрнулась и побежала по дороге к выезду из карьера. Никонов рванулся и побежал за лошадью. В этот момент отвесная стена карьера под тяжестью дождевой воды обвалилась и под собой погребла напарника. Никонов схватил лопату и начал разгребать песок, но убедившись, что он не сумеет помочь другу, примчался в часть. Старшина, не медля, доложил в штаб. По тревоге был поднят весь личный состав, который в это время был в части. Солдаты выскакивали на автомашины на хоздворе, где уже были погружены лопаты. Прибыв на карьер, солдаты-механизаторы завели экскаватор и начали перебрасывать верхний слой обвала. Санитарная машина флота с воем сирены заехала в карьер. Врачи развернули станцию скорой помощи. Когда солдаты извлекли из-под обвала пострадавшего, врачам оставалось только констатировать смерть, наступившую мгновенно. Это был первый смертельный случай в нашей молодой роте, которая ещё не приняла присягу. Через два дня приехали родители погибшего. Состоялось прощание с товарищем, с которым мы ещё не успели познакомиться. Родители солдата увезли его домой и там похоронили.

 

После этого случая в роте произошло изменение. Пришёл новый командир роты, старший лейтенант Гуляев Николай Нестерович, человек энергичный, эмоциональный, хорошо знавший своё дело. Старшину уволили в запас, пришёл новый комбат — капитан второго ранга Патрихин, гигантского телосложения, с лёгкой качающейся корабельной походкой. Как судьба распорядилась с прежним ротным командиром, Симаковым Петром Ивановичем, прекрасным командиром, я так и не узнал. Разговоры были разные.

 

Одним ранним утром, ещё до подъёма, меня разбудил дежурный по роте и велел одеться. В коридоре ждал командир роты Гуляев. После рапорта он спросил меня:

- Вы являетесь связным лейтенанта Федяшкина?

- Так точно!

- Вызовите его немедленно ко мне, я буду в канцелярии роты.

- Есть! — Я побежал к штабу, рядом с которым находилась санчасть и комната Федяшкина.

 

Я постучал в дверь, которая от прикосновения отворилась. Постучал ещё раз, никто не откликнулся. Открыл дверь. На меня дохнул спёртый воздух перегара от водки, смешанный ещё с какими-то запахами, тянущими к рвоте. В деревне привыкаешь к резким запахам, когда чистишь хлев со свиньями или коровник, но здесь было что-то особенное. На полу валялись водочные бутылки и консервные банки с остатками пищи, хлеб. Из-под одеяла, наброшенного на головы спящих, торчали четыре ноги: две худые сине-жёлтые, и две полные, заросшие черными волосами. Я громко сказал: «Товарищ лейтенант, Вас вызывает командир роты!».

 

Никакого ответа, только тихое посапывание спящих особ. Я повторил приказание ротного. Молчок. Решил за ногу растормошить спящего командира. Однако сразу возник вопрос: «За какую»? Следуя логике, решил: конечно, волосатую, крупную ногу! Так и сделал. Из-под одеяла высунулась женская голова со спутанными редкими волосами, с прищуренными от солнца глазами, которая голосом пропитого контральто спросила меня: «Чего тебе нужно, солдат?» Я повторил приказание командира роты.

— Ладно, иди, — сказала она совсем не по уставу, — он сейчас придёт.

 

Я выскочил из этой адской комнаты. Казалось, что смрад нёсся следом. Доложил ротному и вышел на спортивную площадку. Ложиться было нецелесообразно, через 10 минут прозвучал сигнал подъёма. Пришёл лейтенант Федяшкин, а спустя нескольких минут они с Гуляевым вышли из помещения роты. Больше Федяшкин в батальоне не появлялся. Взводом командовать опять стал сержант Сергеев.


Мы продолжали готовиться ко дню ВМФ, дню принятия воинской присяги, но аврал начался по случаю более близкого праздника — Первого мая. Нас начали навещать различные комиссии определённых рангов, с определёнными проверками. Каждая комиссия пугала наших командиров приездом новой комиссии более высокого ранга. Одна из комиссий, очевидно, бытовая, прошла по казармам, по приказарменным плацам, сделала некоторые замечания и направилась к камбузу. В зале столовой было чисто. Ввиду того, что это помещение служило клубом, где проводились батальонные мероприятия, комиссией была сделана запись обновить портреты правительства. Наверное, за несколько лет во время длинного полярного дня мухи сделали своё чёрное антиправительственное дело. В варочном зале был полный порядок, так как перед каждой выдачей пищи делался аврал. А вот когда комиссия зашла в посудомойку, то здесь дела были посерьёзнее. В цементных полах были выбоины с жидкостью, в которой роились черви, бетонные портомойки также были в выбоинах, хотя червей там не было. Помещение было громадное. Здесь двумя потоками по портомойкам шла посуда. Кроме тарелок, ложек, чайников здесь обрабатывались тяжёлые лагуны, жаровни и вся утварь камбуза.

 

После строевых занятий меня вызвал к себе командир роты Гуляев. У него в кабинете сидел капитан, зампотех командира батальона.

— Что нужно сделать, чтобы за ночь отремонтировать полы в посудомоечном помещении, а также портомойки? — спросил Гуляев. Сколько нужно человек на эту работу, чтобы к утру не сорвать завтрак? … Не могу понять, почему на эту работу послали меня. С командиром роты мы встречались по комсомольским делам пару раз, и он меня практически не знал.

- Товарищ капитан, я ничего сказать не могу, пока не посмотрю объект, не определю количество работ. Скажу только одно: чтобы эту работу выполнить, необходимо её начать выполнять с этой минуты. Может технологически не хватить времени. Мне нужно полтора часа для замеров и расчётов.

- Принято, — сказал капитан, подымаясь со стула — пошли!

 

Мы пришли на камбуз, когда в посудомоечном помещении ещё мыли посуду после обеда. До принятия присяги нас, молодых солдат, к выполнению очередных нарядов не привлекали, и здесь я никогда не был. В данный момент из-за пара детально тоже ничего не рассмотрел, но капитану сказал, что срок сдачи расчётов не изменяю. Приступаю к работе. Капитан ушёл.

 

К назначенному времени я сдал командиру роты все нужные расчёты, успел переговорить с ребятами, с которыми уже подружился и был уверен, что они не подведут. В список входили Тима Аранович из Молдавии, Коля Жаров из Кунцева, земляк из Одессы Даня Гольтер, и по ходатайству Тимофея я внёс в список двух парней из Молдавии — Бадия, отца двух детей, и недоростка Багрииа. Оба едва говорили по-русски, хотя понимали, что им говорят. Тима мне сказал, что дома они голодали, семьи были большие, а в колхозе заработков почти не было.

— Может, на камбузе им что-то перепадёт покушать, — в заключение сказал Тима.


 Я с другом Николаем Жаровым


Пришли мы на камбуз, когда дневной наряд готовил нам помещение, убирал посуду и выносил стеллажи из помещения. Они с точки зрения санитарии также нуждались в реставрации и чистке. Подготовили боёк, место для замеса бетона, дозирования бетона, щебня и песка. Я зашёл в помещение и начал планировать, с чего начинать, чтобы последующими работами не нарушить выполненные. Картина была ужасная. Помещение разрушалось не один год. Неужели начальникам нужна была комиссия, чтобы починить посудомоечное помещение?


Как бы мимоходом прибежал зампотех. Я ему сказал, что для ремонта портомоек нужно полтора килограмма силикатного клея, или на крайний случай обыкновенный конторский гуммиарабик. В противном случае цемент до утра не успеет схватиться, и наша работа пойдёт насмарку. В течение часа силикат был принесен. Работа закипела. Самое противное дело была расчистка колдобин в полу от ила. Помещение наполнилось зловонием, от которого трудно было находиться в нём.


Когда всё было очищено от грязи, мы промыли полы хлорированной водой, атмосфера в помещении изменилась. Начали готовить бетон. Пришёл кок и принёс кастрюлю перловой каши с мясом. Мяса там было в таком же количестве, как и каши.

— Подкрепитесь, ребята, вам ночь работать, — сказал он и ушёл.

У кока тяжёлая профессия. В 4 часа утра он начинал работать, готовить завтрак на полторы тысячи человек.

 

Подкрепившись, подшучивая друг над другом, мы приступили к основным работам. Укладка бетона, железнение бетона, ремонт портомоек с применением силиката... Работали почти без перекура. Где-то в шестом часу обнаружилось отсутствие Даньки Гольтера. Через какое-то время он появился и принёс кастрюлю пончиков, которые входили в рацион на каждый завтрак по одной штуке. В заключение дополнительно зажелезнили все бетонные подоконники, что не входило в перечень работ, а починенные полы закрыли дощатыми щитами. Мы попросил кока, оттянул мытьё посуды, чтобы задействовать помещение как можно позже. Сытые, усталые мы возвратились в роту после подъёма. Рота на плацу занималась физзарядкой. Мы зашли в пустую казарму. Двери и окна были раскрыты, казарма проветривалась.

 

Мы подготовили постели и заняли места на нарах. Как уборщики убирали, мыли полы хлорированной водой, мы не слышали. Усталость сделала своё чёрное дело. Нас никто не беспокоил. Только к обеду мы встали в строй. Нельзя было отказываться от такого приятного мероприятия, как обед.


И вот наступил праздник 1 Мая. Нам выдали новое хлопчатобумажное обмундирование. Это было наше праздничное и выходное обмундирование. Утром на праздничное построение наша рота вышла как самостоятельное подразделение и заняла своё место в линии ротных колонн. Под звуки праздничного марша было вынесено боевое знамя 147-го Отдельного военно-строительного батальона. Знаменосцы и ассистенты при орденах и медалях остановились около трибуны. Комбат в своей парадной форме, при орденах и медалях с кортиком стоял на трибуне, как изваяние. Прозвучали фанфары сигналом «Слушайте все»! Комбат произнёс поздравительную речь, начальник штаба капитан Винокуров зачитал праздничный приказ. Многим солдатам, сержантам и офицерам была объявлена благодарность. В этом списке был и я. Не скрою, приятно быть отмеченным поощрением. В заключение официальной части праздника батальон прошёл под знаменем вдоль трибуны с командованием и гостями. Впереди знаменосец, затем ассистенты и на определённой дистанции — роты.


После небольшого перерыва рота направилась в столовую. Здесь нас тоже ожидал сюрприз. Столы были уже сервированы. На новых белых скатертях стоял обед уже в мисках. Около каждого прибора стояла кружка с 50 граммами водки. Мы заняли свои места. В глубине столового зала стояли два стола для командиров и гостей. В столовый зал вошли комбат со своей супругой, за ним шёл замполит с супругой. За ними шли офицеры батальона и гости. По команде дежурного офицера мы встали, приветствуя вошедших командиров и гостей. Комбат скомандовал всем сесть и провозгласил здравицу в честь партии и правительства и лично товарища Сталина. Все сели, и обед начался. Хотя зал был очень большой, атмосфера была домашняя. Даже запахи яств были необычные. Мясо было не оленина, а говяжье, каша была не перловая, а гречневая. Стол командного состава был сервирован как и солдатский, только вместо кружек у них на столах стояли стаканы, и второе они ели вилками, а у нас вилок не было. После обеда роты покинули зал. Старослужащие построились для осмотра внешнего вида перед увольнением. Нас в увольнение ещё не пускали, мы ещё не приняли присягу. Ничего не поделаешь, по уставу не положено, а устав есть устав.

 

Неприятности в батальоне начались со следующего дня, когда дежурный по батальону доложил комбату, что 21 человек явились в часть из увольнения с опозданием от двух до шести часов. Некоторые были задержаны комендантским патрулём при участии в драках. Наш Никонов, хотя и не был в увольнении, ухитрился побывать в гостях у гражданских лиц, затеял драку. Задержан он был комендантским патрулём и доставлен в часть, т.к. ещё не принял присягу. Рапорт дежурного комбат принял не так, как принимали пехотные командиры. Он был потрясён. На кораблях тоже бывали опоздания одного, двух человек на пол часа, но 21 человек — это уже слишком.

 

После обеда он собрал совещание офицеров батальона. Собственно совещаться было нечего, он был командир, единоначальник, и отвечал за всё, что происходило в батальоне. О том, как происходило совещание, я узнал намного позже. Примерно дело было так:

- Товарищи офицеры, то, что произошло за прошедшие сутки, можно характеризовать как чрезвычайное происшествие. Если учесть массовость исполнения этого происшествия, да ещё последствия этого происшествия, то можно сделать вывод, что мы потеряли контроль или инициативу поддержания дисциплины в батальоне. Печально, что многие офицеры считают такое положение нормальным, чего не считаю я. — Далее он продолжил.

- Ругать, наказывать всех нецелесообразно, так как это не изменит положения дел. Я решил не удерживать самовольщиков путём усиления забора, а сделать так, чтобы из других частей солдаты к нам шли в самоволку, но это будет головная боль их командиров. Что для этого нужно сделать? А вот что нужно. Необходимо выделить немного нашей территории, оградить её лёгким штакетным забором. Необходимо сделать калитку в основном нашем заборе для обеспечения выхода на ближайшую к нашему забору дорогу. На выделенной территории построить красивую, удобную танцевальную площадку. Духовой оркестр у нас есть. Я уверен, что после этого мероприятия нам не придётся всё время починять наш забор и не придётся фиксировать самовольные отлучки. Построить танцплощадку — это мой приказ. Перейдём к технической части этого приказа:

1. Обеспечение строительства строительными материалами я беру на себя.

2. Техническую документацию, организацию строительства возлагаю на зампотеха.

3. Что касается производства работ, я считаю, что оно должно выполняться силами второй роты, которая еще не приняла присяги и плановым производством ещё не обременена. Обеспечение рабочей силой приказываю лейтенанту Гуляеву, командиру второй роты.

Сегодня второе мая.

4. Зампотех утверждает проект 4 мая. В этот же день мне должна быть подана заявка на стройматериалы.

5. 18 мая комиссия принимает танцплощадку, построенную со всеми дополнениями и изменениями.

6. Механизм выполнения приказа разрабатывается зампотехом.

 

Ни комбат, ни зампотех строителями не были. Не были строителями ротные и взводные командиры. Поручая строительство Гуляеву, комбат в основном рассчитывал на 21 техников-строителей, которые были в роте Гуляева. Одно не учёл комбат, что все техники-строители ещё не успели поработать на стройке и были призваны в армию.

 

К концу рабочего дня участники совещания собрались в канцелярии второй роты, чтобы решить, кому поручить техническое руководство ведения работ. Решение должен был принять Гуляев. Ротный недавно принял руководство, людей не знал. Поручая руководство работами на аврале при ремонте камбуза, он взял первого попавшегося, которым оказался я. Может быть, потому, что я был комсоргом. С остальными техниками-строителями он ещё знаком не был. Поэтому командир роты вторично решил проверить меня.

 

Где-то между восемью и девятью часами дежурный по роте отыскал меня на волейбольной площадке у первой роты и передал приказ явиться в канцелярию роты. Игра была в разгаре. Очень хотелось доиграть, но приказ есть приказ. Явился в канцелярию и отрапортовал командиру о прибытии. Он предложил мне сесть, вышел из-за стола и сел на стул рядом. Этим он подчеркнул, что беседа будет вестись как бы на равных. Изложив кратко о ходе совещания у комбата и его приказе, командир роты сказал:

- Техническую работу я хочу поручить тебе. Завтра после завтрака получишь увольнительную записку и пойдёшь к автобазе, здесь не далёко. Там где-то между автобазой и авторемонтным заводом на поляне есть старая танцплощадка. Она уже сгнила, но как она сделана, сумеешь определить. От тебя требуется сделать чертёж для утверждения, подсчитать, какого и сколько нужно материала, сколько нужно рабочих, чтобы 18 мая площадка была готова. С настоящего времени до сдачи площадки в эксплуатацию освобождаешься от всех нарядов и работ. Вот и всё. Если нет вопросов, можешь быть свободен. Желаю успеха!

 

У старшины я взял несколько листов бумаги, карандаш. У знакомого старослужащего взял складывающийся деревянный метр. Ходил по песчаным дорожкам территории батальона и обдумывал план работ по выполнению нового задания. С чего начинать? О самой работе я абсолютно не имел представления, не знал, чего от меня хотят получить, какую продукцию. Одно я знал, что очень хочу справиться с этой работой. Был уверен, что друзья мне всегда помогут. Посмотрел на часы. До отбоя осталось пять минут. Ну и летит же время! Утром, сразу после завтрака старшина дал мне увольнительную записку и объяснил, где находится автобаза, указав пальцем, в каком направлении идти.

 

Посёлок Роста был очень мал. Найти гараж и мастерские особого труда не представляло. Вот и полусгнившая танцплощадка. Сгнившие доски настила лежали на грунте, восьмигранник отчётливо был виден. Больше рассматривать было нечего.

 

Величина старой площадки была 7x7 метров. Я представил себе, как не уютно себя будут чувствовать танцующие в такой тесноте. А если я хочу площадку приподнять, чтобы не сгнила, нужно площадку оградить. Площадь уместится. В эскизе я принял площадку размером 10x10 метров. С трёх сторон должны быть по крыльцу 1х1,5метра. Площадку для оркестра размером 3x4 я поднял на 1,2 метра от отметки пола площадки. Две ступеньки высотой 15 сантиметров спускали танцующих на землю. Вокруг вдоль штакетного забора стояла скамья. Здесь я в гордом одиночестве на громадной площади пустыря мог дать волю своей фантазии. Никто мне не мешал.

 

Домой в расположение шёл медленно. Обдумывая узлы площадки, я мысленно применял те или иные врубки, соединения, сопряжения. Всё нужно было обдумать. В роте сел работать не в канцелярии, а в красном уголке. С друзьями о задании уже переговорили. Они дали согласие участвовать в выполнении приказа комбата.


Набросав эскиз, я начал вычерчивать документ для утверждения. Кроме канцелярской линейки, ластика и карандаша у меня ничего не было. Бумага была из набора для писем. Начертив круг при помощи стакана, я вписал в него восьмигранник, а дальше всё чертил на глазок, соблюдая масштаб, продиктованный диаметром донышка стакана. Когда все проекции были на листе, я на отдельном листе нарисовал перспективу объекта, чтобы комбат увидел, что мы собираемся строить, и в 23 часа отдал ротному все расчёты по материалам, а также календарный график производства работ. Командир роты не уходил домой, чтобы сдать документы в назначенный день. Как впоследствии рассказал мне Гуляев, Патрихин также задержался в батальоне, очевидно, чтобы проверить исполнительность своего ротного командира. В документах не было указано количество людей и пофамильного списка, который комбата не интересовал. Рвались на работу многие, только бы не ходить на занятия и строевые муштровки. 4 мая я получил утверждённые комбатом чертежи и благословение ротного к началу работ. Через час после того времени, когда я с десятью новобранцами вышел на площадку и мне указали, куда забить два колышка, определяющих границу площади застройки, к нам подошли шесть человек старослужащих с инструментом, с несколькими досками и мешком известковой пушонки. Наколов колышки, мы забили их в местах копки ямок под фундаменты. Пятно объекта мы отсыпали белой известью, также отсыпали линии штакетного забора. Работали до отбоя, сделав перерывы только на обед и ужин. К вечеру к работе подсоединились добровольцы, которые пришли с основной работы.

 

Утром к восьми часам у ворот расположения батальона остановился автомобиль «Студебеккер». Зампотех сказал, что нам выделили машину на одну ходку, чтобы постараться уложить весь лес. Для большей убедительности он сказал, что специалисты транспортники подсчитали: по тоннажу машина возьмёт ещё больший вес, чем нам нужно перевезти. Я отобрал восемь человек для погрузки леса, а остальным определил, что делать дальше. Зампотеха попросил, чтобы не было задержки с доставкой битума для изоляции столбиков фундаментов. Когда мы прибыли на судоремонтный завод, нас встретили солдаты нашего батальона, которые отобрали нужный лес. Доски были шестиметровые. Их отобрали при выходе из гаера. Они были мокрые и сырые. Прицепа у машины не было. Доски в четырёхметровом кузове держались, но они были тяжёлыми и создавали перевес в задней части машины. От этого автомобиль потерял управление. Шофёр рассадил нас на крыльях, моторе, и мы поехали домой. По сопкам ехали нормально, но когда выехали на мурманскую дорогу, где было интенсивное движение, ехать стало опасно, могли напороться на комендантскую инспекцию. Въехали в посёлок Росту нормально. Доски разгрузили в штабель и через каждый ряд проложили по четыре доски, чтобы доски немного подсохли. До нормального состояния просушить доски возможности не было. Оставшиеся на стройплощадке солдаты мне сказали, что приходил зампотех и сказал, что битума не будет, так как битума в Росте на данный период нет. Мы разожгли костёр для обжига нижней части столбиков, а я пошёл к зампотеху.

- Без гидроизоляции я столбики закапывать не буду — безапелляционно сказал я.

- Да какой-то выход должен же быть? — Уже со злостью начал говорить зампотех.

- Я предложил вам самый простой метод. Вы желаете меня экзаменовать? Пожалуйста. Смола, креозотовое масло, толь, рубероид...

- Стоп! Так бы сказал сразу. Сколько нужно рубероида?

- Думаю, рулонов 10. Если останется в наличии, я сдам на склад.

- Сейчас тебе завезут.

 

Я побежал на стройплощадку, старослужащим сказал, что нужно немного мягкой арматурной проволоки. Когда привезли рубероид, мы привязали рубероид к обгорелым концам столбиков, начали закапывать столбики в готовые ямки. Когда после работы пришли добровольцы, пред нами стала проблема не менее важная, чем проектирование и черчение. Нужно было расставить рабочих так, чтобы они не мешали друг другу. Второй день нам удался не менее, чем первый. Добровольцы пришли со своими рубанками и даже принесли электрорубанок. Палуба площадки росла с каждым часом. В эти дни старослужащие оказали нам неоценимую помощь. Дело в том, что в проекте не было дано разработки узлов, многие типовые узлы мне были просто не знакомы. Ветераны с этой работой отлично справлялись и, тактично задавая мне вопросы, как делать ту или иную деталь, они сами на неё отвечали и фактически преподали мне жизненные уроки, заполнили часть пробелов, пропущенных в программе техникума. Погода нам благоприятствовала. Оставленные два дня резерва не пригодились. Танцплощадка была готова на три дня раньше срока, определённого комбатом. Через пару дней, когда была убрана территория и подсохла краска на штакетном заборе, перилах, скамейках, комбат проинструктировал дежурного, который в свою очередь подготовил группу поддержания порядка. Оркестр занял своё место на площадке, дежурный открыл калитку выхода с расположения батальона. Полилась мелодия танцевальной музыки. У калитки собралось много народа, ожидая открытия танцплощадки. Многочисленные гости уже с первого дня строительства знали о нём. О чудачестве нашего комбата знали от Ваенги до Мурманска. Политотдел благословил это дело по принципу «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало». Итак, открылась калитка, и гости ринулись в неё с таким неистовством, как будто их предупредили, что сейчас закроют калитку. Девушки и солдаты из других частей рассаживались на скамейки. Наши солдаты как хозяева стояли и наблюдали. Скамеек было маловато, один ряд по периметру, на большее количество мест не хватало площади.


Первый инцидент не заставил себя ждать. Напротив калитки, за дорогой, стояло барачное здание такого же типа, что и наши казармы. В этом здании находились моряки с подлодки, точнее, с подводного крейсера Б-7. Моряки, воспользовавшись своим свободным временем, решили посетить танцплощадку. Дежурная служба нашего батальона на свою территорию не пустила, сославшись на какой-то приказ, который они получили на инструктаже. Разговор моряков со стройбатовцами принимал взрывоопасный характер. Я оказался случайно на месте инцидента. К дежурному по части обращаться не хотел, тот со мной не разговаривал бы. Решил обратиться к замполиту. В кабинете замполита находился лейтенант, комсорг батальона. Вкратце ему рассказал об инциденте, и мы пошли к площадке. В это время на месте были офицеры подлодки. Пока офицеры решали вопросы, я познакомился со старшиной подлодки. Это знакомство впоследствии переросло в дружбу, которая длилась до демобилизации старшины. Офицеры скоро договорились, и взрывоопасная точка была ликвидирована. А между тем на танцплощадке происходило действо, на которое рассчитывал наш комбат.

 

Наши ветераны в чистых костюмах подходили к девицам. Вид у них был как у петухов весной, они сияли. Им разрешили короткую стрижку, они так зачёсывались, что эта стрижка украшала голову, одежда была выглаженной, кирзовые сапоги были так начищены только им известным способом, что блестели, как хромовые. Они подходили к девушкам и приглашали их на тот или другой танец. Совсем себя иначе чувствовали вновь призванные солдаты с оболваненными головами, мятыми костюмами, повседневными ботинками, с обмотками. Не подойдёшь же к девчонке со словами «Я строил эту площадку, идёмте со мной танцевать!». Мы удовлетворились тем, что стояли и смотрели, как танцуют другие. Правда, маленький кривоногий Багрин обратил внимание на такую же маленькую девчушку, которую никто не приглашал, и пригласил её на танец. Она приняла приглашение. Багрин был на высоте. При его росте, кривых ногах, сутулой фигуре он выделывал такие па, что вызвал удивление у старослужащих. Он ухитрялся в вальсе отбивать чечётку, чего ему делать было не нужно. Когда он топал ногой, развязалась обмотка. Увлёкшись своей пассией, ухажёр не заметил, как обмотка змеёй обвилась вокруг ног партнёрши, а затем они ухитрились замотать ноги танцующей рядом паре. Две пары танцующих грохнулись на площадке под общий смех находящихся гостей и солдат.

 

Приближался день принятия присяги, который, как я уже говорил, приурочили ко дню празднованию дня Военно-морского флота. Опять начали всё мыть, чистить, заметать, подшивать. Строевые занятия достигли апогея. Инспектора приезжали чуть ли не каждый день. Многих интересовал вопрос о том, есть ли у нас баптисты и сколько их. Дело в том, что баптисты не берут в руки оружие, а по этикету читать присягу нужно с оружием в руках. У нас, к счастью, таких не наблюдалось. Но несмотря на это к нам из политотдела приезжали офицеры, беседовали с нами, для близира задавали дурацкие вопросы, интересовались, как живут родители, хоть и знали, что живут они плохо. Да и сами офицеры жили здесь не лучше, но они хотя бы получали здесь деньги, на которые, правда, ничего здесь купить было невозможно. Но об этом я узнал несколько позже. Как и предусматривалось, в день празднования Военно-морского флота мы принимали присягу. Сразу после завтрака было объявлено построение батальона с выносом знамени, под марш оркестра. Когда ротные колонны начали занимать свои места в строю, начали прибывать гости флота, политотдела, промышленных организаций города Мурманска, родители присягающих, ветераны войны. В торжественной обстановке мы принимали присягу, полностью соблюдая этикет. Винтовку с правой руки передавали в левую руку. Правой рукой держали текст присяги, но в основной массе все произносили присягу на память. Одни считали, что присягу говорить на память престижно — её один раз в жизни принимают, другие, не зная русского языка, при помощи русскоязычных друзей выучили текст. После произнесения присяги ставили свою подпись в специальной ведомости. Как пароль, на поздравления командира отвечали «Служу Советскому Союзу!», поворачивались и шли в строй уже полноправными солдатами. Эту церемонию не все воспринимали однозначно, но для меня она была приятна и многозначительна. Затем мы торжественным маршем прошли в линию ротных колонн под боевым знаменем части вдоль трибуны. На этом закончилась официальная часть нашего праздника. Вся рота, кроме нарядной группы, была отпущена в увольнение. Закончились наши праздники, и начались будни, тяжёлые будни солдата-стройбатовца. После зарядки и завтрака мы отправились на работу.

 

Пройдя по сопкам километра два, пришли на судоремонтный завод, тот завод, где получали доски на строительство танцплощадки. Здесь каждый командир отделения получил задание от командира взвода и повёл своё отделение на рабочее место. Мы пришли на интереснейшее сооружение — сухой док. Этот док построен был в 1937 году, перед отправкой первой полярной экспедиции Д. И. Папанина. Теперь этот док устарел. После войны появились корабли типа «Либерти». Они были длиннее, нежели те ледоколы, которые выводили экспедицию. Теперь док реконструировался. Реконструкция предусматривала разборку части дока. На доке к нам подошёл офицер в морской форме и указал на участок разборки. Норма разборки — 0,25 кубометра на человека. Так, работая звеном «двойка», нужно было разбить 0,5 кубометра бутобетонной стены в смену. На лошадке, впряженной в маленький возок, нам подвезли металлические клинья и кувалды с деревянными и металлическими рукоятками. С деревянными рукоятками удобнее работать, но нужно было иметь опыт работы с кувалдами, в противном случае кувалды хватало на один неправильный удар, и рукоятка ломалась. Я до армии работал на многих работах. В войну был токарем. После войны был грузчиком, засольщиком овощей, сопровождал вагоны в поездах, работал в оперном театре статистом. Кувалдой работать мне не приходилось. Напарником у меня был рабочий судоремонтного завода Лясковский. У него дела были немного лучшие, чем у меня. В 12 часов нам привезли обед в термосах. Повар наполнял нам котелки супом, в крышку котелка клал кашу с мясом. Чай он наливал нам в эту же крышку после съеденной каши. Ели, сидя на камнях, кто где сумел примоститься. После обеда был перерыв на минут 10, перекур, и принялись опять за работу. Как мы ни уплотнили рабочий день, за первую нашу рабочую смену мы выполнили норму на 40%. Самое страшное было то, что руки у меня страшно болели, мне казалось, что на следующий день я вообще не подыму кувалду. Кроме всего прочего я ухитрился сквозь рукавицы натереть мозоли на ладони, которые жгли руки как раскалённое железо.

 

После ужина я пошёл в первую роту, в которой работали солдаты ветераны. Я с одним из них познакомился на заседании батальонного бюро комсомола. Рассказал ему о происходящем.

- Ты знаешь, я служу уже шестой год, а на этих работах не бывал никогда, поэтому ничем тебе помочь не могу. Но мой приятель долгое время работает с камнем на плинтовке, на заготовке щебня, он на этом деле зубы проел. Идём к нему!

 

Мы нашли нужного нам парня, и я рассказал ему о моём положении. Мы с ним вышли из шумной казармы, сели на скамейку у зарытой бочки с водой, закурили.

- У нас у всех была такая ситуация. Самое главное — не унывать, — начал своё поучение бывалый солдат.

— В первую очередь приведи в порядок руки. Мозоли на ночь посыпь порошком стрептоцида. К утру рана заживёт. Что касается работы, вот что я скажу: нужен опыт. Просто стучать по бетону — это то же, что головой об стенку. А голова человеку для другого дела нужна. Бутобетон — это большие камни в бетоне. Большой камень мы называем изюмом. Так вот бетон имеет марку 100 или 200, а изюм имеет прочность в два-три раза больше. Поэтому весь процесс работы должен сводиться к освобождению изюма от бетона, и работа пойдёт веселей. Когда изюмина выпадет, её нужно плинтовать, то есть разбить на куски. Здесь тоже мы ищем слабые места. В граните всегда есть прожилки. Их надо находить и камень разбивать по прожилкам.

 

По его рассуждениям выходило, что весь этот процесс и яйца выеденного не стоит. Я поблагодарил товарища за полезную лекцию и ушёл. На следующее утро мы с напарником решили испробовать на деле полученную инструкцию. Когда мы извлекли несколько изюмин и успешно начали их плинтовать и складывать в ящик, я понял, что норму разбивки бутобетона можно выполнить. Что меня удивило накануне: когда на вечернем разборе была отмечена наша плохая работа, а в частности командира отделения, я готов был сквозь землю провалиться, а командир отделения стоял с безразличным видом. Видать, душой он уже был дома, на родной вологодщине.

 

На второй день работы выработка у нас увеличилась до 80% по отделению. Мы с Лясковским добились выполнения 65%. Вечером на построении, после разбора проведённых за день работ, когда началось свободное время, я обратился к командиру роты как комсорг:

- Как мне следует поступать при создавшейся ситуации? Я отлучился со своего рабочего места, чтобы показать солдатам методы работы и, конечно, это повлияло на мои личные показатели за счёт улучшения показателей работы роты.

- Понимаешь, комсорг, в данном случае ты поступил правильно. Конечно, скачок повышения производительности труда произошёл не без твоего участия. Я, как твой командир, тебе благодарен. Однако, видать, нам с тобой долго ещё придётся работать. Прошу тебя учесть мой принцип работы. Я считаю, что каждый должен выполнять свои обязанности в первую очередь. Насколько подсказывает мой опыт работы командира, этот вопрос нужно было обсудить на собрании. Ведь ты в рабочее время не мог передать методы работы всем взводам нашей молодой роты. Даже по ведомости дневного выполнения видно, что там, где ты прошёл, помахал кувалдой, там отделение подтянулось, а где не прошёл, там прежний показатель. Ответил я на твой вопрос, комсорг? — улыбаясь, произнёс он.

- Так точно, товарищ старший лейтенант, ответили.

 

Дальше потекли дни солдатских будней. День на день были похожи, как близнецы. Наша рота с каждым днём совершенствовала свои навыки работы. Отставало в производительности труда отделение, которое работало на заготовке щебня. Поговорили с членом комитета комсомола роты, работающем в этом отделении.

- Понимаешь, что происходит, — сказал он, — нам планируют дробление щебня из готового камня. Когда с нами работали старослужащие, камень с карьера приходил нормальной величины, мы его дробили. С момента, когда старослужащие демобилизовались, к нам с карьера прибывает меньше камня и крупнее. Раньше мы нестандартный камень не дробили. Теперь мы, чтобы выполнить план, должны частично камень плинтовать, иначе он не влезает в камнедробилку. Нормировщик стройучастка, наш сержант, пересмотреть нормы выработки не желает, командир отделения к нему ходил.

 

На следующий день я доложил командиру роты, почему отделение не выполняет план выработки. Через день на участок дробления камня пришла комиссия. В акте, составленном ею, отмечалось, что нужно пересмотреть нормы и добавить время на частичную плинтовку камня. Так постепенно наша рота влилась в производственный процесс. Некоторые поправки вносили погодные условия, но к климату Заполярья можно только приспосабливаться, но никак нельзя его изменять. Мучили частые дожди, а в середине сентября начались морозы, снежок. Инструмент намокал и выскальзывал из рук. Эта ситуация создавала опасность травматизма. Настроение и самочувствие в такие дни были очень плохими. Бетонная поверхность нашего рабочего места была покрыта льдом. Мы носили песок с бетонного завода, который находился рядом. Эффект был мал. Песок смешивался со снегом и превращался в тот же лёд. Солдаты падали, но их спасала от травматизма тёплая одежда, полушубок и ватные брюки, хотя полной гарантии безопасности это не давало. У ребят на камнедробилке я видел большую насыпь из гранитного окола, который в бетон не употреблялся. Мы привезли окол и посыпали им рабочие места. Работать и передвигаться стало легче.

 

Правда, бывали события, которые, несмотря на погоду, благоприятно влияли на настроение. В один из дней перед самым отбоем пришёл дежурный по штабу и приказал мне явиться в штаб. Удивительно: обычно все вызовы в штаб батальона делались через командира роты, а здесь передали приказ напрямую. Я пошёл в штаб. Там у развёрнутого знамени части на штативе был закреплён фотоаппарат типа «Москва», но импортный. Около фотоаппарата стояли несколько сержантов и солдат старослужащих. Оглядев меня с головы до ног, один из сержантов снял с себя пилотку, лихо водрузил на мою голову. Второй сержант разулся, дал мне свои сапоги и велел быстрей переобуться. Сапоги до боли жали ноги. Об этом я сказал сержантам, на что получил ответ: «Ничего, потерпи, ведь не польку-бабочку тебе танцевать! Теперь ты красавец. Так будет получше, чем в обмотках» — согласились сержанты, будто я вообще отсутствовал в этом помещении. Затем объявили, что командир батальона подписал приказ о поощрении меня фотографией у развёрнутого знамени части. Один экземпляр фотографии с надписью и печатью части будет отправлен на родину, отцу. Это было очень приятно. На следующий день приказ был зачитан на вечернем рапорте. Спустя пару недель пришло письмо от отца с благодарностью за хорошую службу.

 

Полярное лето не вписывалось в рамки средней полосы, где оно было в разгаре. У нас солнышко начало опускаться всё ниже и ниже к горизонту. Появились вечера и очень короткие, но всё-таки ночи. Дни были жаркими, душными, ночи прохладными. Заполярная природа буйствовала. Редкие деревья и кустарники были покрыты свежей густой листвой. В ущельях сопок одновременно цвели и созревали голубика и морошка. На склонах сопок зеленели толстые слои мха. В воздухе носились рои комаров и гнуса, которые не только кусались, но и заползали в нос во время дыхания и влетали в рот во время разговора. К этому тоже пришлось привыкать, и мы привыкли.

 

Хуже было с работой. Планы выполнения выработки июля и августа мы провалили. Сентябрь наш взвод план выполнил и даже перевыполнил, два взвода план не дотянули. На заседаниях ротного комитета комсомола слушали комсоргов взводов, говорили о задачах роты, о прогрессивных методах работы, направленных на выполнение производственного плана. Солдаты работали, но эффект работы был низок. Дело получило крутой поворот, когда в наш взвод принесли деньги, заработанные нами за перевыполнение плана. Сумма была довольно ощутимой: от 60 до 120 рублей. Эти деньги начислялись сверх денежного довольствия солдата 60 рублей. Моментально подтянулись остальные взвода, и жизнь опять приняла монотонный ритм с редкими всплесками разнообразия. Так получилось и в этот воскресный день, когда меня вызвал в канцелярию командир роты. Приняв рапорт о прибытии, предложил сесть.

— Я тебя вызвал, секретарь, по вопросу, который, мне кажется, относится больше к тебе. Суть вопроса тебе разъяснят приехавшие к нам товарищи, — он кивком головы указал на трёх человек, сидящих в комнате. Я только вошёл в канцелярию, обратил внимание на присутствующих в помещении трёх посторонних. Один из них — старичок в гражданской одежде, и с ним два старшины краснофлотцы в морской форме. Рядом с ними на полу в чехле стоял баян.

 

Пожилой гость обратился ко мне и сказал, что он и товарищи служат на флоте в ансамбле песни и пляски. Что подходит срок демобилизации отслужившим срок службы на флоте многим членам ансамбля. Они сюда прибыли, чтобы отобрать среди молодых солдат тех, кто обладает слухом и голосом, чтобы они могли служить в ансамбле флота.

- Я думаю, что тебе всё ясно, — подвёл итог информации командир роты, — сейчас объявим построение, объявим солдатам о наших гостях. Составишь список солдат, желающих провериться, и по одному будешь впускать в канцелярию. Вам здесь никто не будет мешать работать.

 

Командир роты, взяв на столе какие-то бумаги, направился к двери и шутливо обратился к гостям:

- Надеюсь, вы всю роту не заберёте. Желаю успехов.

 

Я вышел за ротным. На плацу у казармы старшина делал объявление перед строем. Когда он скомандовал «Желающим пройти проверку — шаг вперёд!», почти весь строй сделал один шаг. Я записал первых десять человек и их повёл к канцелярии. Первому предложил войти. Пока записывал вторую десятку, три человека вышли из канцелярии. Первый тур проверки прошёл очень быстро, вышел старшина и вручили список солдат, которые допущены ко второму туру.

- Скажите пожалуйста, — обратился я к хормейстеру, — а я имею право провериться?

- Пожалуйста ,— последовал ответ, — что Вы нам можете спеть?

 

Я спел «Москва майская»

- Я эту песню пою в строю, — это была правда. Я несколько песен разучил с ротой из тех, которые в батальоне не пели, и при соревновании на лучшую строевую песню наша рота заняла первое место. Однако ротным запевалой я не был. Им был солдат Пустовойтов из Молдавии. Голос у него был прекрасен.

- А ещё что-то вы бы сумели нам спеть?

- Украинскую спеть можно? — спросил я.

- Пожалуйста.

 

Я спел песню из оперы «Наталка — полтавка».

- Вы зачисляетесь во второй тур.

 

На второй тур осталось 30 человек. На третий тур остались два солдата, оба техники-строители, с Петрозаводска Эдуард Мартьянов и я. Хормейстер поздравил нас и сказал, что мы можем подавать рапорта о переводе нас в ансамбль, и в течение двух дней нас переведут в Ваенгу в ансамбль. Мы попрощались с гостями, и они ушли. Я догнал их у проходной.

- Скажите, пожалуйста, при всём моём желании и усердии я сумею стать солистом? — спросил я у хормейстера.

- К великому сожалению, солистом ансамбля вы быть не сумеете, — последовал ответ.

 

Этот ответ решил всю мою дальнейшую судьбу. Я твёрдо решил, что буду строителем, вернулся к Эдуарду и рассказал ему о разговоре с хормейстером. Одновременно рассказал и о том, что уже один раз в жизни встречался с опытным хормейстером, на родине, и он мне сказал то же самое.

— Быть хористом для меня цель не очень перспективная. Я видел, в какой нищете живут хористы оперного театра, охотясь за любой работой, чтобы свести семейный бюджет.


Мы ещё часок поговорили на эту тему, после чего Мартьянов также не подал рапорт о переводе. Спустя нескольких дней разговор об ансамбле канул в Лету. Не мог долгое время успокоиться наш ротный соловей Пустовойтов. При его ангельском голосе он абсолютно не имел слуха и музыкальной памяти.

 

Итак, жизнь снова вошла в свою колею. Всё потекло по своим канонам. На повестке дня опять встал вопрос поднятия производительности труда, трудовой дисциплины. Прошло несколько недель, и зампотех, по согласованию с командиром роты, направил меня на техническую работу в УНР (управление начальника работ) на должность десятника.


Утром, получив увольнительную записку, с которой можно перемещаться в указанное в ней время по гарнизону, я направился на работу. На строительную площадку, куда было направление, я неоднократно заходил, когда бывал в увольнении и с белой завистью смотрел на офицеров, которые руководили строительством. На ведение этих работ я тоже имел законное право как дипломированный техник-строитель. Копия диплома сослужила мне плохую службу на мандатной комиссии, когда я просил направить меня в авиацию. Может, сейчас что-нибудь изменится. Лейтенанта Катунина мне долго искать не пришлось. На этой площадке было много знакомых солдат с нашего батальона. Они показали место, где находился лейтенант. Он стоял среди бригадиров, сержантов и давал задания на день. Это по виду был очень энергичный человек. Говорил он короткими, вескими предложениями, без всякого акцента, что свойственно энергичным людям. Приятное лицо с красивым ртом, где нижняя губа была чуть толще верхней, было улыбчивым. Он всем своим видом чем-то отличался от строевых пехотных командиров. Я стоял в сторонке, пока все сержанты и бригадиры разошлись на рабочие места. Хотел подойти и отрапортовать о своём прибытии, но не успел. Катунин резко повернулся ко мне, сделал несколько шагов навстречу.

- Ну, здравствуй, помощничек, — сказал он, улыбаясь и крепко пожимая руку. — Давай договоримся. В присутствии солдат, сержантов, офицеров обращайся ко мне по уставу: «Товарищ лейтенант». Во всех других случаях я для тебя — Василий Иванович. К тебе я буду обращаться по званию в присутствии посторонних. Во всех других случаях — по имени. Так легче общаться.

 

Я немного растерялся от такого приветствия и общения офицера и солдата. Это сначала показалось напускной фамильярностью, но его глаза и улыбка моментально рассеяли мои сомнения.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант, — ответил я на приветствие, ещё не совсем понимая, как я себя должен вести.

 

Лейтенант задал несколько вопросов. Я ответил на эти вопросы так, чтобы он мог понять, с кем имеет дело:

- После окончания учёбы в техникуме я работал в отделе сельского и колхозного строительства на селе в Райисполкоме девять месяцев. Два месяца из них работал на строительстве одноэтажного дома райкома партии. Успел выполнить фундаменты и стены. Это весь мой стаж самостоятельной работы по специальности.

- Да, не густо, — улыбаясь, медленно произнес он, что-то обдумывая, и, как-то оживившись, спросил:

— скажи честно, работать хочешь или только тебе нужно отбыть срок службы?

- Хочу, — выпалил я без обдумывания.

- Хорошо, будем считать, что последнего вопроса я не задавал. Опыт в работе будем набирать вместе. Я тоже первый год работаю.

 

Так начался мой первый рабочий день в армии по специальности. Катунин рассказал, какая перед нами поставлена задача, охарактеризовал объект. Работа не была сложной. В ущелье, если можно так сказать, между двумя сопками был построен новый квартал жилых двухэтажных домов. Шли отделочные работы. Стараясь использовать благоприятную погоду, в основном работали снаружи: штукатурили фасады, выполняли благоустройство территории, мостили булыжные мостовые. Работали в основном солдаты. Были ещё две бригады вольнонаёмных рабочих, одна бригада занималась мощением дорог. Вторая бригада подсобных рабочих состояла из женщин. Они убирали территорию, мыли помещения внутри, занимались мелкими планировочными и разгрузочными работами. Эта бригада работала как одна семья. Она полностью была сформирована из женщин татарской национальности. Как впоследствии я узнал, их родители были раскулачены властями и высланы на поселение в Мурманск. Бригадиром была пожилая женщина — строгая, молчаливая. Она, как мать, опекала их, и они, соответственно, ей подчинялись. Разговаривали они на татарском языке. Что бросилось в глаза при первом знакомстве — что молодые женщины и девушки были необычайно красивы. Художникам и скульпторам бы с них шедевры создавать в искусстве, а не лопатами им здесь махать. Почему-то очень захотелось, чтобы девушки обратили на меня внимание. Желание это было вполне естественным, хотя никаких далеко ведущих целей не преследовало. Мне казалось, что только одно обстоятельство мешало ближе познакомиться с ними — это мой внешний вид. Надо признаться, что он никак не соответствовал такому действию, как знакомство. Около двух недель я обдумывал планы знакомства и остановился на одном возможном, хотя впоследствии об этом решении очень пожалел. Но не буду забегать вперёд. У нас в отделении был один солдат из Татарстана, Рашид Гималдинов. Весёлый парень. Плохо владея русским языком, он ещё больше веселил ребят перевертыванием слов и акцентом. Когда ребята смеялись его шуткам, он смеялся вместе с ними. С Рашидом я был в хороших отношениях, но это привело меня к потере бдительности... Я попросил Гималдинова, чтобы он меня научил, как здороваться на татарском языке и ещё несколько небольших фраз. Пройдя полный курс этого «университета», я решил поздороваться с моими новыми коллегами на их языке, как научил Рашид. Утром я поздоровался с членами татарской бригады, но вместо ответа как по команде ко мне повернулись в полном молчании восемь женских голов — все с открытыми ртами и широко раскрытыми глазами. Мне показалось, что эта немая сцена длилась вечность. Женщины не могли выговорить ни одного слова. Ещё бы! Молодой солдат, высокий, тощий, одетый в двухцветную шинель не первой свежести, в марлевой бесформенной пилотке, в ботинках с обмотками сделал предложение о сожительстве восьми женщинам различного возраста одновременно, да ещё в самом похабном виде. Пожилая женщина, бригадир, подошла ко мне и как могла, намёками, объяснила мне, что человек, который научил меня этим словам, плохой человек. Она, конечно, могла этого не говорить, я и сам понял, что сказал что-то не то. Что именно я сказал, я узнал от самого Гималдинова, когда вечером в казарме под смех солдат я полушутя-полусерьезно колошматил Рашида. Но слово не воробей, вылетело — не воротишь.

 

Шло время. С комсомольскими делами теперь стало тяжелей управляться. Я в основном был оторван от своей роты. Поэтому решил распределить обязанности между всеми, а это кроме меня ещё 6 человек. Члену комитета Кабанову поручил быть казначеем и дал ему ключ от комсомольского сейфа. При малейшей возможности я у членов комитета требовал отчёт о проделанной работе в рамках обязанностей. Однажды утром дежурный по роте передаёт мне ключи от сейфа. Спрашиваю, почему сам Кабанов не передал мне ключи.

— За ним ночью пришла машина, и его увезли, — последовал ответ. — Старшина рассчитал его и выдал ему аттестат.

 

Я решил проверить сейф. Сейф находился в Красном уголке. Какое-то предчувствие появилось... Все документы были на месте. Ведомости сбора членских взносов лежали на месте, и только собранных 126 рублей там не оказалось, они уехали вместе с Кабановым. За восемь лет пребывания в комсомоле я шесть раз избирался в бюро комсомольской организации, но с таким коварством встретился впервые. До срока сдачи членских взносов оставалось два дня. У меня не было ни гроша, из 60 рублей денежного довольствия 55 рублей я выплачивал государственный займ. Прогрессивка, оплата за перевыполнение плана расходилась на различные мелочи. За то, что проворонил комсомольские деньги, я бы мог быть исключён из комсомола, что совсем не входило в мои планы. Раздумывать времени не было. Ждала работа, которой я очень дорожил. Чуть ли не бегом шёл на работу, там ждали бригады на расстановке. Как всегда, распределил работу между бригадами, выписал материалы для выполнения работ, начал отвечать на задаваемые вопросы. Большинство вопросов задавались не по существу, а для «проверки прочности», знания дела.


Закончив с расстановкой, я развернул чертежи и начал готовить план для работы на завтрашний день. Пришёл Катунин. Я доложил ему о расстановке рабочих бригад. Он, как всегда, выслушал, а потом сообщил, что руководство строительного управления приняло решение перевести меня на другой, второй участок производства работ в распоряжение лейтенанта Фузеина. Этот участок начинал строительство нового жилого квартала. Этот квартал застраивался пятиэтажными домами. Явиться к Фузеину нужно было немедленно.

— Прощаться не будем. Я на этом участке бываю по несколько раз в день, — сказал мне Катунин и добавил: — Фузеин нормальный мужик, я с ним вместе учились в ВИТКУ. Надеюсь, ты с ним сработаешься. Если у тебя возникнут вопросы, обращайся, будем решать.

 

Он начал рассматривать чертежи. Я вышел из прорабской. Какое-то раздвоенное чувство появилось. Мне очень нравился Катунин, его принцип руководства, я был загружен работой, которая нравилась.

На площадке строительства нового пятиэтажного дома мне приходилось бывать не один раз. Он находился чуть ниже дома офицеров флота, и мы, когда ходили в увольнение к дому офицеров, где находился музей флота, то обязательно проходили через эту строительную площадку.

 

Найти лейтенанта Фузеина опять-таки было нетрудно. На доме работало два лейтенанта. Один из них разговаривал с грузинским акцентом, лейтенант Александр Зархи. Значит, вторым был Фузеин. Я доложил о прибытии.

— Ну, здравствуй, — сказал он, протягивая руку, — лейтенант Катунин рассказал мне о тебе, так что я с тобой заочно знаком, и по знакомству с тобой у меня вопросов нет. О нашем управлении ты тоже осведомлен от него, обо мне ты узнаешь в процессе работы. Работать будем не на этом доме, мы с тобой начнем новый дом. Работы у нас много.

 

Лейтенант Фузеин, как все выпускники военных училищ, был опрятно одет. В основном он был антиподом Катунина. Рост выше среднего и узкие плечи на вид делали его ещё выше, аккуратно подстриженные русые волосы и белое лицо с мягким румянцем делали его гораздо моложе. Разговаривал он тихо и медленно. В отличие от своих коллег по училищу он был женат. Жена его в Ленинграде заканчивала учёбу в медицинском институте.

 

Фузеин сразу включил меня в работу, причём не с бригадой разнорабочих, а на самостоятельную работу. Через два дня нужно было приступить к укладке канализационного коллектора, куда впоследствии будет врезаться канализация со всех будущих домов. Ближайший репер был от нашего объекта на расстоянии 2,5 километра. Нужно было перенести отметку репера на временный репер на стройплощадке и от него давать отметки дна траншеи под трубы. Из лекций преподавателей я знал, что от меня требовалось. Я знал все специфические термины и знал, какие математические действия нужно производить с показателями прибора, который называется нивелир. Я не знал лишь одного — как пользоваться прибором. С первого дня работы раскрывать эту тайну значило делать этот день последним. Здесь никого не интересовало то, что у нас в техникуме был единственный старой конструкции нивелир, к которому на практических занятиях всегда стояла очередь, чтобы хоть раз через окуляр прибора увидеть рейку с делением. Как правило, у нивелира стояли всегда отличники. Они диктовали нам определённые цифры, с которыми мы все не-отличники соглашались и путем математических расчётов находили нужную нам отметку, т. е. превышение от известной нам отметки репера. Вся трагедия состояла в том, что я не мог брать отсчёты по рейке. Если сделать ошибку, то канализация домов потечёт не из дома, а в дом. Ужас. Милые мои преподаватели, как вы были правы, когда читали нам лекции, и как мне не хватает вас сейчас! Второй удар в один день...Не решён вопрос с комсомольскими деньгами, а тут последовал удар с незнанием геодезии. В моём положении искать техническую литературу было равносильным просить отпуск. Была у меня ещё одна неприятность. Я вступил в конфликт с сержантом-санинструктором. У нас происходил турнир между ротами по волейболу. Очередную игру организовал после ужина. Наши соперники, старослужащие выбились из сил и чтобы немного передохнуть, выбили мяч далеко за площадку. Они решили, что приближающийся отбой по батальону спасёт их от поражения. Один солдат побежал за мячом. Навстречу шёл санинструктор, к которому катился мяч. Сержант вместо того, чтобы остановить или подать нам мяч, ударил его далеко за забор, ограждающий территорию батальона. Я подошёл к сержанту и сделал ему замечание в довольно резкой форме, чего по уставу делать права не имел, и пообещал ему, что вызову его на заседание батальонного бюро комсомола. Что предпримет сержант, я не знал. В общем, получилось по поговорке «Пришла беда — отворяй ворота». Над своим положением я серьезно задумался. И опять-таки гласит русская поговорка, что с бедой нужно провести одну ночь и выход будет найден. Ночь не спал, обдумывал варианты, к утру созрело решение. Ввиду того, что Фузеин дал задание, в котором я не был связан с бригадами, утром после завтрака я пошёл к комсоргу батальона, офицеру и попросил у него в долг на 3-5 дней 150 рублей для покупки сапог. Этого мне хватило, чтобы сдать членские взносы и послать отцу телеграмму, чтобы срочно, телеграфным переводом мне прислал 150 рублей. Через день после сдачи взносов я рассчитался с комсоргом. Сержант-санинструктор рапорт на меня не подал, не хотел лишний раз с бюро иметь дело, на нём висели многие грехи дисциплинарного порядка. С геодезией, вернее, незнанием её, я тоже нашёл выход. Лишний раз убедился, что в армии, как нигде в другом месте, жизнь заставляет молодых людей принимать самостоятельные решения. Эта наука, верно, служит им всю оставшуюся жизнь.

 

В конце рабочего дня, когда солдаты отправились в казармы, а вольнонаёмные разошлись по местам жительства, я зашёл в прорабскую. Комната находилась в ещё не сданном в эксплуатацию доме и была довольно просторной. Достал деревянный ящик с нивелиром из шкафа, впервые в жизни увидел уложенный в изложницу нивелир. На первых парах нужно было запомнить, как его укладывают в ящик, чтобы он плотно был прижат соответственными выступами ящика. Я впервые держал прибор в руках. Никто не мешал, никто не подсказывал и не советовал. Установив прибор на штатив, я посмотрел в окуляр, но ничего не увидел, хотя на стенах висели чертежи, таблицы и графики. Начал наводить на резкость, открылась панорама стен со всеми атрибутами, которые на них висели. Хуже было с установкой уровня, бульбочка которого прыгала, как необъезженная лошадь. Однако и её я укротил. Со снятием показания рейки я повозился больше времени. Нужен был второй человек, который держал бы рейку. Я со шкафов собрал книги технической документации, положил их на пол у стены различными по высоте стопками. На стопки ставил рейку, оперши её на стену. При помощи простой смоченной бумажки я находил уровень риски прибора и обыкновенным метром мерил высоту от пола до приклеенной бумажки. Затем переставляя нивелир с места на место по помещению, устанавливал много раз и добился получения одинаковых результатов. Однако время подходило к отбою, нужно было спешить в часть, чтобы не попасть в число отсутствующих в вечернем рапорте дежурного офицера. Конечно, об ужине речи быть не могло, но к отбою я явился.

 

Утром вышел на работу в намеченный срок. При встрече с Фузеином спросил у него, с какого подразделения взять двух солдат для трассировки коллектора. С солдатами вышел на трассу и как ни в чём не бывало разбил трассу. С начала трассы, обозначенной колышком, мне нужно была дать направление. Началась борьба с теодолитом. Однако после нивелира овладение теодолитом произошло намного быстрее. Когда все колодцы были привязаны к своим местам, подошёл прораб, проверил работу. Я ему сказал, что утром трассу отсыплю известью пушонкой и дам отметку днища колодца. - - Это хорошо, но нам с тобой подложили огромную свинью. Инженеры производственного отдела приняли документацию и полигон без репера, указав, что репер находится в двух километрах от объекта. — Он развернул фрагмент плана части посёлка с меткой места установленного репера и продолжил объяснять: — мы находимся здесь (он сделал метку на плане), а дальше по плану найдёшь репер и вынесешь отметку на объект. Ясно? Выполняй!

 

Уж чего может быть ясней! Я взял кисть, краску, ребятам сказал взять нивелир, и мы пошли по плану искать репер. Посёлок не велик, но дома расположены отдельными кварталами. Репер нашли сравнительно быстро и осталось выбрать удобный для работы и короче путь, потому что стало темнеть, а работа немалая. Я выбирал дома, где штукатурка была целей, помощникам говорил, как держать рейку, и работа пошла. На каждом стояке рейки я делал краской риску, знак отметки и абсолютную отметку риски, которая получалась при расчёте. Уже стемнело, когда последняя отметка отразилась на заранее закопанную рельсу для внутреннего репера. Довольный, как слон, вернулся в часть, успел на ужин, а главное было то, что я выполнил задание, которое требовало знания дела.

 

Каково же было моё разочарование, когда утром вместо ответа на приветствие я услышал от Фузеина:

  • Ты что натворил? Как это понимать? Это специально?
  • О чём вы? — спросил я.
  • Как о чём! Ты на всех стенах домов написал абсолютные отметки мест. Это же военная тайна, — продолжал возмущаться лейтенант.
  • Помилуйте, эти отметки стоят на всех генпланах, которые я видел у прорабов на столах. Когда бумага, на которой отпечатан генплан, стареет, её выбрасывают и копируют новые. А Вы на меня кричите. Если кому из врагов понадобится абсолютная отметка, они не станут ждать ротозея типа меня, а зайдут в нашу конторку и со стола возьмут генплан застройки.


Фузеин, как-то бессмысленно посмотрев на меня, не закрыв рта после нотации, тихо сказал:

 — Ты бы услыхал, как меня отчитывал начальник технического отдела! Ну ладно. Возьми краску и закрась все цифры на стенах.

 

Я не взял помощника, сам прошёл по трассе и закрасил все цифры. Однако в душе я был рад, что меня не стали проверять, а поверили, что я честно выполнил работу. Когда вернулся на объект, монтажники уже были там. Как ни странно, но они сами следили за копкой траншей. Впоследствии строители всегда сдавали траншеи монтажникам. Ко мне подошёл пожилой бригадир, представился и сказал:

 — Солдат, ты нам здесь не нужен. Закопай около колодцев столбики и на них укажи превышение отметок лотка. На первом колодце возьми сделай риску или я тебе её сделаю и дай мне расстояние от риски до лотка первого колодца. Ты меня понял? Вот и хорошо.

 

Меня это удивило. Я не сантехник, но мастера-сантехника я понял. Забегая вперёд, скажу, что этим уроком я пользовался полстолетия своей работы. На стройплощадках пользовался методом прокладки канализационных сетей, который назывался «метод передвижных визирок». Первый урок дал мне в этот день опытный пожилой бригадир.

 

Работа на меня навалилась, как оползень с горы. Прораб предупредил, что этими днями должна прибыть техника для копки котлована под фундаменты закладываемого здания. Фузеин привёл меня на пустырь у подножья сопки и показал два колышка, которые забила геодезическая служба флота:

— Это красная линия будущего дома, — сказал прораб. — Возьмёшь теодолит, найдёшь ещё две точки оси здания. По контуру осей здания на расстоянии от осей три метра закрепи линию обноски, на которую после окончания рытья котлована нанесём и закрепим все оси здания. И последнее: нужно определить количество грунта вывозимого и оставленного под обратную засыпку, составить акт для оплаты. Понимаешь, расчёты должны быть выполнены аккуратно.

 

Я всё понимал. Но моё понимание было как у животного, когда оно всё понимает, а ничего сказать не может. Для меня дело было ясным, что основная работа должна была быть сделана теодолитом, прибором, которого я видел ещё меньше, чем нивелир. Причём он по эксплуатации сложнее нивелира.

 - Есть выполнить аккуратно! — сказал я по уставу, хотя здесь этого не требовалось.

 

Нужно всё было начинать сначала, но уже с теодолитом, который, как я помнил, устанавливал преподаватель в техникуме, и у которого тоже бульбашка уровня прыгала, как мустанг. Правда, один раз накануне я уже брал его в работу и в спокойной атмосфере что-то даже сделал. До подхода рабочих бригад я уже имел вынесенный в натуру контур здания. Отделённые командиры бригад начинать работать не спешили. Дело в том, что мне выделили солдат отдельной роты, которые основную работу вели на выезде. Они знали, что они здесь работают временно, нашли причину, чтобы не работать. Это были старослужащие они определились раньше, чем я опомнился. Лес для обноски ещё не подвезли, и бригадир мне заявил, что он не приступит к работе, пока не будет леса, столбиков и досок, несмотря на то, что можно было рыть ямки под столбики.

  • Я сейчас послал за нормировщиком, и мы составим акт простоя, — нагло глядя мне в глаза, сказал он.
  • Твоё дело, — сказал я, — делай, как знаешь.

 

Я с одним солдатом из нашего батальона продолжал работать, выполняя указание прораба. Командир отделения не шутил. На объект пришла вольнонаёмная нормировщица отдельной роты, чтобы составить акт простоя. При мне сержант ей начал рассказывать, почему он её вызвал.

 — Мне дали задание сделать сегодня обноску, — сказал сержант, — а лес для этой работы не подвезли. А этот салага никаких мер не принимает.

 

Салагами на флоте называли молодых солдат и матросов. У нас в батальоне, как я уже говорил, нас приняли очень радушно, зная, что мы та смена им, которую они ждали на протяжении шести лет.

- Придётся подписать акт, товарищ солдат, — сказала нормировщица.

- Вам сержант не всё сказал, — парировал я. — Он забыл сказать, что он не поставил солдат рыть ямки под столбы обноски, он не поставил солдат перебирать подтоварник и заготавливать столбы.


Я показал на штабель леса, который лежал недалеко от объекта, хотя этот лес был явно не мой, и лежал здесь уже давно. Сержант не ожидал такого оборота дела. Он от удивления такой наглостью открыл рот и никак не мог закрыть. Нормировщица отозвала сержанта в сторону и, судя по жестикуляции, говорила с ним довольно жёстко. Солдаты приступили к работе. Из чужого штабеля взяли штук десять подтоварников. Подъехала машина с прицепом и привезла отличный лес. Сержант ко мне не подходил. Они были отличными мастерами своего дела. Когда мне нужен был помощник в деле разбивки, он немедленно выделял человека. Инцидент был погашен, и это притупило мою бдительность. Вечерами я оставался и изучал технику работы с прибором. С теодолитом был уже тоже на «ты» и свободно перенёс точки разбивки здания на обноску. Можно было приступать к рытью котлована под фундаменты. Сержант по отношению ко мне особого дружелюбия не проявлял, но мои указания выполнял. Когда я потребовал человека помочь переносить отметки на обноску, он пошёл сам. К обеду приполз старый, допотопный экскаватор. Пока он полз от места разгрузки к объекту, он раз пять останавливался. Слесаря и механики бегали вокруг него, что-то подбивая, что-то сваривали. Открыв боковую стенку кабины, разбирали какие-то части мотора, складывая детали в отдельные стопки. Иногда рабочие просто колотили кувалдой по гусенице, словно заставляли работать эту старую немощную машину. Копать котлован она должна была начать во вторую смену. Отметку низа котлована давать было не нужно, так как экскаватор до проектной отметки котлована не доставал. Дождался, пока пришли самосвалы. Завели экскаватор. Первые кубометры грунта полетели в кузова самосвалов. Было уже темно, когда я пошёл в расположение батальона. Эта прибрежная часть посёлка освещалась плохо. Я прошёл уже половину пути и на какой-то момент небо, довольно тёмное, начало окрашиваться сначала в тёмно-вишнёвый цвет, который с усилением источника света моментально превратился в ярко-красный, окрасив сопки, дома и всю округу в ярко-красный цвет. Я до боли в глазах вглядывался в то место, где должен был появиться источник света, но он так и не показался. Источник был очень далеко. Не было сомнения, что это был взрыв, но звука тоже не было. Это действо продолжалось около минуты, после затухания его наступила темень, при которой под ногами видно ничего не было. Через несколько минут всё приняло обычный вид. Несколько позже из газет стало известно, что в районе Новой земли была взорвана атомная бомба.

 

Работы в подразделении для меня было невпроворот. Нужно было составить планы работы комсомольской организации на следующий месяц, нужно было проверить выполнение работ, предусмотреных планом текущего месяца. В общем, нужно было и нужно... Я сидел в Ленинской комнате, или эту комнату называли Красным уголком, и работал с бумагами. Рядом сидели ребята и травили баланду, т.е. вели праздные разговоры. Постепенно разговор перешёл на тему происшествия в роте. Происшествие было следующим: В роте у нас была группа солдат из Молдавии, которая приехала со мной тем же эшелоном. На них я обратил внимание ещё в дороге. Ребята не могли оправиться от голода военных, да и послевоенных лет. Попав в нашу часть, они с удовольствием шли в суточные наряды на камбуз, где бы можно было вволю поесть. В наряде, кроме работы в кочегарке, в посудомойке или чистки овощей, в основном картофеля, была ещё работа на разделке вареного мяса, относка готовых пончиков в комнату раздачи пищи. Работая здесь, они могли есть до отвала. Этот камбуз обеспечивал трёхразовым питанием около двух тысяч человек в сутки. Продовольствия здесь хватало. Молдавская группа нарядчиков ждала момента, когда кок начал вытаскивать из котлов громадные куски мяса и бросать их на разделочные столы. Делал он это мастерски, орудуя вилами, которыми крестьяне грузят сено, солому. В этот момент молдавские ребята подходили ближе к коку, который брал первых попавшихся нарядчиков и ставил их к разделочным столам для разделки мяса. Мясо нужно было отделить от костей и нарезать меленькими кусочками. Ни одна косточка не должна была попасть в суп или кашу. Вот здесь наши солдаты имели раздолье поесть мясца. Нормальные люди в таком деле имеют какой-то тормоз. В этот день уходя на работу, мы встретили нарядчиков, которые медленной, усталой походкой шли на отдых. Утром в казарме как никогда было приятно отдыхать. Воздух чистый, всё вымыто, почищено, тихо. Из рассказа дневального вечером мы узнали, что когда группа возвратилась с наряда, все улеглись на свои места отдыхать. Злосчастный наш замыкающий Багрин, о котором я уже рассказывал в происшествии на танцплощадке, взобрался на своё место на втором ярусе нар, но при всей своей усталости заснуть не мог, уж сильно был полон живот. Дневальный сказал, что он как будто слыхал стон, но не обратил на это внимания. Вдруг он услышал страшный крик, открыл дверь в комнату взвода. Из комнаты пулей выскочил Багрин, чуть не сбил дневального с ног. Левой рукой Багрин держал рот, правой рукой держал задницу. К дворовому туалету нужно было бежать через весь двор расположения, что в таком положении не всегда удаётся. Багрин оказался в числе неудачников.

 

Остаток дня он провёл на хоздворе в кузове стоящего на ремонте автомобиля и приводил себя в порядок. Об этом трагикомическом случае можно бы было не упоминать, если бы он не имел продолжения. Для этого я должен рассказать о своём земляке и друге Дане Гольтере, который жил в Одессе на Канатной улице, угол Малой Арнаутской. В Одессе я с Даней знаком не был, но в Заполярье ехали в одном эшелоне. Познакомились уже в батальоне. Он говорил, что меня он приметил ещё в пути. Сначала на первом собрании в пути, затем при организации концерта в одном из тупиков, при ожидании попутного состава. Даня проявил себя как шутник и балагур с первых построений в части. В столовой после обеда, когда последовала команда «Выходи строиться!», мы все старались побыстрее выйти и закурить, потому что при подходе к казарме давалась команда «Подготовиться к мёртвому часу!», а через пару минут следовала команда «Отбой!». Так получалось, что каждый хотел успеть закурить. Когда последовала команда на движение, многие из нас держали самокрутки в руке. Даня решил последний раз затянуться. Выпустил дым уже во время движения. Старшина, увидев дым в строю, остановил строй, повернув его к себе, и спросил:

— Кто курит папиросу ?!

 

В строю все молчали. У кого в руке была самокрутка, каждый её затушил и держал в руке. Гольтер этого сделать не успел. Старшина раздвинул шеренги строя и пошёл вдоль шеренг, тщательно осматривая землю около каждого, стараясь найти выброшенный окурок. Не найдя его, он резка повернулся и пошёл второй раз. Проходя мимо Дани, он скорее почувствовал запах горелой ткани, нежели увидел дым, который шёл у Даньки из-под хлопчатобумажного пояса гимнастёрки. Старшина оттянул пояс, и горящая самокрутка упала на землю. Даня по стойке смирно стоял перед старшиной, как Швейк пред капитаном, и верноподданным взглядом смотрел на старшину. Ни один мускул на его лице не дрогнул.

- Гольтер, так это Вы курили папиросу? — строго спросил старшина.

- Никак нет, — ответил пойманный с поличным.

- Как нет? — спросил старшина сорвавшимся на фальцет голосом, глядя ему в глаза, как будто он держал в руках напроказничавшего котёнка.

- Никак нет, товарищ старшина, вот Вы вторично неправы. Вы спрашиваете, кто курит папиросу, а ведь это не папироса, а самокрутка, — сочувственно сказал Гольтер, глаза которого выражали печаль и сочувствие старшине за допущенную неточность. Старшина был ошарашен его наглостью и объявил ему три наряда вне очереди. Строй готов был взорваться от смеха, но сочувствием старшине и опасением дальнейшего возмездия старшины смех был погашен. Лицо Даньки выражало недоумение. Когда мы легли отдыхать, он показал мне волдырь на животе от ожога сигаретой.

 

Вот такой был мой друг Даня. Теперь после шума и смеха, вызванного злоключениями Багрина, в полной тишине, после изнурительного рабочего дня мой друг лежал на своём клочке нар задумавшись. Тишина была не его уделом. Он начал тихонько постанывать. Многие поворачивали головы к нам и прислушивались. В одно мгновенье Данька вскакивает со второго яруса нар и бежит к выходу, держась одной рукой за рот, другой за задницу. В казарме прогремел взрыв смеха. Из соседних взводных комнат прибежали солдаты в нательном белье и тоже залились смехом. На шум прибежали солдаты соседних рот и присоединились к смеху. Даньку никто не видел. Он тихонько вернулся в казарму и лёг на своё место. Прибежал дежурный офицер по батальону, из своей комнатки выбежал старшина, отделённые командиры ещё не ложились спать. Все они начали успокаивать личный состав, что им почти не удавалось. Однако усталость солдат своё взяла. Через полчаса шум угас. Утром Гольтеру командир роты объявил наказание — трое суток гауптвахты. Старшина тотчас увёл его отбывать наказание. Впоследствии, после отбытия наказания, он сказал мне:

 - Я знал, что начальство не обладает чувством юмора, но не до такой меры...

 У меня было несколько друзей в роте, но при отсутствии Даньки чего-то не хватало. Чего греха таить, солдаты тоже как-то приутихли и поникли. Мне кажется, что должность Василия Тёркина в части должна существовать.

 

Опять команда «Подъём!», опять минут 120 не хватает для полного отдыха, но дисциплина есть дисциплина. Какая-то неведанная катапульта отрывает тебя от постели, и ты летишь со второго яруса нар, и начинается бег. Сначала на физзарядке, а затем — согласно пунктам распорядка, и кончался дневной бег командой «Отбой!», которая тоже выполнялась бегом. Однако сейчас всё встало на свои места, всё удаётся делать вовремя. После завтрака многие отделения шли строем на работу, иногда уходили отдельные группы. Я шёл один. Сначала мне выдавали увольнительные и даже несколько раз у меня их проверял патруль, впоследствии я шёл без увольнительных, хотя для меня это было небезопасно. В особенности после работы, где по той или иной причине я иногда задерживался. Получалось какое-то дикое исполнение не менее дикой команды «Стой там, иди сюда!» Везение — штука изменчивая, всё время везти не может. Я был уже недалёко от заветной дыры в заборе,при возвращении с работы, как из калитки экипажа подводной лодки вышел комендантский патруль. Командир патруля окликнул меня, и я остановился. Бежать было бесполезно, три патрульных были моей комплекции и завалили бы меня мгновенно. Пришлось объяснять морскому офицеру, что я не в самоволке, а на работе. Если бы это был пехотный офицер, он бы, наверное, понял бы меня, но этот смотрел на меня, как он смотрел бы на негра в одной набедренной повязке в Заполярье. Два дюжих молодца взяли меня под локотки и довольно плотно держали. Видно, от них уже кто-то убежал и они остались без добычи.

 

По прошествии долгого времени я понял, почему меня держали. Когда в комендатуре заместитель коменданта проводил инструктаж, он говорил, что в гарнизоне непорядки. Если патруль не задержит ни одного нарушителя, значит, служба велась плохо. Начальник патруля должен быть наказан. Вот патрульные превратились в охотников. На этот раз в силки попал я. Не знаю, повезло мне или нет, но рядом проходил мой командир роты. Когда он увидел, что меня держат патрульные, он обратился к офицеру, чтобы тот освободил меня, но моряк и усом не пошевелил. К несчастью, они оказались в одном звании. Началась борьба за пойманного зверя. Гуляев приказал матросам отпустить мои руки. Те выполнили команду. Однако морской офицер сразу схватил мою руку и крепко сжал. Гуляев схватил мою вторую руку. Началась игра в перетягивание каната. Когда я почувствовал, что морской офицер чуть ослабил свою руку, я моментально от него освободился. Матрос хотел схватить мою руку, чтобы помочь своему офицеру, но я резко ударил его по руке и побежал. Тройка молодцев побежала за мной, но мой бег был уверенней. Я воспользовался каким-то ящиком, стоящим у калитки входа на танцплощадку у забора, вскочил на него и перемахнул через забор на территорию батальона. Преследователи не последовали моему примеру. Они знали, что несмотря на нашу любовь к флоту, на нашей территории им бы, наверное, не поздоровилось бы.

 

После этого события у меня состоялась беседа с командиром роты, которая меня совершенно не удовлетворила. Командир роты не мог мне дать гарантии, что такого инцидента больше не произойдёт, и посоветовал мне больше не попадаться патрулям. Я, со своей стороны не мог выставить никаких претензий, так как я боялся потерять интересную работу.

 

Прошло два дня. Первый ярус котлована был вырыт. Утром установили экскаватор, чтобы вырыть аппарель и спуститься в котлован разрабатывать второй ярус. Я пошёл к Фузеину и сказал, что мне нужен нивелир, чтобы дать отметку низа котлована. В шкафу, где он лежал ранее, его не было. Через часа два, когда приехал прораб, острой необходимости в нивелире уже не было. Когда экскаватор закончил разрабатывать грунт под аппарель, раздался какой-то треск лопнувшего металла, из мотора экскаватора пошёл чёрный дым, и мотор заглох. Приехали слесаря и вынесли свой вердикт, что экскаватор уже ремонту не подлежит. Другого экскаватора база механизации не имела. Фузеин мне сказал, чтобы я не отвлекался и быстрее внёс ясность — сколько кубометров грунта нам предстояло ещё вырыть. Сейчас при наличии нивелира и репера это мне сделать было нетрудно. Я взял первого попавшегося солдата, установил его у репера с рейкой, установил нивелир, выставил его по уровню. Когда навёл его на рейку, на экране ничего не изобразилось, экран был белым. Я подошёл к Фузеину и сказал, что нивелир испорчен. Лейтенант побагровел. Он спешил и не проверил нивелир, когда забирал его с другого участка. Теперь виновником поломки единственного прибора в управлении был он. Можно было бы дать отметку теодолитом, но этот прибор был намного сложнее нивелира и давно не проверялся. При нахождении репера на солидном расстоянии от объекта могла быть допущена значительная ошибка. Поэтому я даже не предложил прорабу эту работу выполнить. Он сказал, что на следующий день поедет в Ваенгу и попросит у них на время нивелир. Я снял со штатива прибор, упаковал его в его ящик, занёс в прорабскую и положил в шкаф на место. На котловане мне делать было нечего. Я пошёл к сантехникам, где они укладывали трубы коллектора канализации, дал на поперечной обноске отметки, и они укладывали трубы старым методом при помощи визирки. С разрешения бригадира я работал с визирками до обеда. Старый бригадир проверил работу и признал её удовлетворительной. После обеда я на участок укладки труб не пошёл, а пошёл в прорабскую комнату. Здесь Фузеин сказал, что он по телефону разговаривал с друзьями из Ваенги. Свободных нивелиров у них нет. Затем прораб ушёл в управление на совещание. В прорабской осталось несколько человек, сержант нормировщик и две батальонные вольнонаёмные нормировщицы. Сержант себя уже чувствовал демобилизованным. Он служил уже шестой год. Сейчас он сидел на столе, опираясь одной ногой в пол, и рассказывал нормировщицам какие-то пошлости. Молодые женщины сидели на стульях, грызли семечки и громко смеялись. В комнате было грязно и накурено. Я взял нивелир и перешёл в комнату начальника участка, который в это время был на совещании. Осторожно, внимательно начал осматривать его, стараясь отгадать, что с ним могло случиться. Когда я вертел прибор в руках, послышался внутри трубы какой-то стук металла об металл. В трубе были смонтированные линзы, глухие и подвижные. Без сомнения, это был стук выпавшей линзы. Я мучительно вспоминал плакаты с изображениями разрезов визуальных труб. Да, там было много линз. Какая же могла выпасть? Все они как-то монтировались, а следовательно, могли и сами демонтироваться. Лейтенант, наверное, сев в машину, поставил ящик с прибором на пол. Машина шла по ухабам, и линза могла выпасть из гнезда. Да, но преподаватель в техникуме предупреждал, что разборку трубы могут вести только специалисты в юстировочных мастерских. На флоте, конечно, есть такие мастерские, но там чинят секретные приборы, и эти мастерские засекречены. Из инструментов у меня был только перочинный нож с пятью приборами. Любопытство победило. Я постелил на стол газету, высыпав скрепки на отдельный листик, взял коробочку, чтобы складывать мелкие детали. Включил всё освещение, которое можно включить, и начал разборку нивелира. Отвинтил и снял первую визирную линзу и впервые увидел трубу внутри. Когда я вертикально перевернул нивелир, на газету выпала маленькая линзочка. В диаметре она была не больше 6-8 мм.

 

— Так вот где собака зарыта! — обрадовался я. Но радость была преждевременной. Неизвестно было, откуда она выпала, а ещё сложнее — как её водрузить на место. Линзочка была увенчана бронзовым кольцом, которое впрессовывалось в какое-то гнездо. Однако этого гнезда я не видел. Всматриваясь в середину трубы, я заслонял свет, и в трубе было темно. Тогда закрепив нивелир на штативе, я взял маленькое карманное зеркальце и, держа его перед своим носом, начал направлять источник света в трубу. Гнездо было видно. Оно от окуляра находилось на расстоянии порядка 10-12 см. Как водрузить на место линзу? Каждый спрос порождает предложение. Я вышел из помещения. Шёл дождь. Был поздний вечер. Под руку попалась какая-то дощечка, очевидно, от какого-то тарного ящика. Взял её, ещё не зная, что с ней буду делать. Очевидно, это было по принципу, что утопающий хватается за соломинку. Дощечка была грязная и мокрая. Обмыв её в ближайшей лужице, вошёл в помещение, где газетой хорошо её протёр. Сделал две лучины толщиной около 3 мм, шириной чуть пошире диаметра линзы. В одной лучине в торце сделал вырез. Получилась двузубая вилочка. Между зубчиками я впрессовал линзочку. Вставил лучину в трубу и нащупал гнездо. Второй лучиной впрессовал линзу в гнездо. Раздался щелчок, который подтвердил, что линза села в гнездо. Какое-то мгновение я был доволен, как слон, но это было мгновение, пока я не собрал нивелир. Когда был собран прибор и я посмотрел в окуляр, то со мной чуть не случился обморок. Нивелир работал. На стенах комнаты отчётливо были видны графики, портреты вождей и вбитые в стену мельчайшие гвозди. Но пользоваться нивелиром по назначению было невозможно. На этой проклятой линзе была нанесена сетка из рисок, которая была настолько мала, что я её не заметил. Самая главная риска, которая должна была быть параллельно горизонту, стояла под углом к нему. Была уже ночь. Когда нивелир был вновь разобран, возникла проблема, как вынуть злополучную линзу. Втолкнулась она легко, а как её вынуть или перекрутить — для меня было тайной. Если трясти нивелир, могли посыпаться другие линзы. Не оставалось никакого выхода, как разбирать вторую сторону нивелира. Когда я открутил наружную неподвижную линзу, то вздохнул облегченно: коварная малышка находилась недалеко от входа в трубу. Я использовал тот же толкатель, которым втолкнул в гнездо малышку. Она, не сопротивляясь, выпала на газету. Укрепил её в вилке, и уже знакомым движением линза была посажена на место. Собрав нивелир, я направил его на ранее подвешенный отвес. Вертикальная риска линзы совпала с отвесом. Цель была достигнута. Убрав помещение, голодный, измученный, но довольный собой я шёл в казарму под проливным дождём. Шёл через дыру в заборе, чтобы не встретиться с дежурным по части. Патруль был мне не страшен, так как он отсиживался где-то в укрытии или в казарме. Опять меня встретила дурацкая улыбка дневального, но я на него не обижался. Пусть радуется своей сообразительности.

 

Утром, как ни в чём не бывало я подошёл к шкафу взял ящик с нивелиром и штатив, стоящий прислонённым к торцу шкафа, и пошёл к выходу из прорабской. Фузеин увидев меня, прервал разговор с офицерами и догнал меня на улице:

  • Ты зачем взял нивелир, ты забыл, что ли, что он поломан? — окликнул он меня и, приближаясь ко мне, внимательно вглядывался мне в глаза, не пьян ли я.
  • Не беспокойтесь, товарищ лейтенант, нивелир я ночью починил. Сейчас я сделаю поверки и приступлю к работе, — сказал я, стараясь придать моему разговору как можно больше обыденности, как будто я эту работу делал ежедневно.
  • Ну-ну, — промычал он, — действуй!

 

Сделав нужные поверки прибора и убедившись в исправности инструмента, я определил первым долгом объём грунта, который нужно было разработать, количество грунта подлежащего вывозке и резерв грунта для обратной засыпки. Пришёл Фузеин.

  • Удалось взять отметку? — первым долгом спросил он.
  • Обижаете, товарищ командир, — разрешил я себе немного пофамильярничать. — Осталось доработать 420 кубов, из них вывозке подлежит 280 кубов, 140 кубов должны остаться для обратной засыпки.
  • Я пришёл именно за этими цифрами, — сказал прораб.— Экскаватора не будет. Решается вопрос о доработке котлована вручную. Для удаления грунта с пятна здания выделят транспортёры. Механики решают, как забрать экскаватор. Окончательное решение ещё не принято, но нам нужно быть готовым эту работу выполнить, пока морозы не сковали грунт.

 

Фузеин подождал, пока я собирал и паковал нивелир, затем спросил меня, чем я сейчас займусь.

  • Наверное, начну готовиться к съёмке полигона под жилмассив, пока цел нивелир. Или есть какая-то другая работа?
  • Я получил квартиру, — медленно сказал он, глядя мне в глаза, — завтра приезжает ко мне жена из Ленинграда, я хотел бы тебя попросить помочь мне напилить немного дров, чтобы протопить печку. А затем попьём чайку с пирогами, которые прислала мне тёща.
  • Поздравляю, товарищ лейтенант, это прекрасно. Конечно же, нужно жену принять в тёплой комнате.

 

Я занёс нивелир, и мы пошли на новую квартиру Фузеина. Напилив дрова, мы зашли в квартиру. Это была однокомнатная квартира на новом, ещё не сданном массиве. Хозяин кипятильником закипятил чай, поставил на стол пироги, и мы почаёвничали. Во время чаепития Фузеин вдруг сказал:

  • А знаешь, я бы тебя судил.
  • Почто такая немилость? — шутя, на среднерусском наречии спросил я.
  • Я тебя вычислил, а ты сегодня себя выдал. Так вот, дружище, ты инженер, перед призывом в армию спрятал свой диплом инженера, чтобы тебя не заставили служить в кадрах. Так? Вот видишь, всякое тайное становится явным.

 

Я не стал переубеждать лейтенанта. Я не стал ему раскрывать то, что я сдал экзамены в институт и только по вине тупоголовых военкоматовских служак ни одного дня не занимался в институте, как меня спецпризывом направили служить в армию. Я не стал ему рассказывать, что нас в роте два десятка техников строителей. Все мы согласно уставу отдельно подали рапорта с просьбой направить в ВИТКу в Ленинград для сдачи вступительных экзаменов. Все поехали в Ленинград сдавать экзамены. Мне одному отказали в праве сдавать экзамены, так как у меня не было фирменной справки о смерти матери, которая умерла во время эвакуации в момент, когда в селе, где её похоронили, уже не было советской власти. Врач районной больницы дал справку, констатирующую смерть матери. Причина крылась в другом, о чём тоже не хотелось ему рассказывать. Попив чай, я поблагодарил хозяина, ушёл на работу. На следующий день, пока решался вопрос, как закончить копку котлована, я начал подготовку площадки под новый массив. Дни были коротки и заметно с каждым днём становились короче. Погоды стояли неустойчивые. Морозы сменяли оттепели, снегопады сменялись дождями. Нужно было делать сотни замеров. Массив располагался в ущелье двух сопок. На площади, определённой проектировщиками, необходимо было снять какую-то часть грунта и переместить её в низину полигона. Лишнюю часть грунта нужно было вывезти, чтобы при планировке участка он остался на заданной отметке. Используя благоприятные промежутки хорошей погоды, я с помощниками работал на полигоне. Камеральная работа делалась в помещении прораба лейтенанта Александра Зархи, который недалеко от нового массива закладывал новый жилой дом. По согласованию с Фузеиным он определил мне место в конторке. Здесь фактически был для меня университет, который ознакомил меня со многими механизмами, которые приходили на объект. Здесь на объекте в утеплённой опалубке отливались бетонные блоки стен фундаментов, здесь производился монтаж стен фундаментов автокранами. Особенно мне понравилась работа немецкого автокрана «Блейхарт», который работал на сетевом токе. Было многое, чему можно было научиться. Мой прораб настолько был уверен, что я поведу работу на новом доме, что, кроме всего прочего, послал меня на этот объект для приобретения опыта работы на новом доме. Уезжая в Ваенгу на совещание, по согласованию с начальником участка Фузеин оставил меня вместо себя присутствовать на совещании у начальника управления, где рассматривался план работ на следующий месяц. Я зашёл в кабинет начальника вместе с Катуниным, с которым поддерживал дружеские отношения, насколько позволяла субординация. Заняв место в уголке кабинета, открыл блокнот и стал ждать начала совещания и записывать всё, что касается наших объектов. Заходили офицеры, не знакомые мне. Они бросали на меня взгляды, какими осматривали мебель в кабинете. Немного неловко я себя почувствовал, когда в кабинет вошёл мой командир батальона капитан второго ранга Патрыхин со своим зампотехом. Зашёл начальник управления, и совещание началось. Предыдущий месяц управление не выполнило план. В рассматриваемом месяце подлежало перекрыть недовыполнение. Причиной невыполнения плана начальник назвал плохой выход личного состава на работу, отсутствие трудовой дисциплины. Патрыхин возмутился и высказал своё мнение по этому вопросу. В основном это отсутствие правильной организации работ, доставки качественного материала, отсутствие должного инструмента. Началась перепалка между начальниками. Я себя чувствовал не очень хорошо, так как был слуга двух господ: работал в стройуправлении, а прямым начальником моим был Патрыхин. В какой-то момент Патрыхин увидел меня:

- А что здесь делает солдат? — с возмущением спросил он.

- Товарищ солдат, — сказал начальник управления, — можете быть свободным.

 

Я поднялся, попрощался и вышел. Состояние у меня было не из лучших. Я чувствовал обиду и оскорбление, хотя ничего предосудительного в действиях начальников не было. Но я не напрашивался на приглашение присутствовать на совещании, они сами меня туда направили. Разругались, как биндюжники, «...и нате Вам, извольте-ка выйти вон»» А ведь прав был начальник управления. Зайди в батальон днем — полно солдат. Отделённые командиры в работе участия не принимали. Они считали, что они пригоняли рабочую силу, а после этого — и трава не расти. Часто вообще они покидали работу и уходили до конца рабочего дня. Я это знал, поэтому Патрыхин меня выгнал. Наш батальон в это время был стрелково-строительным. Комбат командовал им, как стрелковым. Он несколько раз устраивал среди ночи учебные тревоги с марш-бросками на 5-7 километров. Утром солдаты физически не могли выполнять нормы выработки.

 

На объект я уже не пошёл. Завтрашний день был выходным. По дороге зашёл в магазин, купил бутылку вина, немного колбасы. Продавщица завернула покупку в аккуратный пакетик, я положил его в ящичек от домашней посылки, в котором осталось немного печения, присланного мне Лией Осиповной. Весь вечер ходил под впечатлением происшедшего. Заметивший моё настроение Данька не лез в душу с расспросами, а старался своими байками, рассказами, анекдотами развлечь меня. На этот раз он подвёл тему разговора о детстве и начал рассказывать байку о своём детстве.

  • Нет, хулиганом я не был, но и пай-мальчиком меня не назовёшь. Я был третьим сыном у родителей, причём старшие братья, пусть им земля будет пухом, были намного старше меня. Они оба погибли на фронте. Отец всю войну провоевал, и мы снова стали жить в нашем городе. Из детей я остался один, и родители, по мере возможности, баловали меня. Иногда во мне рождался какой-то бесёнок, и я мог выкинуть какой-то фортель. — В глазах Даньки запрыгали какие-то озорные огоньки, и он перешёл к изложению очередной байки:
  • Наша семья была религиозной. Дома соблюдали кашрут, праздновали религиозные праздники и разговаривали на языке идиш. Свой язык я знал, как и русский. Так вот. Когда во мне начинал играть бесёнок, я собирал ватагу детей, без разницы, какой национальности, и мы шли в одну из многих еврейских лавок (маленький магазинчик). Об этих лавках очень метко сказал еврейский писатель Шолом-Алейхем: «В них все продукты пахнут селёдкой, и только селёдка пахнет керосином». Так вот ватага располагалась около дверей лавки снаружи. Я заходил внутрь и спрашивал продавщицу на еврейском языке: «Бай ойх нейгалах ду»? Нейгалах — это макаронное изделие, которое в дословном переводе на русский обозначает ноготки. Продавщица, пожилая женщина, была в двойном восторге. Во-первых, что появился столь редкий покупатель, во-вторых, что он не постыдился говорить по-еврейски. Когда продавщица отвечала: «Ду, сингалэ, ду» (есть, сыночек, есть), Данька ей говорил: «Кротц зи зих тухес» (чешите Вы себе задницу). После этого диалога продавщица хватала палку или метёлку и гналась за мной с криками: «Хулиган!», «Чтоб тебе...». Мы разбегались в разные стороны. Пожелания продавщицы нас не интересовали.

 

Милый Данька, сегодня он выкладывался, как только мог, но эффекта он не добился. Утром нас потрясла общая неприятность. Был выходной день. Уже несколько раз упоминалась фамилия нашего земляка Цыбульского. Он «прославился» ещё в Одессе. Сейчас мы с ним оказались в одном взводе. Постель его была на первом ярусе недалёко от нас, поэтому это происшествие случилось на наших глазах. В отличие от нас Цыбульский был женат. Я его жену видел в Одессе. Что можно сказать? На его беду она была красавицей, увидев её, нельзя было отвести глаз. По работе к Цыбульскому никаких претензий не было, даже наоборот. Он был рабочий и поэтому работал красиво, с каким-то ожесточением, но с дисциплиной был не в ладах. Мы начали службу летом, в разгар полярного дня. Цыбульский повесил перед собой две фотографии жены и во время, когда нужно было спать, он смотрел на фотографии. Перед самым подъёмом он засыпал и, конечно, на физзарядку опаздывал. Опоздал он и сегодня. Командир взвода, сержант Сергеев, воспользовался выходным днём, при котором опоздание выхода на работу ему не грозит, подал команду «Отбой!». Сергеев объявил личному составу, что он это сделал по причине опоздания Цыбульского стать в строй при построении. На втором заходе бедняга опять опоздал. Последовал второй отбой взводу. Солдаты начали высмеивать Цыбульского, оскорбляя его и его жену. Когда Сергеев проходил по казарме, чтобы проверить, все ли разделись, сложили правильно одежду, он сказал:

  • Из-за каждой бляди должны страдать люди!

 

Цыбульский выпрыгнул из под-нар с бритвой в руке и кинулся на взводного. Мы с Данькой вскочили со своих мест, схватили Цыбульского за руки. Он был невменяем. Мы попросили взводного уйти и увести строй. К нашему удивлению, он последовал нашему совету и повёл строй в столовую на завтрак. Мы, по силе наших возможностей, успокоили беднягу. Его ждала большая неприятность. Однако комбат усмотрел в этом деле неправильные действия взводного. На второй день Цыбульского перевели в отдельную роту, и он отправился в экспедиционное строительство. Так наши пути с Цыбульским разошлись. В это воскресенье, когда рота ушла в увольнение, мы с Даней решили снять стресс. У нас в кустах была спрятана маленькая лесенка, по которой мы подымались на чердак казармы. Там было настелено немного сена. Мы брали бутылочку вина, немного закуски и на часок-другой чувствовали себя, как дома. Данька рассказывал с большой теплотой о своих родителях. Мать его была домохозяйкой. Во время войны в эвакуации она работала в колхозе в Средней Азии, благодаря чему они и выжили с Данькой. Два брата, погодки, оба мастера велоспорта, погибли на войне. Данька был кандидат в мастера по трековой езде. Посидев немного на чердаке, мы спускались вниз, прятали лестницу. Такую вольность мы допускали себе в тёплое время года, освобождаясь от стресса, который иногда захлёстывал нас. Все изменения в роте меня не коснулись, я делал своё дело.

 

Однако удар по мне был сделан с другой стороны. Фузеин снял меня с полигона и дал указания перейти на котлован дома. Было принято решение доработать котлован вручную. Грунт был первой категории, песок. Выброс песка с котлована решили вести транспортёром. Я взял двух солдат из нашего батальона и пошёл переносить оси с обноски на основание, с разбивкой и выноской осей внутренних стен. И здесь обнаружил, что сержант, который вёл со мной работы по разбивке контура котлована, отомстил мне за то, что я его заставил работать. Он умышлено заузил котлован, забив метку на один метр ближе к середине котлована. В котловане остался недоработанный клин порядка девяноста кубических метров. Рота, которая работала у меня, была на какой-то далёкой точке. Мерзавец сержант хорошо рассчитал. Да если бы рота не уехала, я бы всё равно ничего бы не доказал. Факт ошибки был налицо. Когда Фузеин от меня узнал об этом, он как-то странно прореагировал. Он не выругался, не простонал, не сплюнул от злости, только на обеих щеках у него вспыхнул неестественный румянец.

  • Сколько грунта нужно ещё доработать? — спросил он.
  • Порядка ста кубометров.
  • Как ты предлагаешь выполнить эту работу?
  • Обрушить клин в котлован, а затем транспортёром отгрузить его на машины. Транспортёр должен иметь ленту не менее шести метров.

 

Когда Фузеин ушёл, все солдаты были поставлены на разработку грунта, обваливая его в котлован. Утром привезли на объект новенький американский транспортёр. Я такой видел впервые. На него приятно было смотреть. Резиновые колёса крепились на полуоси, как на автомашинах, передвигался он очень легко. Единственный недостаток его был в том, что он имел большой вес. На Руси существует поговорка: «Пришла беда — отворяй ворота». Руководили установкой транспортёра механики. Они велели мне выровнять аппарель, по которой транспортёр должен спуститься в котлован. Я выполнил это указание и смотрел, как солдаты будут держать машину на спуске. К великому сожалению, далеко не все могли ухватиться за транспортёр. Я подошёл к старшему и попросил верёвку, при помощи которой можно было бы задействовать больше солдат, но верёвок у механиков не было и они спешили на другие объекты. Сдвинули транспортёр легко, верхняя половина машины уравновешивала нижнюю. Однако когда его колёса достигли спуска, хвостовую его часть резко занесло в сторону и разбросало всех солдат по сторонам. Транспортёр, почувствовав свободу, рванулся вперёд, набирая ускорение и тряся головной частью. Достигнув низа котлована, транспортёр последний раз тряхнул головной частью, затем раздался резкий треск лопнувшего металла, и верхняя точка транспортёра, описав дугу, опустилась на песок основания и застыла, как артист после выступления, в низком поклоне.

 

Приехал главный механик управления и почему-то обратился не к своим подчинённым, а ко мне:

 — Послушай, солдат, когда берёшься за работу, сначала обдумай, как её нужно делать, а потом приступай к работе. В противном случае ты ещё много дров наломаешь. Такой транспортёр тяжело перемещать, а посему нужно было заказать питатели. Ни ты, ни твой прораб их не заказали.

 

Он был прав, но об аварии он не сказал ни слова. Вину принял на себя. Пришла «Летучка», так называли передвижную мастерскую. Через час транспортёр начал выбрасывать грунт на бровку. Спустя пара часов привезли два питателя. На следующий день пришёл взвод отдельной роты, мне незнакомой, и работа закипела. Работали в три смены, в основном грунт вывозился. Когда не было машин, грунт выбрасывался на бровку. Через двое суток котлован был полностью готов. Я морально был готов начинать закладку фундаментов. Однако дом строить не начинали. Погоды становились всё хуже и хуже. Меня опять направили работать к лейтенанту Катунину. Жизнь военного — это сплошные перемещения с места на место. Ушёл из батальона замполит майор Филиппов, большой души человек. Он с первых дней службы сумел сыскать к себе большое уважение солдат. Его направили в военно-политическую академию, о комсорге батальона я уже говорил. Новый комсорг сверхсрочник не переставал нас удивлять. Во время ночного марш-броска, когда был страшный гололёд на дороге, он бежал за обочиной и кричал: «Коммунисты, вперёд!» Будто мы имели право выходить из строя и бежать вперёд...

 

Мы шли осторожно, чтобы, падая, не нанести травму штыком винтовки своему товарищу. Среди солдат тоже были перемещения. Десять человек нашей роты направили в сержантскую школу. Среди них был мой друг Тима Аронович. Наши матрасы на нарах были рядом.

 

С моим другом Тимофеем Арановичем

Иногда после отбоя мы тихо разговаривали. Он рассказывал о себе, о своём доме, где он работал машинистом паровоза. Он был женат. Детей у них не было. Жили они в Лёвском районе в Молдавии. Его свекор работал председателем колхоза, был Героем Соцтруда. Он не любил Тимофея, и делал всё возможное, чтобы дочь разошлась с не любимым им зятем. Когда Тимофей уехал, на его место переместился Данька Гольтер, он теперь работал на охране кирпичного завода, принадлежащего строительному управлению Северного флота. Я начал замечать, что Даня частенько опаздывает к отбою. Иногда приходил за час до подъёма. Расшнуровав заранее ботинки, он тихонько пробирался в казарму и, сбросив ботинки, в одежде ложился спать. Зато он первый выходил при подъёме на физзарядку. Конечно, от меня он скрыть не мог, что с ним происходит.

 - Понимаешь, на заводе я познакомился с одной симпатушкой, вдовушкой, — исповедовался он предо мной, — она пригласила меня на чаёк. Уж очень миленькая. Живёт в общежитии с маленьким сыном. Один раз посидели, поели, выпили... а затем пошло, поехало. Теперь я не могу её покинуть.

- А ты подумал, что ещё служить долго, и всё ещё может случиться? — спросил я. — Ведь женщина — не игрушка. Она к тебе тоже может привыкнуть.

- Вот то-то и оно, — сказал он, его физиономия не наигранно скривилась, как-будто он ждал от меня сочувствия.

- Смотри, Даня, не допрыгайся!

 

Он допрыгался. При возвращении с работы он попал на глаза дежурному офицеру части. Ему удалось оправдаться, но всё-таки с охраны его сняли и перевели на внутренние работы в батальоне. Спустя некоторое время он пошёл к своей зазнобе, но соседи сказали, что Лида уволилась с завода и переехала в Мурманск. Данька мне это рассказал и при этом отпустил какую-то шутку, которая ему не удалась, глаза его выражали глубокую грусть.

 

А между тем зима наступала твёрдой поступью. Оттепелей становилось всё меньше и меньше. Морозы овладевали пространством и временем. Длина дня доходила до минимума. Нивелиром можно было пользоваться полтора-два часа, и то с трудом. Северное сияние всё уверенней и уверенней овладевало небосводом. Отдельные участки фосфорического свечения сгущались и приобретали окраску всех цветов радуги, и эти сгустки срывались с места и неслись с бешеной скоростью по небосводу. На участке, где я рассчитывал нулевой баланс грунта для нового жилмассива, заканчивались планировочные работы. Работали прицепные скрепера, бульдозеры, и весь грунт уплотнялся кулачковыми катками. Мне поручили сделать разбивку на местности дороги нового массива согласно генплану. Начали мостить внутриквартальную булыжную мостовую. Сейчас я уже был вооружён литературой, которую по моей просьбе прислал мне брат. В основном это были книги, которыми я пользовался при учёбе в техникуме. Кроме них брат прислал несколько справочников, которые впоследствии тоже пригодились. Скоро песок, который завозился в корыто основания под мостовую, начинал смерзаться, и его солдаты разбивали, чтобы мостовщики могли стелить камень. Несколько сот метров дороги принимали причудливую форму. По генплану они огибали дома, а домов пока не было. Люди, которые проходили мимо, с удивление смотрели на это змееподобное чудовище. Я даже услыхал разговор двух прохожих:

 — Смотри, какие кренделя наворотили! Поставили бедного солдатика, и тот крутит.

 

Смешно мне стало. Я на них не обижался, я знал своё преимущество. Однако погода нас победила. После метели продолжительностью в двое суток работы по мощению были приостановлены. Мне опять дали бригаду женщин-татарок, и я опять превратился в «старшего, куда пошлют». Теперь встречался со своими подчиненными словами «Салям алейкум» или «Исьян месесис», что означало пожелание доброго утра. Работали мы на одном участке массива, где подлежала сдаче в эксплуатацию часть домов. Отделочники уже заканчивали работы, а наружная канализация ещё не была сдана. Не потому, что не была готова, а потому, что работники технического контроля были заняты приёмкой объектов на точках, куда зимой добраться почти невозможно. Прораб, который делал эту канализацию был куда-то переброшен. Нужно было под снегом искать канализационные колодцы, открывать примёрзшие крышки, чтобы приёмщик видел, что он принимает. Несколько колодцев я не мог найти. Видимо, прораб, ведущий работы, встретив препятствие на пути, ушёл в сторону от препятствия, а на генплан поправку не внёс. Катунин меня торопил. Мне пришлось влезать в колодцы, брать направление уложенных труб. Два направления от предыдущего и от последующего колодцев в пересечении давали нужную точку. Однако эти направления были с большими отклонениями. Остался последний колодец. Мы целый день отбрасывали снег, а колодца не нашли. Пришёл Катунин. Будучи человеком гонористым и самолюбивым, он начал обвинять меня в нерадивости, бестолковщине и во всех грехах, к которым я не имел никакого отношения. Один он был чист, как агнец. А то, что при приёмке объекта он должен был взять исполнительную схему укладки канализации, он забыл. Согласно субординации я ему не мог ничем парировать. Он офицер, а я солдат, который не выполнил приказания. Члены бригады стояли и молчали. Они полностью зависели от него и могли потерять работу. Ко всем трудностям поиска была ещё темнота. Через расчищенную площадку от снега проходил уложенный летом деревянный тротуар метровой ширины. Каждая секция тротуара была длиной шесть метров. Вся эта древесина была заморожена и утопала во льду. Когда Катунин ушёл, я дал команду очищать тротуар от льда. Работа была очень тяжёлой и трудоёмкой. Когда лёд скололи, ломами оторвали щит от земли, но он оказался в ледяном ложе. Его нужно было приподнять, но исполнителями работ были женщины. Они сделали всё, что могли. Когда приподняли щит, чей-то лом ударил по крышке колодца. Это придало нам сил. Я взял руками торец щита, женщины мне ломами помогли его приподнять. Теперь оставалось только отбросить его в сторону. Дикая боль пронзила моё тело. Мне показалось, что я услышал хруст кости в области крестца. Я упал на снег и не мог подняться. Женщины затащили меня в конторку и уложили на скамейку. Позвали Катунина. Он спросил меня, как я себя чувствую, но не выслушав ответа, позвонил в штаб батальона. Пришёл командир отделения с солдатами, и с их помощью я добрался до казармы. Друзья помогли мне взобраться на нары. Пришёл врач-наркоман, натёр меня какой-то мазью, сделал укол. Стало немного легче. Две недели я провалялся на нарах и вышел на работу. Сдавать канализационный коллектор. Приёмщик указывал, что нужно доделать, а я записывал. Недоделок было немного. Я впервые увидел, как принимается канализационная сеть практически в полной темноте. У приемщика был большой аккумуляторный фонарь, который опускали в один колодец, а в другой на штанге опускали систему зеркал под углом 45°. Если в зеркале высвечивался круг, то трубы уложены правильно. К моему счастью, трубы были смонтированы отлично. Мелкие замечания за два дня были выполнены. По настояния Фузеина я опять перешёл работать на жилой дом, где нужно было в приготовленном котловане начать укладку фундаментов. К этому времени изготовление блоков наладили непосредственно на бетонном заводе, где один из тепляков использовали под формовочный цех. Работа пошла успешно. Блоки подвозили прямо с пропарочных камер, когда они были ещё тёплыми. Стены подвала росли на глазах. Группа солдат приходила на работу до начала рабочего дня и расчищала снег. Когда приезжал автокран и приходили монтажники, дороги и рабочие места были расчищены. Однако зима есть зима. Установка автокрана на место монтажа была делом не из лёгких. Он выезжал на наст расчищенной дороги и начинал буксовать. Когда наст проваливался, колёса утопали в песке, и кран, как упрямый осёл, упирался, не трогаясь с места. Но мы, используя щебень, камень, заставляли упрямца становиться на место и трудиться. В начале октября подул тёплый воздух с моря, и снег начал дружно таять. Работать стало интересней, и каждый старался использовать потепление, чтобы больше выполнить работ.

 

Обедал я в батальоне. Времени на обед хватало. Однажды, пообедав, я собрался бежать на объект, как меня окликнул дежурный по роте.

 - Передай прорабу, что завтра ты на работе не будешь. Это приказание командира роты ,— сказал мне дежурный.

 

Я не стал расспрашивать. Однако дежурный сказал, что Жарова тоже оставляют. «Опять какие-то срочные работы», подумал я. После обеда рассказал бригадиру, что делать на следующий день, показал все выноски на обноске. Вечером предупредил Фузеина, что на следующий день я на работе не буду, ушёл. Меня уже несколько раз оставляли в роте то на сборы, то на конференцию, а один раз даже ехал в Ваенгу на флотскую конференцию. Коля Жаров службу проходил спокойно. Работал, как все, прогрессивную оплату получал и отсылал матери, которая работала в колхозе. Жил он по закону стада: «Не высовывайся вперёд, чтобы по рогам не надавали, и не отставай от всех, чтобы хвоста не накрутили». После ужина мы с Колей сидели и перебирали варианты, почему нас оставляют в роте. Общего у нас было только то, что мы были техниками-строителями, но у нас было много солдат со средним строительным образованием, на какие-то сборы из одной роты двух человек не пошлют, каждый человек на двойном учёте. Остаётся версия, что мы друзья, а если есть какая-то работа на двоих, то, конечно, лучше посылать друзей. На этом мы остановились. Была мысль ещё, что оставили нас для перевода в другую часть, но мы её отмели, так как не хотели никуда переходить. Мы здесь сдружились, сработались с командирами, а это для службы немало. Ночь прошла в раздумьях. Проснулся с тяжёлой головой, но зарядка, мытьё холодной водой, растирание сделали своё доброе дело. После завтрака мы с Колей ждали приговора. Пришёл ротный и с улыбкой, а она у него была доброй, сказал, чтобы мы надели выходное обмундирование, почистились и шли в штаб. Для нас это было чем-то новеньким. Через 30-40 минут пришли в штаб и доложили начальнику штаба капитану Винокурову, что явились по его приказанию. Начальник штаба батальона пригласил нас к себе в кабинет и предложил сесть. Для нас это было также новым. Мы сели. Капитан повозился немного с бумагами, лежащими у него на столе, и, улыбаясь, обратился к нам.

- Вот, ребята вы и попались. Поезжайте в Ваенгу, в бригаду. Эти пакеты, — он взял два пакета и протянул нам, — вручите начальнику штаба бригады подполковнику Сироте. Каждый из вас пакет вручает самостоятельно. Дальше что делать — узнаете у Сироты. Желаю удачи.

Отдельно он вручил нам увольнительные, которые были действительны по всему нашему гарнизону. На прощанье пожал руки (Тоже ещё панибратство!)

 

Мы вышли из штаба и сразу направились к КПП. До мурманской дороги, ведущей к Ваенге, было километра полтора. Вышли на дорогу. Из Мурманска шла грузовая машина, гружённая тюками. Мы проголосовали. Машина остановилась. Взобравшись в кузов, я из-за тюка показал водителю, что можно ехать. Когда машина набрала скорость, мы почувствовали, что комфорт езды ниже среднего, если нет градации ниже его. При таком морозе наши шинели были плохими защитниками от холода. Мороз беспрепятственно проник к телу и, казалось, не останавливаясь дошёл до костей. Мы прижались друг к другу. Ехали молча, но мысли были одни — зачем и что дальше... На работе мы были в полушубках, валенках, в тёплых брюках. А здесь ради чего такие муки? Неожиданно машина остановилась. Шофёр осведомился, живы ли мы, и посоветовал, пока он дольёт воду, чтобы мы немного размялись. Когда соскочили с машины, почувствовали, что ноги подчиняются плохо, походка была как у кукол в балете «Щелкунчик». Когда шофёр справился со своей работой, он велел нам занять наши места, подбодрив нас, что через десять минут мы будем на месте следования. Действительно, в указанное время машина остановилась, шофёр указал нам направление, куда идти. Машина помчалась дальше, не свернув в Ваенгу. Мы пришли в штаб и вручили подполковнику Сироте пакеты. Приняв пакеты, он предложил нам зайти в зал. Подполковник был мужчиной среднего роста, широкоплечий, спортивного телосложения, лет 45-50 от роду. Глаза, специфический профиль, большие уши, всегда стоящие начеку, длинные руки говорили, что подполковник принадлежал к древнейшему народу. Когда он с нами заговорил, то акцент его подтвердил предположение. Мы зашли в зал. Там уже было много народа, таких же солдат, как мы, но знакомых не было. Наверное, они были здесь по этому же поводу. Несколько в стороне стояло трое сержантов, которые немного путали карты. В зал зашёл начальник политотдела управления капитан первого ранга Каганович. Все расселись по местам. Каганович сделал доклад о международном положении и окончил его обращением к нам. - Ввиду того, что международное положение в настоящее время назвать нормальным нельзя, партия и правительство приняло решение укрепить Северный флот, и посему мы обращаемся к вам, специалистам строителям, с предложением остаться в кадрах Советской армии, так как нам предстоит очень много строить для укрепления Флота. Это новые современные причалы, дороги, жильё для личного состава и многие другие, доселе ещё не строенные в мире сооружения. Для достижения успеха в этом деле мы создаём школу младших офицеров, после окончания которой вы будете зачислены в кадры вооружённых сил.

 

Каганович ушёл. Объявили перерыв на десять минут. В помещении было шумно, многие вслух обсуждали свои проблемы. Мы с Николаем вышли из зала. Положительным было то, что не нужно было сдавать никаких экзаменов. После того, как мы сдаём заявление, нужно будет пройти медкомиссию, которая определит, сумеем ли мы по состоянию здоровья быть в кадрах армии. Хотя мы ничего не теряли. Если забракуют, то мы дослужим своё время и демобилизуемся в запас, выполнив свой долг. У меня было только в одном сомнение — каких офицеров выпустит школа: строевых или технических. Я своим сомнением поделился с Колей.

 — Знаешь, если они после выпуска направят на техническую работу, я подаю сразу заявление. А вот если направят работать командиром взвода, здесь нужно будет ещё подумать.

 

Николай мне высказал своё мнение:

 — Я на стройке ещё не работал, но знаю, что на строительстве дорога тоже не мёдом мазана. За каждую травму отвечай, за материалы, которые воруют, отчитывайся. А оплата труда, наряды... Здесь ещё нужно взвесить, что лучше, что хуже.

 

Подали команду зайти всем в зал. У стола, покрытого кумачом, стоял капитан. Я подошёл к нему и спросил, куда будут направляться выпускники школы. Будут ли они направляться на участки начальников работ или в стройбаты на должность командиров взводов. Ответ последовал мгновенно: и туда, и туда. Я понял, что этот ответ уже в верхах обсуждался. Я решил ещё подумать. Пришёл капитан второго ранга из политотдела флота с лекцией: «Защита отечества — долг гражданина». Мы с Николаем прослушали эту лекцию, и каждый из нас подал заявление, но по разным причинам. Я хотел строить, Николай хотел быть взводным. Подав заявление, мы с разрешения капитана отправились в свою часть. Решили идти не через пустырь, а по дороге. Это было значительно дальше, но по этой дороге тоже могла пройти машина и нас прихватить. Мороз крепчал, «подгонял, под мышки нес».

 

Время подходило к четырём часам. Сейчас бы хороший обед был бы не лишним. Хотелось есть. Мы проходили около какой-то части, или войсковой группы. Со двора нёсся запах украинского борща. Не знаю, если нас не хватил апоплексический удар, то это только благодаря Николаю. Он увидел, что из боковой двери домика выбежал матросик в поварском колпаке и в белом фартуке. Увидев его, Николай воскликнул:

 — Какой прекрасный здесь кок! Борщ пахнет, аж с ног валит.

 

Парень остановился, улыбнулся и наполовину на украинском, наполовину на русском языке пригласил нас оценить его искусство. Здесь уж вступил в разговор я.

 — Микола, якщо тут працюють українці, я не можу їм відмовити. Куди йти, добрий человіче?

 

Услышав родную речь, кок засиял, как новая монетка. Улыбка расплылась до ушей. Он показал на дверь, откуда только что вышел и пошёл впереди нас. Мы зашли в бытовку. Хозяин поставил на стол две тарелки душистого борща с мясом, гречневую кашу со свиной тушёнкой, компот с сухофруктами. В нашей части такой обед не давали даже в праздничные дни. Кок оказался с Винницкой области, службу уже заканчивал. Не принял ещё решение, оставаться ли на сверхсрочную службу, что ему предлагают. Поев, посудачив в пределах вежливости, мы поблагодарили хозяина и удалились. Только мы вышли на дорогу, нас подобрал автобус, в котором были только шофёр и старшина. Они ехали в Мурманск. Мы сели, и нас сразу сморил сон. Проснулись, когда остановилась машина на повороте в Росту. Мы поблагодарили шофёра и старшину и пошли в часть.

 

Наши коллеги ещё с работы не вернулись. Походив немного по роте, мы улеглись в казарме и заснули со своими заботами и мыслями. Первая заповедь на флоте гласит: «От сна и еды никогда не отказывайся». Но на ужин мы всё-таки не пошли, не хотели портить ощущение хорошего обеда.

 

До середины октября меня никто не тревожил. Я работал с Фузеиным, никаких происшествий не было, но работать было интересно. Я уже начал забывать о заявлении, о школе. Думал, что опять какой-то справки не хватает. Правда, Николая тоже не беспокоили. Он продолжал работать на доке. Я один раз побывал в Ваенге на комсомольской конференции, но ничего нового по вопросу школы не узнал.

 

В конце октября нам с Николаем опять вручили пакеты и направили в Мурманск. Я в Мурманске ещё не был. Николай был один раз, когда ехал сдавать экзамены в Ленинград. До города мы добрались на попутной машине, но ехали не по большаку, а по нижней дороге, вдоль залива. Везде по дороге были въезды на причалы и пирсы. Я вспомнил спор между моим братом и нашим двоюродным братом, который был зенитчиком и всю войну провоевал здесь, охраняя небо над портом. Ветеран войны утверждал, что мурманский порт больше одесского, брат утверждал обратное. Теперь я видел, насколько брат был неправ. Мы шесть километров ехали на юг вдоль причалов, а сколько ещё причалов существовало на север от Росты, и сколько причалов на противоположной стороне залива!

 

В конце залива, с юга, в залив впадала река, а чуть южнее находился вокзал. Собственно не вокзал, а перрон вокзала, хотя и перрона здесь не было, а просто пассажирская площадка для посадки в вагоны. Мы поднялись по деревянной лестнице к деревянному домику вокзала и вышли на привокзальную площадь, а пройдя её, оказались на площади пяти углов. Здесь на проспекте Сталина находилось учреждение, в которое нам следовало явиться. На вывеске было очень длинное название, которое начиналось со слова «Комиссия». Своим видом и запахом помещение напоминало обыкновенную поликлинику. Только мы сдали документы в регистратуру, нас сразу направили по кабинетам к различным специалистам. Нас измеряли, взвешивали, выслушивали, задавали сотни вопросов, записывая всё в какие-то бланки. В конце конвейера был рентгеновский кабинет. После небольшой паузы нам выдали конверты, которые мы должны были передать в штаб, и предупредили, что нам ещё придётся несколько раз побывать здесь. Возвращались мы домой пешком, по нижней дороге. Она была немного длинней, чем верхняя дорога, но мы не зависели от попутного транспорта. Вечером я сказал командиру роты, что в связи с создавшимся положением работать десятником уже не смогу, так как нужно будет часто отвлекаться. Терялся контроль текущей работы, а при монтаже это влекло к негативным явлениям. Ротный согласился. Следующий день был последним днём моей работы на участке Фузеина. Я перешёл опять работать с отделением на разборку дока. Работа эта была нудной, однообразной, физически тяжёлой, и самое главное, что один компрессор с отбойными молотками мог заменить пол-роты солдат. Но этот вопрос я решить не мог. В нашем отделении произошли некоторые изменения. Некоторых солдат перевели в другие части, к нам пришли новички. Они сразу, без прохождения курсов молодых солдат, направлялись на работу. Уставам они обучались в свободное время. Мне было трудно с ними соревноваться. Травма позвоночника давала о себе знать. Ребята это знали и старались меня больше держать на кайле, т. е. держать зубило. Эта работа требовала навыка, и он у меня был.

 

Солдатская жизнь — это множество повседневных испытаний. Большинство трудностей солдатам приходится испытывать не по своей воле, а по воле некоторых командиров. Некоторые испытания больше граничили с издевательством, чем с закалкой личного состава, которой прикрывались эти командиры.

 

Я уже упомянул, что по прибытию капитана второго ранга Патрыхина на должность комбата служить стало тяжелее. Он пытался совместить исполнение обязанности и предначертание строевой части с исполнением личным составом функций строительной части, которая была на частичном хозрасчёте.

 

В середине недели мы пришли с работы особенно усталые. После небольшой оттепели ударили морозы. Мы работали у самой воды залива, который во время морозов парил особенно интенсивно. Гольфстрим держал температуру воды +4°C, мороз — 15-18°С. Вода в заливе парила, будто внутри неё был большой источник тепла. Собственно, оно так и было. Пар на нашей одежде осаживался белым инеем. Когда подходили к костру погреться, одежда становилась мокрой, а затем на морозе дубела. После работы полушубки сразу сдавали в сушилку. Валенки сдавали, когда ложились спать. Сушилка была маленькая, примитивная, одна на роту. Дежурная служба негласно сообщила нам, что ночью будет учебная тревога. С вечера мы уже были готовы к ней, достали ботинки из каптерки, обмотки, портянки мокрые положили под простыню, чтобы своим телом их просушить. Отбой прошёл нормально, где-то около трёх часов ночи мы услышали шаги по хрустящему снегу. Дежурный по части подал команду «Подъём! Учебная тревога!». Мы соскочили с нар, вскочили в ботинки, накрутили обмотки. Шинели, аккуратно висевшие на вешалке, в момент были разобраны. На ходу примкнули к винтовкам штыки, мы выбегали из казармы, честь роты нужно было поддержать. Раздались команды взводных командиров на построение, и рота пошла на плац, где прозвучала команда к построению в линию ротных колонн. Открылись ворота, и комбат на «Виллисе» выехал из расположения. Батальон двинулся за ним. Когда вышли на мостовую, мы поняли, что нужно быть предельно внимательными в строю, чтобы не нанести травму товарищу, не говоря о себе, чтобы не поломать кости.

 

Дорога после урагана была в снегу, под снегом был булыжник-окатыш во льду. Ботинки были с абсолютно шлифованными подошвами. Наступая на булыжник мостовой, нога, как необъезженная лошадь, норовила уйти в сторону по скату булыжника и ударить идущих сбоку солдат по ноге. То и дело слышались глухие удары падающих солдат и более звонкие удары винтовок о камни. За этими ударами следовал набор слов падающего, который трудно было запомнить, чтобы воспроизвести его в тёплой комнате при работе над этим рассказом. Немного легче было идти в середине строя. Рядом идущие товарищи их удерживали от падения. Наш комсорг батальона бежал по обочине дороги, где не было так скользко, и, как ему казалось, подбадривал личный состав словами: «Коммунисты, вперёд!». Этот призыв никто не слушал, потому что среди солдат коммунистов не было, а если пара человек из старослужащих и были, то они никак не могли выйти из строя без разрешения командира и идти вперёд. При всём этом нарушались все уставы армии, существующие и действующие в настоящее время. Коммунисты в основном были офицеры, комсорг был старшиной, и отдавал команду офицерам. Абсурд. Через два часа батальон возвратился в своё расположение. Был дан отбой учебной тревоги.

 

Ночные тревоги, марш-броски в дождь, морозы, после которых солдаты в мокрой одежде выходили на работу, снизили выработку до 40%. Это обстоятельство ухудшило качество питания. Работа в мокрой одежде могла привести к непредсказуемым последствиям. Ведь мы вели буровзрывные работы, плинтовку, погрузку камня. Могли быть жертвы. К счастью, командование приняло решение расформировать стрелково-строительный батальон и на базе его сформировать 147 строительный батальон с переводом его на полный хозрасчёт. Патрыхин ушёл в отставку, и вместо него пришёл строевой армейский майор. Поездки в Мурманск продолжались. Когда мы приехали последний раз на комиссию, нам предложили зайти к главврачу и указали кабинет, в который нужно было явиться. Главврача в кабинете не было, мы сели около двери в ожидании приговора. Появился главврач, посмотрел на нас и, не останавливаясь, пальцем указал мне идти за ним. Зашли в кабинет. Привычным движением врач снял халат, под которым была форма подполковника медицинской службы. Садясь за стол, предложил мне сесть рядом. Взяв заготовленный пакет, он вынул содержащиеся в пакете бумаги, просмотрел их и спросил:

  • Откуда Вы, где призывались?
  • Из Одессы, товарищ подполковник, там и призывался.

 

Подполковник улыбнулся, и я опять имел возможность убедиться, что далеко от Одессы, когда ты отвечаешь на вопрос откуда ты, собеседник улыбается. Данный случай не был исключением. Задав ещё несколько вопросов, подполковник осведомился, хочу ли я служить в кадровых войсках или нет, и добавил, что это не праздный вопрос. Дело в том, что у меня наследственное плоскостопие. Рано или поздно, но оно даст о себе знать.

  • Товарищ подполковник, я сделал выбор без какого-либо давления с чьей-то стороны, — ответил я, - и хотел бы, чтобы всё пошло согласно моему желанию.

 

Мне показалось, что подполковник хотел ещё что-то сказать, но не сказал. У меня ещё к этому времени не полностью заизвестковалась трещина в позвоночнике. Об этом я узнал намного позже. Подполковник что-то написал на каком-то бланке из пакета, заложил все бумаги в пакет и вручил его мне, чтобы я передал его в штаб части. С Николаем подполковник беседовал не более пяти минут, и он вышел от главврача с таким же пакетом.

 

В часть мы возвратились пешком по нижней дороге. Начиналась пурга. Рассчитывать на попутную машину не было резона, да и до ваенгской дороги тоже идти было немало. Пришли домой, когда пурга была в полном своём великолепии, если это слово можно применить со словом «пурга». Симфония звуков, создаваемая ветром при встрече с редкими деревьями, крышами домов, вершинами сопок достойны пера великого композитора. С сопок летели довольно крупные песчинки, которые били больно по лицу. Но мы были уже дома и наблюдали за пургой из тёплого помещения под защитой стёкол двойных рам. Приятно было осознавать, что с комиссией уже покончено, а как будет дальше — от нас уже не зависело.

 

К утру метель утихла. Хозвзводовцы подвезли деревянные лопаты к каждой роте, и вместо физзарядки была расчистка снега. Сначала расчистили пешеходные тропинки, затем дороги. Всё это делалось за 15 минут. Площадь батальона была похожа на поле боя с окопами и с ходами сообщения. После нас хозвзвод на дорогах делал карманы, расширение участков дорог, чтобы могли разойтись два строя. На расчистку магистрали Ваенга-Мурманск нас не привлекали, там круглосуточно работали дорожники с механизмами. По дорогам мы благополучно добрались до судоремонтного завода (СРЗ). Здесь рабочие ещё не успели расчистить проходы к объектам, поэтому нам приходилось им помогать. Внутри завода каждая бригада расчищала подходы к своим рабочим местам. Скоро мы добрались к ДОКу. Рядом с разбираемой стеной стоял пришвартованный плавучий копёр. На наше рабочее место пришла бригада ковровщиков из нашего батальона. Она установила трап со стены на копёр, перешла на палубу копра, оставив трап. Я обратил внимание, что палуба не ограждена. Она была до блеска чистой. Видимо, пока она доставлялась на объект, её хорошо омыло волнами. Я спросил у бригадира, что они будут делать. Он ответил, что это заказ изыскателей, которые проверяют несущую способность основания под днище будущего дока. Ребята смазали лебёдки, завели мотор и начали работать. Когда наращивали звенья шнека, много воды вытекало на палубу. Вода стекала, а палуба покрывалась наледью. Солдаты работали в сапогах. Передвигались по палубе ближе к лебёдкам, опасаясь поскользнуться и упасть в воду. Глубина здесь была солидная, да и на воде долго в одежде не удержишься. В какой-то момент я услыхал вскрик, и вмиг мотор заглох. Я с Лясковским к копру был ближе всех. То, что мы увидели, нас потрясло. Два члена бригады стояли в шоке, не двигаясь. Третий лежал в лебёдке между двумя барабанами. Мы бросились на копёр.

  • Что вы стоите? — закричал Лясковский, обращаясь к копровщикам. — Быстрей давайте гаечные ключи!
  • Ему уже не поможешь, — сказал один из копровщиков, — и достал из ящика ключи.

 

Сбежались наши солдаты, но близко не подходили. Я послал одного из них, чтобы сообщил командиру отделения о происшествии. Когда пришли офицеры, мы уже открутили четыре гайки крепления барабана. Наши солдаты подтащили подтоварник , рычагами приподняли барабан и извлекли тело из-под него. Оно гнулось в разные стороны, как резиновое. Я впервые в жизни соприкасался с покойным. Это был второй смертный случай в батальоне за совсем короткий срок службы. Через два дня мы хоронили нашего товарища. На похоронах присутствовала вдова погибшего с маленькой дочерью, она жила в посёлке Роста. Их семья решила, что после демобилизации они останутся здесь работать.

 

Через неделю мы торжественно провожали старослужащих в запас. Они честно прослужили шесть лет в армии. Остались на службе в батальоне только те военнослужащие, которые подписали контракт на сверхсрочную службу. Правда, не было торжественного выноса знамени части, под которым они несли службу, да и самой части уже не было — был строительный батальон, который сохранил традиции прежней части.


Пришло новое пополнение, которое сразу включилось в работу. Батальон перешёл на полный хозрасчёт. Я как-то странно себя чувствовал, когда молодые солдаты отдавали мне честь. Я в это время был уже в звании ефрейтора. Однако это длилось очень недолго. Мы вместе с ними делили тяжести воинской службы. Отделённые командиры, сержанты на выполнении физических работ не работали.

 

В ноябре месяце началась зачётная часть нашей службы. Оказывается, до этого времени мы, солдаты спецпризыва, служили, как кто-то сказал, «за компот». Я не знаю, когда демобилизовался наш призыв, так как меня это уже не касалось. Пока я работал по-прежнему на ДОКе. Работа была неинтересной, однообразной. Дом, который я начал строить, строился без меня. Руководил работой вольнонаёмный мастер. В свободное время я занимался комсомольской работой, выпускал стенную газету, старался вовлечь вновь призванн ых солдат в комсомольскую работу, но теперь это уже были не те комсомольцы. Меня поразило известие, что в каком-то районе перед отправкой на сборный пункт призывников работники райкома совместно с военкоматовскими начальниками выстроили призывников и всем вручили комсомольские билеты, даже не удосужившись наклеить фотографии. Это началось то время, когда толстопузые мужики занимали кабинеты комсомольских руководителей, обставляли эти кабинеты мебелью и отгораживались от молодёжи приёмными. В приёмных, как правило, сажали смазливых девиц в коротеньких до неприличности юбчонках, с избыточным макияжем на мордочках. Мне, мечтавшему стать комсомольцем до войны и видевшему работу комсомола в период войны, вступившему в комсомол во время войны и всё время активно работающему в нём, было обидно об этом слышать. Наш батальонный комсомольский руководитель являлся типичным представителем этого поколения руководителей.


Я старался как можно больше работать с молодыми солдатами. Они мне были интересны. У каждого была своя жизнь, от которой его оторвали, не подготовив к другой жизни. В стройбат попадала молодёжь после отбора призывников во все рода войск. По этой причине у нас было много ребят с незаконченным начальным образованием, были ещё и неграмотные. Многие из них уже успели поработать — одни в колхозах, другие на лесоповалах. Однако у многих из них были самобытный ум, жизненный опыт и золотые руки. Они охотно участвовали в различных турнирах, которые мы устраивали в свободное время, в лыжных кроссах. Они с охотой взяли шефство надо мной, южанином, обучая меня ходить на лыжах. Благодаря им я укладывался в норматив бега на три километра, а затем преодолел и пятикилометровку. Как говорят в Одессе, «лопни, но держи фасон!»

 

На большую дистанцию идти я боялся. Участники пробега уходили на большое расстояние вперёд. Одному в сопках быть опасно, много чего может случиться в Заполярье, особенно зимой. Ураганы, туманы — нередкие гости зимой. А если учесть склоны сопок, разбросанные валуны, ущелья — всё это представляло угрозу неопытному лыжнику.


Подходил праздник Нового года. Из бюро комсомола поступило указание подать перечень мероприятий к празднованию Нового года. Собрали заседание комитета комсомола, чтобы составить и утвердить данный документ. К отбою всё, что требовалось,было сделано. Утром нужно было только его отнести в бюро. Однако судьба распорядилась иначе. После завтрака старшина вызвал меня и Жарова из строя и приказал явиться к командиру роты. Рота ушла на работу, мы с Колей явились к командиру роты. Доложили, что явились по его приказанию. Он вышел из-за стола. Пристально посмотрел на нас и улыбнулся.

 

— Ну что, друзья... Настало время нам прощаться. Сегодня вы служите последний день в 147 отдельном строительном батальоне. Желаю вам успешно окончить курс обучения в офицерской школе и успешно продолжить службу в армии. Кто знает, может быть, ещё встретимся на совместной работе. А теперь получите аттестаты, сдайте старшине всё, что положено сдать. В штабе получите все документы — и в путь!

 

Когда мы сдавали вещи старшине, он нас предупредил, что передано штормовое предупреждение, ожидается метель, чтобы мы не задерживались в батальоне. Прощаться было не с кем, все были на работе. Данька отсиживал очередной срок на гауптвахте в Ваенге. Я взял несколько писем, которые ему прислали родители. Когда в штабе были окончены дела, мы покинули Росту. У меня теперь уже был фанерный чемодан, который я по просьбе демобилизованного солдата выменял, отдав свой рюкзак. Когда мы вышли на мурманскую дорогу, падающие хлопья снега сменили свой размер и превратились в маленькие снежинки. Они уже не падали вертикально на землю, а силой ветра под малым углом врезались в булыжники дороги, в лицо. С сопок, опять вместе со снегом, лицо секли крупные песчинки. Сейчас мы с Колей были лучше одеты, нежели при нашей первой поездке в Ваенгу. Под гимнастёркой у нас были домотканые шерстяные свитера, под портянками на ногах были такие же шерстяные носки. Колина мать купила это добро в Москве на деньги, которые я ей выслал. Однако мороз и ветер делали своё дело, пробиваясь через шинель к спине, а через ботинки — к ногам. Мы прыгали вокруг своих чемоданов, толкали друг друга. Прождав час, мы решили идти к ближайшему КПП, до которого было три километра пути. Там хоть была гарантия, что если появится первая попутная машина, мы станем её пассажирами. По серпантину мы пошли наверх. На некоторых участках пути ветер стихал, на некоторых он дул с такой неистовой силой, что приходилось идти подальше от обочины. Показался КПП. Ни одна машина нас не обогнала. Матрос проверил наши документы и пригласил зайти в помещение, к большому неудовольствию дежурного офицера. Когда офицер узнал, что мы едем в школу офицеров, он несколько смягчился и пожурил наше командование, что не обеспечило нас транспортом. За час пребывания на КПП мы обогрелись, немного обсохли. Подошёл грузовик, гружённый ящиками и тюками, офицер переговорил с шофёром и сделал нам знак, чтобы мы залезали в кузов. Мы поблагодарили хозяев и уехали. Нас довезли до того места, до которого мы доехали при первой нашей поездке. Тропа была засыпана снегом. Ногами мы обнаружили тропу и пошли осторожно по ней. Местность была ровной, спешить нам было некуда. Была полная темень, пришлось пользоваться фонариком. Пурга не унималась. Мы с удовлетворением обнаружили, что пришли к сержантской школе, куда нам и требовалось явиться. В этой школе занимался мой товарищ по батальону Тима Аранович. Открыв дверь в помещение, я с радостью увидел Тимофея. Радость была обоюдная, ведь мы не виделись несколько месяцев.

— А я знал, что вы приедете, я видел список. Поэтому уже несколько часов отираюсь у входа, — сказал Тимофей, — идёмте со мной!

 

Мы пошли по длинному коридору. Об офицерской школе Тимофей знал больше, чем я. Он уже разговаривал с солдатами, которые пришли ещё утром из частей, расквартированных в Ваенге. Тима остановился и указал на майора, разговаривающего с офицером. Когда офицер ушёл, я подошёл к майору.

— Разрешите обратиться, — гаркнул я.

 

Майор изобразил физиономию «я весь во внимании».

  • Вы будете майор Шарик? — задал я идиотский вопрос.
  • Да, я есть майор Шарый, — последовал ответ спокойным голосом.

 

Дело в том, что майор был низкого роста, полненький, лысый с кругленьким личиком, как шарик.

— Простите, товарищ майор, — в тон ему сказал я и отрапортовал по всей форме.

 

После меня отрапортовал Николай. Майор сказал нам, чтобы мы подождали, должны ещё прибыть солдаты в офицерскую школу, а затем будет построение. Тимофей отвёл нас в какую-то комнату и велел оставить здесь чемоданы. Дальше он, как настоящий гид и хозяин, повёл нас по зданию сержантской школы, показывая залы для занятий, самоподготовки, красный уголок, библиотеку, читальный зал. Когда мы открыли дверь в библиотеку, из-за полок с книгами вышла миловидная молодая женщина. Стройная, чернявая с аккуратно уложенной причёской, искрящимися глазами, она была похожа на Кармен из одноименной оперы композитора Бизе, конечно, в моём представлении. Она с улыбкой направилась к Тимофею, но увидев меня и Николая, изменила направление. В какой-то миг я уловил встречные их взгляды и понял, что Тима времени здесь не тратил зря.

— Людмила Николаевна, представляю вам моих друзей-однополчан, — представил нас Тимофей библиотекарю, — не сомневаюсь, что они будут вашими читателями.

Когда наш друг смотрел на библиотекаря, его глаза сверкали, как огни электросварки, а когда он произносил её имя, он облизывался, как кот на сметану.

 

Перед ужином у нас было первое построение школы младших офицеров, ШМО. Майор Шарый нам представил старшину школы Савосина, нашего отца, мать и хозяина в одном лице. Это был мужчина ниже среднего роста, с круглой, как шар, головой, остриженной «под бокс» очень коротко, плотного телосложения. Лицо его ничего не выражало, круглые глаза, не мигая, смотрели вперёд. Ни рот, ни нос, ни уши у него не подавали признаков жизни, не шевелились, не дёргались, словно выполняли классическую форму «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!». И только впоследствии, когда с ним разговаривали, глаза его принимали эллипсовидную форму, от которой в направлении ушей появлялось множество морщин, а рот принимал страдающий вид. Казалось, а скорее всего, так и было, он с большим трудом переваривает то, о чём с ним говорил собеседник. Одет он был в офицерское обмундирование, но без портупеи, сапоги хромовые, но не офицерские, голенища внизу образовывали гармошки.

 

Не распуская строя, старшина повёл нас в столовую, где нас накормили вкусно и сытно. После ужина старшина повёл нас в отдельное новое здание ШМО. Со стороны фасада оно было одноэтажным, с тыльной стороны — двухэтажное. На первом этаже были учебные классы. Все вспомогательные помещения, санузлы, умывальники, библиотека, читальный зал находились в соседнем здании сержантской школы, на расстоянии 100-150 метров от нашего здания. Помещения в ШМО были полностью подготовлены к нашему прибытию и к началу учебного процесса. В жилом помещении кровати были застланы, около каждой стояла прикроватная тумбочка. В этом же помещении находились турник, брусья, спортивный козёл, в выделенной нише стояли в пирамидах винтовки, у выхода стояли вешалки для шинелей. Старшина показал нам, как на вешалке необходимо заправлять шинели. Нам к этому не нужно было привыкать, так как в батальоне мы заправляли шинели так же. Мы с Николаем выбрали койки в центре помещения, так, как мне посоветовал при следовании на Север мой попутчик Славик. Если у окон нет отопительных приборов, то размещаться нужно подальше от окон.

 

До отбоя оставалось около трёх часов. Я решил навестить Даньку на гауптвахте и отдать ему письма. Коля со мной идти отказался. Увольнительная у меня была до 12 часов ночи. Узнав у местных ребят, где находится гарнизонная гауптвахта, я пошёл один. Спуск по деревянной лестнице был хорошо освещён. Когда спустился в нижнюю Ваенгу, узнал направление к гауптвахте и смело пошёл. Однако через пять минут посёлок я прошёл, и оказался на тёмной заснеженной поляне. Тропа не была видна, только ощущалась под ногами. Тропинка завела меня довольно далеко, а затем взяла, и как бы насмехаясь надо мной, оборвалась — наверное, была заметена недавним снегопадом. Здание гауптвахты я уже видел. Оно хорошо освещалось и находилось от меня метрах в 400. Я сделал несколько неуверенных шагов и оказался по пояс в снегу. Выбравшись из снега, отошёл назад к тропе, выломал ветку из кустарника и опять двинулся по тропе, нащупывая её палкой. Тропа вывела меня к воротам гауптвахты, которые, как и полагалось, были закрыты. Я постучал. Открыл ворота морячок, который не стал меня особо выслушивать, а повёл сразу к старшине, начальнику гауптвахты. Я обратился к нему, доложил о цели прибытия. Вот тут-то не сыграло сообщение, что я из Одессы, что я хочу другу передать письма от родителей его, сказал, что сам я приехал в Ваенгу заниматься в школе младших офицеров. Ни один волос на его рыжих усах не дрогнул. Мне стало понятно, что передо мной сидит тот самый Петрович, о котором на Флоте рассказывали легенды. После очень усиленных моих просьб он разрешил мне свидание с Гольтером, но предупредил, что если я передам письма от родителей, то займу место на нарах рядом с ним. Я согласился. Ввели Даньку. Он сел рядом. Я передал привет от наших друзей, рассказал о себе. Старшина вышел из помещения. Я сказал о письмах.

 

Он попросил меня стоять при уходе слева от ворот, он бросит мне рукавицу через забор. Я брошу ему обратно вместе с письмами. Зашёл старшина и сказал, что время вышло. Даню увели. Я показал старшине письма, не отдавая их ему, и ушёл. Постоял пару минут у ворот, около меня упала рукавица-двухпалка Я вложил в неё письма и бросил её обратно через забор. Услышав Данькино «Есть!», я с чувством исполненного долга пошёл в обратный путь по широкой расчищенной дороге, которая вывела меня к посёлку. Дорога была немного длиннее, однако я её прошёл без приключений и к отбою пришёл своевременно. Пополнение прибывало всю ночь. Были ли сновидения в эту ночь, не помню, но чистое бельё, пружинная кровать, стандартный матрас и сравнительно чистый воздух сделали эту ночь незабываемой. Команда «Подъём!» опять была подана не вовремя. Её никто не ждал...

 

 





<< Назад | Прочтено: 724 | Автор: Дубовой Г. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы